Хроники российской Саньясы. Том 2 - Лебедько Владислав

А: Да, это длится до сих пор.

В: Что было потом, после ЭСТовских тренингов?

А: Фактически, я приезжал к Игорю Геллеру не столько проводить тренинги, сколько общаться. Мы взаимно дополняли друг друга.

Были тренинги, где, например, Игорь был в активной позиции, бегал по залу и всех будоражил, а я сидел неподвижно. Первые тренинги были с матом. Первые тренинги мы проводили целиком по Эрхардовскому сценарию. И этот сценарий, надо сказать, работал. Работал, вплоть до того, что вопросы, которые нам задавали, были буквально из сценария. Представь себе Одесский Университет, аудитория, где сидит человек сорок с лишним, причем все они доценты, кандидаты, бакалавры и так далее. И тут врываются два идиота и начинают гнать: — «Ребята, вы здесь потому, что вы — жопы, и ваша жизнь не работает. Других поводов тут у вас нету». И начиналась карусель…

Потом мы уже в чем-то превзошли ЭСТовские тренинги, и наши тренинги стали называться Эстет-тренинги. Там уже мат, как форма работы, сошел на нет, и мы стали работать не по Эрхардовскому сценарию, а уже от себя, от своих наработок.

Потом был период, когда мы с Женей Беляковым проводили совместные тренинги.

В: Это тот Женя, который движением занимается?

А: Да. Темы тренингов были, например: «Танец Зодиака», «Ритуал Пентаграммы»… Некоторые вещи приходили, как озарения…

Потом мы с Женей разошлись и каждый пошел своим путем. И два-три года я ничего не проводил.

А сейчас люди, с которыми я в разное время работал, решили создать группу. Два занятия уже прошло. И я чувствую, что начался какой-то новый этап моей жизни. Появляется новый смысл, меняется, в очередной раз, картина мира…

В: А суть этой группы?

А: Это не семинар, где заявляется тема, требующая проработки, а идет работа с конкретными людьми и с конкретными ситуациями. Реализуется практика развивающего общения. Я считаю это одной из наиболее серьезных форм обучения.

В: А вот как ты пришел к тому, что ты назвал сначала: к тому, что психотерапия стала тем, в чем наилучшим образом опредметился твой опыт самопознания и работы над собой?

А: Я не задумывался над этим. Так уж произошло…

В: Ну, вот есть такой канон, что ли, что эзотерический опыт — он и передается как эзотерический опыт, то есть, от Учителя к ученику, а отнюдь, не в процессе психотерапии, где структура отношений совершенно иная…

А: У меня есть тенденция в психотерапевтической практике не к решению каких-то конкретных задач и проблем, а к обращению к предельным для человека переживаниям и состояниям.

Давай сейчас посмотрим на этот вопрос вот с какой стороны: обычно любая психологическая или психосоматическая проблема, с которой обращаются пациенты, если рассмотреть ее с предельного уровня — это явная или скрытая форма страха смерти. То есть работа с какими-то психическими проблемами и комплексами, — это работа с психикой в целом. А если в целом — то это уже есть элемент духовного развития. В отличии от того мнения, которое я встретил в твоей книжке [32] и у нескольких героев первого тома «Хроников», ну, и где-то еще о том, что психотерапия и духовный поиск это разные вещи, я эти вещи не разделяю.

В: Я задам вопрос немного с другим оттенком. Психотерапия — это прикладная сфера, в которой опредмечивается твой опыт, или все-таки ты рассматриваешь психотерапию, которую ты проводишь, как возможность передачи эзотерического знания?

А: Все-таки это Передача, в большей степени… Среди пациентов, даже клинических, находятся люди, для которых возможно раскрытие предельных для человека вещей. Более того, я считаю, что в любом взаимодействии людей возможен такой уровень, когда высотой и предельностью общения поглощается любая проблематика и частности. Обесцениваются прежние бытовые смыслы, и человек начинает поиск нового смысла. Это и есть передача эзотерического опыта.

И, как правило, притягиваются как раз такие пациенты, которые с таким качеством работы резонируют и к ней готовы. Я уже давненько заметил, что тот смысл и те ценности, в которых я сам варюсь, притягивают пациентов, созревших для проработки этих ценностей и этого смысла. И это как раз не та ситуация, когда психотерапевт всех, кто к нему приходит, подгоняет под свой метод. Это другое. Потому что бывают исключения, и тогда я работаю совсем по-другому. Это именно ситуация, когда резонирует определенный класс пациентов, которые каким-то образом обращаются как раз ко мне. И это не идеологическая какая-то работа, — я же не говорю пациентам, как им нужно жить, а мы с ними ищем, откуда идет неудовлетворенность самой жизнью, как некий вызов, на который они вынуждены отвечать.

В: Вот мы как раз и подошли к теме выбора, вызова, ответственности, ценностей…

А: Ты знаешь, у меня есть предчувствие, что в ближайшее время я освобожусь от этого понимания, от этой концепции. Группа, которая сейчас собралась, — это как раз шанс передать свое понимание, освободиться от него, чтобы пойти дальше. Пока эта передача не состоится, это значительно труднее. Когда же передача происходит, освобождается внутри целый пласт сознания, и он заполняется новым смыслом. Это уже более чистый тонкий, рафинированный смысл.

В: Куда дальше? Ты ведь и так работаешь с предельными вещами…

А: Сейчас у меня есть такое чувство, что есть куда дальше…

В: Что предельнее может быть для человека, чем опыт переживания смерти?

А: Что предельнее? Это, наверное, не просто некие пиковые переживания, а состояние, как бы это сказать, — бытийности с этими вещами, когда они становятся фоном бытия. Выход на подлинность бытия, на то, что ведет по жизни, на то, что называется миссией человека.

В: Ты осознаешь свою миссию?

А: Да, и достаточно давно. В словах невозможно выразить, что это такое и как это переживается, но то, что я это осознаю, для меня очевидно. И в событиях это опредмечивается…

Вообще, выход на те большие смыслы, которые ведут по жизни, возможен, на мой взгляд, только после определенного возраста. До этого, работа с этими вещами не будет глубокой и полной.

В: Какой это возраст?

А: В основном, от тридцати лет. А наиболее реальна такая работа — годам к сорока. Ну, а возвращаясь к вопросу о том, что меня вдохновляет сейчас, — так это как раз работа с ценностями и смыслами. И то, что дальше: предельно не само понятие смерти, а уровень подлинности себя в этой жизни. Жизни, как явление недуального характера, где смерть не является противопоставлением. Дуальная пара это рождение — смерть, а жизнь — это некая данность… Безупречность в этой данности, — вот что еще предельнее. Безупречность, то есть жизнь без упрека к себе. Тут возникает вопрос: откуда может быть упрек к себе, из какой инстанции, — от эмоций, мыслей, событий, ценностей…? Так вот, поднять эту инстанцию до предела и жить безупречно оттуда, вот что может быть новым смыслом.

Более того, если идти дальше в систему ценностей, — там ведь идет выход за пределы ценностей, когда человек уже живет своими смыслами. Дальше может быть выход и за смыслы, — туда, где уже ничего нет. Но это «ничего нет» — это ведь наше отношение с того уровня, на котором мы находимся. Это отношение отсюда. А там-то как раз все есть… Там есть некое безупречное пребывание в этой реальности.

В: Можно расширить это еще какой-то метафорой?

А: Можно сказать еще и так, что за пределами всех смыслов пребывает «Лила» — Божественная игра… У меня есть только опыт соприкосновения с этим. И, соприкоснувшись с этим, я уже более отчетливо понимаю, куда иду сейчас и что является для меня предельным теперь… А что будет потом, очень сложно сказать.

В: Саша, вот когда мы с тобой работали, очень много времени отводилось ментальной работе, осмыслению и пониманию эмоций, событий, ценностей. Как это вписывается в традиционное понимание о внутренней работе, как о работе за пределами ума, или это, наоборот, противостоит такой точке зрения?