Источник силы - Форчун Дион

Мы спустились вниз по винтовой лестнице и направились по мощеному плитами коридору. Тавернер отпер дверь и пригласил нас в винный подвал. Мы прошли через него, и он отпер следующую дверь. Тусклый огонек едва рассеивал темноту вокруг нас, тревожно колеблясь на сквозняке. Тавернер включил свет, и к своему большому удивлению я обнаружил, что мы находимся в часовне. С трех сторон в стены были встроены высокие резные скамьи, а на четвертой находился алтарь. Мигающий свет, который я увидел в темноте, шел от плавающего фитиля светильника, подвешенного над нашими головами и служащего центром Великого Символа.

Тавернер зажег ладан в бронзовом кадиле и помахал им. Он вручил Робсону черное одеяние инквизитора, сам одел точно такое же, затем обе фигуры в сутанах, покрытые капюшонами, опустились на колени в пустой часовне лицом друг к другу. Тавернер начал читать что-то похожее на молитву. Я не могу судить о ее содержании, так как не знаю разговорной латыни. Затем последовала литания вопросов и ответов. Робсон, лондонский клерк, отвечал глубоким звучным голосом человека, привыкшего читать нараспев в огромных помещениях. Потом он поднялся на ноги, величественным шагом профессионала двинулся к алтарю и возложил на него потрепанный, покрытый плесенью манускрипт, который держал в руках. Он встал на колени, и какую формулу отпущения грехов произнесла нависшая над ним темная фигура, я не могу сказать, но он поднялся на ноги с видом человека, у которого с плеч свалилась непосильная ноша.

Затем Тавернер в первый раз заговорил на своем родном языке.

— Всегда в трудные и опасные минуты, — его низкий голос эхом отдавался в комнате, — делай этот Знак.

И я понял, что не оправдавший доверия человек искупил свою вину и возвращен в свое старое Братство.

Мы вернулись в мир, который был наверху, и человек, не бывший Робсоном, попрощался с нами. — Я должен идти, — сказал он.

— Вам, действительно, надо идти, — сказал Тавернер. — Вам лучше быть за пределами Англии, пока эта история не закончится. Роудз, не отвезете ли вы его в Саутгемптон? Я должен заняться другой работой.

Пока мы спускались по длинному склону, ведущему в Липхук, я изучал человека, который сидел рядом со мной. С помощью какой-то странной алхимии Тавернер разбудил давно умершую душу Пьерро делла Коста и наложил ее на современную личность Питера Робсона. Он излучал энергию, как лампа излучает свет, казалось, даже изменились черты его лица. Глубокие складки в углах рта придали твердость его подбородку, который до этого казался неопределенным, светлые голубые глаза, теперь запавшие, приобрели стальной блеск и стали твердыми, как у фехтовальщика.

Был уже седьмой час утра, когда мы по плавучему мосту въехали в Саутгемптон. Город был на ногах, так как портовые города никогда не спят, и мы расспросили дорогу до малоизвестной гостиницы, где Тавернер рекомендовал нам позавтракать. Это оказалась скромная таверна недалеко от въезда в порт. Когда мы вошли, подручный как раз раздвигал яркие занавески.

Известно, что незнакомцев не очень охотно принимают в маленьких тавернах, и никто не предлагал нам взять у нас заказ. Пока мы стояли в нерешительности, по деревянным ступенькам прогремели тяжелые шаги, и крепко сложенный человек с четырьмя золотыми галунами, обозначающими звание капитана, спустился в зал. Входя, он бросил взгляд в нашу сторону, ведь мы действительно были здесь достаточно неуместны, чтобы нас сразу заметить.

Его глаза привлекли мое внимание. У него был острый наблюдательный взгляд, столь характерный для моряка, но кроме этого он производил странное впечатление, как будто, глядя на вас, он старается не показать, что он вас видит, — его глаза фокусировались примерно на ярд за вашей спиной. Я часто наблюдал такой взгляд у Тавернера, когда тот хотел рассмотреть цвета ауры, этой удивительной эманации, которая для тех, кто умеет ее видеть, исходит из каждого живого предмета и служит верным показанием его внутреннего состояния.

Когда вошедший увидел моего спутника, его серые глаза заглянули в голубые, они передали друг другу едва уловимый знак, и моряк присоединился к нам.

— Я уверен, что вы знаете мою матушку, — сказал он, чтобы начать разговор. Робсон поддержал знакомство, хотя я готов был поклясться, что он никогда раньше не видел этого человека, и мы втроем перешли во внутреннюю комнату, чтобы съесть свой завтрак, который появился в ответ на громко отданный приказ нашего нового знакомого.

Без всяких преамбул он спросил, что нам нужно, и Робсон отвечал ему с той же готовностью.

— Я хочу покинуть страну возможно незаметнее, — сказал он. Наш новый друг отнесся к этому так, как будто это было самым обычным делом, когда человек без багажа хочет уехать подобным образом.

— Я отплываю сегодня в девять утра, иду на Золотой берег, в Луанду. Наш корабль, конечно, не похож на «Кьюнард», но мы будем рады, если вы отправитесь с нами. Однако вы не можете ехать в этой одежде, она лишь привлечет внимание толпы, чего, как я понимаю, вам не следует делать.

Он высунул голову через полуоткрытую дверь, отделявшую зал от подсобного помещения, и в ответ на его зов появился маленький толстый человек с белыми бакенбардами. После небольшого совещания незнакомец охотно согласился помочь. Очень быстро появился дешевый поношенный костюм из саржи и фуражка, которые, по заверению моряка, вполне соответствовали костюму стюарда, в качестве которого Питеру Робсону предлагалось уйти в море.

Покинув гостиницу, ставшую такой гостеприимной по воле таинственного Братства, мы направились к докам и, пройдя через путаницу подъездных путей, кранов и заливов, образующих местный пейзаж, мы прибыли на корабль нашего товарища, оказавшийся старой ржавой посудиной с грязно-белыми надстройками на верхней палубе.

В сопровождении капитана мы прошли в его каюту, являвшую разительный контраст с внешним видом корабля: массивный стол с настольной лампой, копия с этюда А. Дюрера «Молящиеся руки», солидная полка с книгами, а также ощутимый даже сквозь всепроникающий аромат крепкого табака острый пряный запах, навсегда остающийся в том месте, где регулярно курят ладан. Я стал изучать заголовки книг, так как они говорят о человеке больше, чем что бы то ни было другое. «Разоблаченная Изида» соседствовала с «Созидающей эволюцией» и двумя томами «Истории магии» Элифаса Леви.

На обратном пути в Хиндхед я много думал о той странной стороне жизни, с которой мне пришлось соприкоснуться.

Я получил еще один пример обширной разветвленности Общества. По просьбе Тавернера я навестил вернувшегося из рейса капитана, чтобы узнать новости о Робсоне. Однако он не смог мне их предоставить; он высадил юношу на берег в какой-то дыре на Западном Берегу. Стоя на причале, освещенный солнцем, он сделал Знак. Какой-то португалец-полукровка коснулся его плеча, и оба исчезли в толпе. Я выразил некоторое беспокойство за судьбу неопытного юноши на чужой земле.

— Не беспокойтесь, — ответил моряк. — Этот знак проведет его через всю Африку и поможет вернуться обратно.

Обсуждая это с Тавернером, я спросил его:

— Почему и вы, и капитан называете себя родственниками Робсона? По-моему это просто ничем не обоснованная ложь.

— Это не ложь, это правда — сказал Тавернер. — Кто есть моя Мать и кто есть мои Братья, если не Ложа и не посвященные в нее?

Человек, который искал

Один из пациентов Тавернера навсегда останется в моей памяти — Блэк, летчик. Обычный врач упрятал бы Блэка в психиатрическую лечебницу, но Тавернер, делая ставку на нормальную психику двух человек, спас обоих.

Однажды в начале мая мы сидели с ним в его кабинете на Харли-Стрит, он осматривал своих пациентов, а я вел записи об их состоянии. Мы быстро разделывались с различными случаями истерии и неврастении, отправляя больных на лечение к другим специалистам, когда слуга ввел в кабинет мужчину, совершенно не похожего на предыдущих посетителей. Выглядел он абсолютно здоровым, загорелое на свежем воздухе лицо не имело никаких признаков нервного напряжения. Но когда я встретился с ним глазами, я заметил в них нечто необычное. Какое-то странное выражение. Это не был навязчивый страх, который так часто можно прочесть в глазах душевнобольных. Его взгляд напоминал мне не что иное, как взгляд гончей собаки, высматривающей свою жертву.