Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 142
Я подробно представил бедственное внешнеполитическое положение Германии ко времени прихода Гитлера к власти. Для его устранения и закрепления позиции рейха в центре Европы требовалось сведение воедино всех ресурсов в самом широком смысле. В особенности необходимо было мотивировать элиты во всех областях общественной жизни. Эти круги в большинстве своем не принадлежали к проверенным соратникам Гитлера во внутриполитической борьбе. Таким образом, нужно было завоевать их и мотивировать. Гитлер должен был проделать шаг от партийного демагога к государственному деятелю. В качестве основы для мотивации всех слоев общества он рассматривал национал-социалистическое «мировоззрение».
Трудно определить, что, собственно, понимается под часто упоминаемым «национал-социалистическим мировоззрением» или «национал-социализмом». Однажды в английском лагере для интернированных я задал этот вопрос одному гауляйтеру. Он заговорил в некой связи об «идее» (национал-социализма), и я позволил себе вопрос, что конкретно подразумевается под этим. Слегка ошарашенный, он поначалу ответил, что я должен был бы выучить это в «Наполе». Уже в этих словах слегка почувствовалась его неуверенность. На мой ответ, что у меня имеется некоторое представление, о чем идет речь в так называемой «идее национал-социализма», но он же, как гауляйтер, гораздо более компетентен в таких вопросах, чем я, незначительный фронтовой офицерик, он, несколько рассерженно, подкинул мне понятия «крови и почвы». Моя слегка провокационная реплика, что под этим можно было бы понимать также и идеологию африканского негритянского племени, поначалу завершила разговор. При этом гауляйтер был образованным человеком, вполне приятным товарищем по несчастью в высшей степени безрадостных условиях, в которых мы прозябали во вшивых английских лачугах на минимальном пространстве. Этот маленький эпизод, однако, показывает, насколько размытыми, даже в высоких партийных кругах, являлись представления о том, что следовало понимать под многократно упоминавшимся «национал-социалистическим мировоззрением». На практике национал-социализм являлся системой, на которой Гитлер основывал свое единоличное правление. Единственной реальной «идеологической» компонентой в национал-социализме являлась фактически лишь злосчастная расовая теория с присущим ей антисемитизмом.
Насколько путаными зачастую являлись эти представления, показывает следующий опыт, который я смог проделать самостоятельно. В Ильфельде в нашем классе завязалась дискуссия, когда наш прекрасный учитель истории Винкельманн оправдал жесткую саксонскую политику Карла Великого. Наш класс решил, однако, что Карл был «Саксонским палачом». Винкельманн победил нас, в конечном итоге, хитростью, принеся на следующий урок истории речь Гитлера на партийном съезде в 1935 году, в которой Гитлер взял под защиту германских кайзеров Средневековья — имелся в виду однозначно Карл Великий, — поскольку они, действуя в высшем интересе «становления народа», были волей-неволей вынуждены к жесткому обращению с различными германскими племенами в рейхе. Мы были в высшей степени изумлены, мы ведь могли не знать, что Гитлер представлял это мнение, даже довольно часто и энергично, против иных оценок, таких как Гиммлера и Розенберга [417]. Я должен констатировать, он действительно убедил нас с помощью аргумента, что историю можно оценивать только из времени, в которое она творится. Не прошло и двух лет, как в офицерской школе Ваффен-СС, когда вновь возникла дискуссия о «Карле — Саксонском палаче», мне пришлось «обратить на себя внимание», как говорили в армии, понимая это, по большей части, в отрицательном смысле.
В этой офицерской школе Ваффен-СС в Брауншвейге на так называемое «идеологическое воспитание» отводилось только три четверти часа в неделю, поскольку военная подготовка превалировала над всем. Этот коротко отпущенный урок проводил так называемый «мировоззренческий шейх», как мы из-за его невоенной функции неуважительно называли своего «преподавателя мировоззрения», который, однако, занимал воинскую должность и, таким образом, являлся нашим начальником. В один прекрасный день он также высказал тезис о «Карле — Саксонском палаче». Он, возможно, придерживался линии гиммлеровского взгляда на историю, я, однако, знал из дома о намерении правительства Германии — по крайней мере, отца — начать примирение с Францией, причем как раз Карл Великий был задуман в качестве объединяющего элемента и интеграционной фигуры [418]. Итак, я возразил преподавателю мировоззрения, использовав аргументы, указанные Винкельманном в Ильфельде. Преподаватель был быстро приведен в раздражение и, наконец, лишил меня слова. В качестве воинского начальника он имел такое право; это, однако, разозлило меня в моем юношеском максимализме — мне было 19 лет.
Я вспомнил нашего учителя истории и раздобыл на следующий выходной указанную речь Гитлера, которую, конечно, не представляло сложности получить. На следующем уроке я продемонстрировал ее преподавателю мировоззрения, так что он, естественно, на глазах у всей аудитории очутился в несколько глупом положении. Поскольку часы его уроков протекали невыносимо скучно, определенное злорадство аудитории не заметить было невозможно.
Два дня спустя я в «повседневной форме», то есть в каске и «подпоясанный», был вызван на рапорт к командиру учебной группы, спросившему меня чуточку резко, почему я «устраиваю оппозицию» на мировоззренческом уроке? Я объяснил ему случившееся, на что он мне сказал: «Оставьте мужика в покое». Мне кажется, он даже воспользовался выражением «мировоззренческий шейх». Командир нашей учебной группы, отличный солдат, был к так называемому «мировоззрению» совершенно равнодушен. Я внял его совету и попридержал впоследствии свой язык. «Преподаватель мировоззрения» вскоре был заменен, конечно, не из-за этого инцидента, его преемник был высокообразованным человеком, читавшим нам лекции по немецкой истории — представьте себе, без особой примеси идеологии — и умевшим сделать их для нас действительно живыми.
Отправной точкой концепции Гитлера являлось последовательное неприятие марксизма, в какой бы форме тот ни проявлялся. Он противопоставлял ему национализм — в те времена рассматриваемый всеми народами и государствами земного шара в качестве основы своего существования, — расширенный до «национал-социализма». Для него он использовал понятие «народное сообщество», не имевшее ничего общего с догматическим социализмом марксистского толка, хотя в НСДАП, безусловно, присутствовали и «левые» течения, однако не организованные в какой-либо форме.
Этой отправной точке его политической борьбы за власть, которой он обещал добиться законным путем, трудно отказать в привлекательности. «Национал-социализм» годился для поиска консенсуса среди широких слоев населения, в том числе рабочих. Для избежания путаницы в определениях укажу, что так называемое «социалистическое» в национал-социализме сегодня следовало бы обозначить как «социальное», именно для того, чтобы отличить от «социализма» в марксистском понимании. Коммунистические избиратели — на выборах рейхспрезидента в 1932 году более пяти миллионов — голосовали за коммунистов по причине бедственного экономического положения. Для них был вполне приемлем также и «национал-социализм», если бы под его знаком их положение улучшилось бы.
Гитлер приложил к разработке концепции свой дар визионера. Он должен был дать этому политически издавна довольно неуверенному народу — неуверенному в смысле национальной идентичности — видение будущего. Противоположность между «национальным» и «социалистическим» («социальным») была снята им в понятии «народного сообщества», в котором каждый на своем месте исполнял свою функцию для общего (и, следовательно, и для собственного) блага. Он обещал на национальном уровне восстановление равноправия Германии и ее обороноспособности, и на социальном уровне ликвидацию безработицы и классовой борьбы. Социальная компонента должна была создать необходимое «единство» немецкого народа, с тем чтобы он оказался в состоянии выдержать борьбу за равноправие и добиться безопасности своего неизменно уязвимого положения в Центральной Европе. Опыт Первой мировой войны, в которой «тыл», по общему мнению, развалился, несомненно, сыграл тут решающую роль. Здесь, однако, находятся и корни репрессий, которые все чаще имели место в годы Третьего рейха и особенно во время войны. Они должны были сохранить единство народа, однако их воздействие на элиты являлось зачастую контрпродуктивным! К крайне уязвимой внешнеполитической ситуации рейха, которая была уже показана здесь, присоединялась внутренняя угроза со стороны воинствующей, чрезвычайно активной Коммунистической партии Германии, ее, контролируемую Москвой, в чрезвычайной ситуации вполне можно было рассматривать как «руку» этой империалистической державы.
