Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 162
М. Шаба говорит:
Документов подобного рода полно, но задача проанализировать их все не может быть предпринята с теми ограниченными средствами, какие имеются в нашем распоряжении. [460]
Существует надпись, взятая в храме Хонса, бога, который обладал властью над элементариями, в Фивах. Она была преподнесена М. Приссон д'Авенном Императорской – ныне Национальной – библиотеке Парижа, и впервые была переведена м-ром С. Берчем. В ней заключается целый роман магии. Он относится к дням Рамзеса ХII [461] двадцатой династии; мы теперь переводим его с изложения М. де Ружэ в таком виде, как он приводится де Мирвилем.
Этот памятник рассказывает нам о том, как один из Рамзесов двадцатой династии, собирая в Нахараине дань, уплачиваемую Египту азиатскими народами, влюбился в дочь вождя из Бахтена, одного из данников, женился на ней и после возвращения в Египет возвысил ее в ранг королевы под королевским именем Ранефру. Вскоре после этого вождь из Бахтена отправил гонца к Рамзесу, прося помощи Египетской науки для Бент-Рош, младшей сестры королевы, у которой заболели все конечности.
Гонец ясно просил, чтобы был послан «мудрец» (посвященный Рех-Хет). Царь приказал вызвать всех придворных иерограмматиков и хранителей сокровенных книг из Хены и, выбрав среди них царского писца, Тот-эм-Хеби, умного человека, знатока писаний, поручил ему исследовать эту болезнь.
По прибытии в Бахтен Тог-эм-Хеби обнаружил, что Бент-Рош одержима хоу (Ем-сех-'еру-кер x'oy), но заявил, что он сам слишком слаб, чтобы вступить в борьбу с ним. [462]
Прошло одиннадцать лет, но состояние молодой девушки не улучшилось. Вождь из Бахтена опять послал гонца, и по его формальному требованию Хонс-пеири-Секлерем-Зам, одна из божественных форм Хонса – Бога-Сына в Фивинской Троице – была отправлена в Бахтен...
Как только этот бог (воплощенный) произнес приветствие (беса) пациентке, она сразу почувствовала себя освобожденной, и хоу, находящийся в ней, сразу же проявил свое желание подчиниться приказу бога: «О великий Бог, который заставляет призраков исчезать», сказал хоу, «я твой раб и возвращаюсь туда, откуда я пришел!» [463]
Очевидно Хонс-пеири-Секлерем-Зам был действительный иерофант класса, называемого «сынами Бога», так как про него сказано, что он был одною из форм бога Хонса, что означает, что либо он считался воплощением этого бога – аватаром, либо совершенным посвященным. Из этого же самого текста видно, что храм, к которому он принадлежал, был одним из тех, к которым была прикреплена школа магии. В нем был хен, или та часть храма, которая была недоступна всем, кроме верховного жреца, библиотека, или хранилище сокровенных трудов, для изучения и охраны которых назначались особые жрецы (те, с которыми советовались все фараоны в очень важных случаях), и где они сообщались с богами и получали от них советы. Разве Лукиан не рассказывает своим читателям в описании храма Иерополиса о «Богах, которые независимо проявляют свое присутствие»? [464] И далее, о том, что он однажды путешествовал со жрецом из Мемфиса, который рассказал ему, что он провел двадцать три года в подземных криптах своего храма, получая наставления по магии от самой богини Изиды. И опять мы читаем, что сам Меркурий обучал Великого Сезостриса (Рамзеса II) священным наукам. По этому поводу Яблонский замечает, что в этом он видит основание, почему Амун (Аммон) – откуда, по его мнению, произошло наше «Аминь» – был действительно взыванием к свету. [465]
В папирусе Анастази, который изобилует различными формулами для вызывания богов и заклинаниями против хоу и стихийных демонов, параграф седьмой ясно показывает, как различаются действительные боги, планетарные ангелы, от оболочек смертных, которые остались в Камалоке, словно как бы для того, чтобы соблазнять человечество и еще более безнадежно запутывать его в напрасных поисках истины вне оккультных наук и завесы посвящения. Этот седьмой стих по поводу таких божественных вызываний, или теоматических консультаций говорит следующее:
Это божественное и великое имя [466] должно вызываться только в случаях абсолютной необходимости и когда вызывающий чувствует себя абсолютно чистым и безупречным.
Не так обстоит дело в формулах черной магии. Рювенс, говоря о двух ритуалах магии Анастазийской коллекции, замечает, что они
Неоспоримо образуют наиболее поучительный комментарий к «Египетским мистериям», приписываемым Ямвлиху, и лучшее дополнение к этому классическому труду для понимания тавматургии философских сект, тавматургии, обоснованной на древней египетской религии. Согласно Ямвлиху, тавматургия осуществлялась с помощью служения второстепенных гениев. [467]
Рювенс заканчивает замечанием, которое очень значительно и очень важно для оккультистов, защищающих древность и подлинность своих документов, ибо он говорит:
Все то, что он (Ямвлих) выдает как теологию, мы находим историей в наших папирусах.
Но почему тогда отрицать подлинность, вероятность и, более всего, достоверность тех классических писателей, которые все писали о магии и ее мистериях в духе величайшей почтительности и восхищения? Послушайте Пиндара, который восклицает:
Счастлив тот, кто сходит в могилу, получивши такое посвящение, так как он знает конец своей жизни и царство, [468] данное Юпитером. [469]
Или Цицерона:
Посвящение не только научает нас чувствовать себя счастливыми в этой жизни, но также и умирать с лучшими надеждами. [470]
Платон, Павзаний, Страбон, Диодор и дюжины других дают свои свидетельства о великом благе посвящений; как все великие, так и частично-посвященные адепты разделяют энтузиазм Цицерона.
«Разве Плутарх, думая о том, что он узнал при своем посвящении, не утешился за потерю своей жены? Не приобрел ли он в мистериях Вакха убежденности, что «душа» (дух) остается нетленной и что существует загробная жизнь»?.. Аристофан даже пошел дальше: «Все те, кто участвовали в мистериях», говорит он, «вели чистую, спокойную и святую жизнь; они умирали, ища свет элевсинских Полей (Дэвачана), тогда как остальные ничего другого не могли ожидать, кроме вечной тьмы (невежества?)».
... И когда подумаешь о значительности, придаваемой государствами принципу и правильному празднованию мистерий, условиями, разработанными в их договорах для обеспечения их проведения – тогда видно, до какой степени этим мистериям такое долгое время были отданы их первые и последние мысли.
Они были величайшими предметами как общественного, так и частного внимания, и это только естественно, так как согласно Делингеру, «элевзинские мистерии рассматривались, как расцвет всей греческой религии, как чистейшая сущность всех их концепций». [471]
Туда не допускали не только заговорщиков, но и тех, кто не донесли на них; предателей, лжесвидетелей, развратников, [472] ... так что Порфирий мог сказать: «Наши духи должны быть в момент смерти такими, какими они были в течение мистерий, т. е. свободными от всех позорящих пятен, страстей зависти, ненависти или гнева. [473]
