— Ну, вы бы могли все же не доводить это до такой крайности. Я имею в виду ваше отсутствие симпатии к ним.
Таббер был озадачен.
— Не думаю, что я понимаю тебя, добрая душа.
— Проклятие, — нетерпеливо сказал Эд. — Проклятие, которое вы наложили на телевидение и радио. Боже правый, только не говорите мне, что вы забыли, что это сделали!
Таббер ошеломленно переводил взгляд с Эда на Нефертити. Пристальное внимание девушки, сосредоточенное на Эде, постепенно рассеивалось по мере того, как росло понимание. Она сказала:
— Отец, ты, быть может, забыл, но тогда ночью в радиопередаче Эда ты был вне себя от гнева. Ты… воззвал к силе, чтобы проклясть радио.
— И теперь в мире нет ни одной работающей теле-или радиостанции, — выложил Эд.
Таббер тупо посмотрел на них.
— Вы хотите сказать, что я призвал гнев на эти, как признано, извращенные институции, и… это СРАБОТАЛО?
— Сработало, а как же, — мрачно сказал Эд. — Я теперь безработный. В этой отрасли были задействованы несколько миллионов человек, и все они, в разных частях света, безработные.
— Во ВСЕМ мире? — спросил Таббер в изумлении.
— Ах, отец, — запротестовала Нефертити. — Те же знаешь, что тебе дана сила. Помнишь того молодого человека, который постоянно играл на гитаре свою народную музыку?
Таббер потрясенно уставился на Эда. Он ответил дочери:
— Да, но порвать пятидолларовые струны на гитаре на расстоянии нескольких футов — это совсем не…
— Или неоновая реклама, на которую ты жаловался, что глаза будто вот-вот выскочат у тебя из головы, — сказала Нефертити.
— Вы что, хотите сказать, что не знали, что это подействовало? — спросил Эд. — Не знали, что после того, как вы прокляли радио, теперь не осталось ни одной работающей теле- или радиостанции?
Таббер произнес в благоговейном ужасе:
— Силы, которыми может наделить Всеобщая Мать, поистине достойны удивления.
— Достойны-то достойны, — резко сказал Эд. — Но вопрос в том, сможете ли вы их обратить назад? Люди впадают в отчаяние. Даже в таком маленьком городке, как этот, тысячи людей бродят по улицам, не имея, чем заняться. Даже небольшой палаточный митинг вроде вашего забит до отказа и… — он оборвал фразу. Лицо Иезекиля Джошуа Таббера внезапно стало пустым, трагически пустым.
— Ты хочешь сказать… добрая душа… — с трудом произнес Таббер, — что внезапно привлеченные нами огромные толпы, аудитория столь обширная, что я должен держать дюжину проповедей в день, что все это вызвано…
— Они пришли сюда, потому что больше нет места, где бы их развлекали, — резко сказал Эд.
Нефертити сказала тоном мягкого сочувствия:
— Я собиралась сказать тебе об этом, отец. Множество людей слоняется по улицам. Они отчаянно ищут развлечений.
К добродушному Табберу, на мгновение сломленному известием, медленно возвращалась сила.
— Развлечений!
— Иезекиль, неужели ты не видишь? — сказал Эд. — Люди должны что-то делать со своим временем. Они хотят, чтобы их развлекали. Люди имеют право немножко повеселиться. Это можно понять, верно? Они любят радио, они любят телевизор. Им нельзя в этом помешать. Ну так вот, они не знают, куда себя деть. Им нужно как-то убить время.
— Убить время! Убить время! — загремел Таббер. — Убивать время, добрая душа, это не значит совершать убийство, это значит совершать самоубийство. Мы совершаем самоубийство нации, влача пустую бессмысленную жизнь. Человек должен встать на путь к Элизиуму, а не искать способов прожигать жизнь!
— Да, но разве ты не видишь… ээ… добрая душа? — сказал Эд. — Люди не желают прислушиваться к твоим словам. Они настроены совсем на другое. Они хотят, чтобы их развлекали. И им нельзя помешать. Можно, конечно, отобрать у них радио, отобрать телевизор…
Еще продолжая говорить, захваченный спором, Эд Уандер понял, что уже сказал слишком много. Иезекиль Джошуа Таббер вырос ростом в гневе.
— Да? — громовым тоном вопросил он. — Отобрать у них радио и телевизор, и что они станут делать?
Эд старался вывернуться, но сила старика держала его в кулаке почти физически. Держала и требовала ответа. Он сказал:
— Ну; они обратятся к таким вещам, как кино.
— Неужели?
Эд Уандер измученно закрыл глаза.
Раздался чей-то незнакомый голос:
— Тебя ожидает свежая аудитория, добрая душа. Мы вывели предыдущую группу из палатки, и новая группа ждет, когда им явят слово.
Эд посмотрел вверх. Это был один из последователей Таббера, которого Эд видел перед входом в большую палатку.
Таббер стоял, выпрямившись во весь рост — футов семь, не меньше, и веса в нем было фунтов триста.
— Ах, они ожидают! Ну так они услышат истинное слово!
Эд Уандер, потеряв дар речи, взглянул на Нефертити. Она сидела с локтями, прижатыми к бокам, как будто в женском протесте против мужской психической силы, исходящей от ее отца.
Пророк бурей вырвался из палатки.
Эд снова взглянул на девушку. Все, что ему пришло в голову сказать:
— Я рад, что не упомянул карнавалы и цирк.
Нефертити покачала головой.
— Отец любит цирк, — сказала она.
Они некоторое время сидели в ожидании. Никто из них не мог бы сказать, как долго. В молчании они прислушивались к шумам, доносящимся из соседней палатки, и наконец раздался громовой рев голоса Таббера.
Нефертити начала что-то говорить, но Эд прервал ее.
— Я знаю, — сказал он. — Он говорит в гневе.
Она молча кивнула. Голос Таббера достиг максимальной высоты.
— Это Сила, — сказал Эд. И мрачно добавил. — А я так хотел увидеть новый фильм «Бен Гур снова в седле»…
Он угадал. О, он угадал в точности.
Доказательства появились, когда он отвел маленький Фольксховер обратно в Кингсбург. Впервые в своей жизни Эд Уандер наткнулся на линчующую толпу. Кричащая, визжащая, исходящая ненавистью толпа клубилась в невероятном беспорядке. Кричали, чтобы кто-то нашел веревку. Кричали, что надо пойти в парк и найти подходящую ветку. Другие наоборот кричали, что фонарь вполне сойдет. Где-то в середине толпы воющая, охваченная страхом жертва билась в хватке трех человек с дикими лицами, вытаращенными глазами, которые, похоже, были вожаками беспорядка. Если правомерно сказать, что у линчующей толпы есть вожаки.
Эд мог бы подняться над демонстрацией и проехать мимо. Все его инстинкты, страх физического насилия заставляли Эда немедленно убраться отсюда и побыстрее, в целях личной безопасности. Но полная невероятность происходящего захватила его. Он опустился на землю и стал смотреть.
Их было не меньше пяти сотен, и они были в бешенстве. Вопли и ругань, визг женщин, участвующих в беспорядке, все в целом было совершенно бессмысленно.
Эд крикнул проходящему участнику демонстрации:
— Что, черт побери, происходит? Где полиция?
— Мы их прогнали на фиг, — рявкнул в ответ разъяренный прохожий.
Эд продолжал смотреть. Кто-то сказал:
— Туземцы сегодня неспокойны, а? Пойдем вмешаемся, Крошка Эд. А то они убьют этого несчастного придурка.
Эд повернул голову. Это был Базз Де Кемп. Эд снова глянул на бушующую толпу.
— По-твоему, я совсем спятил?
Его желудок съежился от ужаса при одной только мысли о том, чтобы подойти к толпе.
— Ну кто-то же должен ему помочь, — буркнул Базз. Он вытащил сигару изо рта и швырнул ее в водосточный желоб. — Иначе это плохо кончится, — и он направился к толпе.
Эд Уандер вылез из ховеркара и сделал несколько шагов вслед за Баззом.
— Баззо! Ты куда?
Базз не оглянулся и исчез в клубящейся толпе.
Эд схватил за руку стоящего в отдалении типа, который вроде бы тоже наблюдал сцену, а сам в ней не участвовал.
— Что случилось? — спросил Эд.
Издалека раздался вой пожарных сирен.
Наблюдатель посмотрел на Эда и выдернул руку.
— Киномеханик, — крикнул он, перекрывая рев. — Люди часами стояли в очереди, а он сломал проектор и утверждал, что не может починить.
Эд Уандер уставился на него.
