Ознакомительная версия. Доступно 82 страниц из 408
Кроме всего прочего, я вложил в пакет с очерками великолепный дневник одного румынского офицера, человека культурного, видимо, неглупого, еще очень молодого и по-человечески потрясенного ужасами войны.
"Дуглас", с экипажем которого мы должны были отправить в Москву свои материалы, должен был лететь завтра в час дня. Мы заснули глубокой ночью, а утром, когда я стал перечитывать и поправлять очерки, а Халип возился со своей еще не досушившейся пленкой и собирался разрезать ее и делать к ней текстовки, вдруг позвонили из ВВС, что "Дуглас" летит не в час дня, а сию минуту.
Я позвонил на аэродром. Мне сказали оттуда, что действительно "дуглас" летит сейчас, что на аэродроме гости и самолет не может ждать. "Что значит гости? - подумал я. - Может, это условное обозначение налета немецкой авиации?" Но все-таки упросил, чтобы нас подождали десять минут.
Что было делать? Пленки были не готовы, но я уговорил Халипа завернуть все, что у него было, в газетные листы, пихнул его в машину, сунул ему за пазуху пакет с моими корреспонденциями, и мы понеслись на аэродром. Свой план я объяснил Халипу только по дороге. Делать нечего, текстовки сочинять некогда, он должен сам садиться на этот самолет и лететь в Москву.
Неожиданность решения так ошеломила его, что он сначала заспорил, а потом взял с меня клятву, что я никуда не уеду без него. Через два дня он вернется обратно!
На аэродроме на нас наорал дежурный. Самолет ждал вылета, а гости, о которых он говорил по телефону, были не условным обозначением немецких самолетов, а действительно гостями. С этим "Дугласом" летели из Севастополя обратно в Москву полтора десятка английских офицеров, кажется, специалистов по обезвреживанию новых немецких магнитных мин. Вдобавок ко всему выяснилось, что у меня нет разрешения на полет Халипа. Но я все-таки уломал дежурного, обещав, что завезу разрешение от Военного совета потом, после отправки самолета.
Ожидавшие отлета англичане и наши военные с любопытством смотрели на нас, когда мы с Халипом вылезали из машины: вот кого, оказывается, ждал самолет! Я еще имел более или менее приличный вид и мог сойти за какого-нибудь порученца, но Халип выглядел достаточно странно. Он вообще имел привычку носить ремень ниже живота, как беременная женщина, и подвешенный к поясу наган болтался у него сейчас как раз посередине. Пилотка, которую он несколько раз ронял то в проявитель, то в закрепитель, была покрыта тигровыми пятнами, а кроме того, в спешке надета звездой назад. Он шел к самолету, прижимая к груди огромный ком старых газет. На глазах удивленного экипажа и пассажиров я впихнул Халипа в самолет, он ошалелыми глазами посмотрел на меня через окно, слабо помахал рукой, и самолет улетел.
Вернувшись в Симферополь, я узнал, что сегодня утром корреспонденты "Известий" Виленский и Зельма поехали в Севастополь с намерением добраться до Одессы и сделать о ней полосу. Я поехал к Рощину и дал по военному проводу телеграмму в "Красную звезду": "Выслал... самолетом пять материалов, и Халипа со снимками. Не замедлите печатанием. "Известия" выехали Одессу делать полосу".
Вечером самолетом пришел вчерашний номер "Красной звезды". Взяв его в руки, я с удивлением обнаружил на первой полосе шестьдесят строчек с заголовком "В Одессе" и с подписью: "От нашего спец. корреспондента К. Симонова". В первые минуты я ничего не понял. Я не передавал ни строчки и всего несколько часов назад проводил Халипа. Только потом я сообразил, как это было сделано. Узнав позавчера глубокой ночью, что я вернулся из Одессы, Ортенберг, очевидно, в последний момент тиснул мою подпись под заметкой, составленной по материалам сводок. Подкопаться под это было нельзя: в Одессе я был, то, о чем писалось в заметке, видел, а на следующий день в редакции должны были появиться мои собственные материалы...
свободны", полковник, в сущности, предложил мне убираться, что я и сделал.
Лишь много лет спустя при встрече В. А. Судец объяснил мне истинную причину его тогдашнего отказа: как раз в те ночи полеты на Плоешти сопровождались для нас особенно большими потерями, о которых, разумеется, тогда не распространялись, и полковник Судец, несмотря на разозлившее его размахивание бумажкой Мехлиса, пожалел меня, считая, что незачем рисковать лишней головой.
Когда весной 1942 года я передиктовывал свои дневники с блокнотов, я не оставил в них и следа этого эпизода. Наверное, сделал это из молодого самолюбия - не хотел вспоминать о неудавшейся затее с полетом на Плоешти.
* * *
В дневнике ни слова не сказано об одном хорошо запомнившемся мне эпизоде, который произошел после того, как Халип улетел в Москву.
Я узнал в штабе 51-й армии о налетах наших ночных бомбардировщиков на Плоешти и о том, что они базируются здесь, в Крыму. Бомбардировщиками командовал полковник В. А. Судец, впоследствии маршал авиации.
Явившись к нему, я попросил взять меня, как корреспондента "Красной звезды", на один из ночных бомбардировщиков, чтобы я, вернувшись, смог написать об их действиях.
Судец отказал мне, и довольно строго. Я стал настаивать. Тогда он заявил, что в этих полетах рассчитан каждый килограмм загрузки и брать лишних людей вместо бомб и бензина он не будет. А если я все-таки желаю лететь, он даст мне возможность окончить шестинедельные курсы и после этого летать бортстрелком.
Я понял, что это предложение - ироническая форма отказа, и, не желая отступать, вытащил имевшуюся у меня на крайние случаи бумагу за подписью Мехлиса о необходимости оказывать мне содействие.
Однако, к моему удивлению, эта бумага не только не произвела на упрямого полковника ожидаемого мною впечатления, а, наоборот, разозлила его.
Он сердито вернул мне ее, сказав нечто по тому времени уж и вовсе для меня неожиданное, вроде того, чтобы я шел вместе со своей бумагой куда подальше, бомбардировщиками здесь командует он, и я могу ехать и жаловаться на него хоть самому Мехлису... Закончив разговор вполне официальной фразой "вы".
* * *
...Я прождал Халипа в Симферополе два лишних дня. Написал для газеты стихотворение "Слово моряка" и передал его по телеграфу. А потом одно за другим написал несколько лирических стихотворений. На исходе четвертых суток, оставив редакции "Красного Крыма" записку, что уезжаю, я в последний раз отправился встречать Халипа, решив: если он не прилетит и сегодня, прямо с аэродрома ехать в Севастополь, а оттуда в Одессу. Пусть догоняет. В Крыму было абсолютно нечего делать. Казалось стыдным сидеть здесь. Но Халип прилетел этим самолетом, и мы отправились в Севастополь вдвоем.
