В Иродовой Бездне (книга 2) - Грачев Юрий Сергеевич

Вольнонаемный начальник отчасти вызвал Леву и сказал ему:

– Я вас назначаю в этот этап как медработника. Вы получите выделенный для этапа вагон с медикаментами, примете эшелон и переедете в Демидлаг, на строительство Московского какала. Вы понимаете, что это для вас лучше.

Он многозначительно посмотрел на Леву.

– Там, возможно, вас и освободят…

Лева без дальнейших разъяснений все понял, поблагодарил начальника. По профессии тот был опытный лаборант.

И вот прощание с друзьями по лазарету. Один из них, особенно любивший Леву фельдшер, потащил его в перевязочную, где никого не было, и сказал:

— Так просто расстаться мы не должны: обязательно надо выпить.

Он достал и развел спирт.

— Что ты! — воскликнул Лева. — Разве ты не знаешь, кто я!

— Знаю, знаю, .ты — верующий, баптист, и все мы тебя уважаем. Но тут, ведь, знаешь, мы вдвоем и никто, никто не увидит. У нас на родине так принято: когда друзья расстаются, так немного нужно выпить, а без этого и проводы не в проводы.

– Ты говоришь: нас никто не видит? — сказал Лева. — Но представь себе, за нами наблюдают.

– Кто наблюдает? — изумился фельдшер. — Окно занавешено, дверь толстая, и никто не подслушивает.

– Есть Тот, Кто видит через все двери, стены, там, на небе, мой Отец — Бог. И я вот сколько прожил, работая по хирургии, имел сколько спирту, до сих пор не пил ничего спиртного, не проглотил ни одного глотка пива: считаю это грехом и никогда, — надеюсь, Бог поможет, — ни при каких условиях не стану отравлять себя этим ядом.

— Ну, уж если ты такой, — сказал фельдшер, — давай поцелуемся. А я еще больше уважаю тебя. Пусть твой Бог поможет тебе!

Лева принял санитарный вагон, расписался за медикаменты, за мягкий инвентарь, за койки, проследил за дезинфекцией отправляемых — все было в порядке. Обегал братьев, которые жили – по отделениям, в последний вечер побыл с братьями, которые были на лагпункте. Попрощались, приветствуя друг друга «лобзанием святым», тихо спели:

Бог с тобой, доколе свидимся…

На Христа иди взирая,

Всем любовь Его являя…

И вот, поезд готов к отправке, закончена погрузка заключенных в вагоны. Лева стоит у двери санитарного вагона в белом халате с повязкой Красного Креста. Конвой делает последние проверки, на перроне начальство лагеря, бодро и шумно играет духовой оркестр, паровоз дымит. Еще несколько минут — и в путь.

И вдруг Лева видит: бежит запыхавшийся начальник санчасти и с ним знакомый заключенный фельдшер. Подбежали к вагону:

— Смирнский, слезай! Выбрасывай свои вещи! Ты остаешься, а ты залезай, — говорит он другому фельдшеру. — Передавать некогда, сейчас поезд отправляется.

Лева едва успел сбросить халат и взять свои вещи, как поезд тронулся и ушел туда, к Москве, где начиналось строительство нового канала.

Возвращение Левы было неожиданностью для всех, все удивлялись, изумлялись, недоумевали:

— Как так? Почему? Что такое?

Никто не мог придумать какое-либо объяснение. Но сам Лева понимал: он находится «на прицеле», и даже здесь, в заключении, лишенный свободы, он не может чувствовать себя равноправным с прочими заключенными. Он последователь Христа, и те, кто не любят Христа, то и дело чинят на его пути всевозможные препятствия. Это событие Леву не опечалило. Он твердо верил, что Бог — всесильный, всевидящий, все обращает ко благу. Видимо, несомненно одно: ему лучше оставаться здесь, чем ехать туда, где лучшие условия и, может быть, даже скорое освобождение.

Наступила зима. Несмотря на то, что топились железные печи, в больничных бараках было так холодив, что к утру лекарства почти замерзали, и иногда приходилось поить больных настоями, в которых плавал лед. Начальником лазарета назначили нового доктора. Это был черноволосый, суровый мужчина по фамилии Шуляк, из бывших заключенных. Был он страшно нервный, несдержанный, вспыльчивый, кричал, ко всему придирался. С Левой, однако, конфликтов у него не случалось, и он даже давал ему читать из своей личной библиотеки Штрункля и другие книги.

Однажды с Левой произошло происшествие, едва не кончившееся для него печально. Он оперировал больного с поврежденными пальцами в маленькой амбулатории, удалял разбитую фалангу. В это время вошел какой-то человек, незнакомый, одетый в гражданскую одежду, и предложил:

– Прошу освободить помещение.

– Как – освободить помещение? — взорвался Лева. — Разве вы не видите: я оперирую!

– Что вы повышаете голос, молодой человек? — угроза прозвучала в голосе незнакомца.

– А я вам говорю: выйдите отсюда, — сказал Лева. — Сюда без халата заходить нельзя.

Незнакомец вышел. Чуть Лева окончил операцию, как его вызвали к начальнику санчасти. Около него сидел незнакомец. Оказалось, это был заместитель начальника САНО — санитарного отдела Управления лагерей Беломорского канала, с Медвежьей горы. Он приехал для проверки работы санчасти Соловецких лагерей.

— Я вас ни в чем не обвиняю, — сказал приехавший начальник, — как только в резкости, грубости. Вы должны были проявить вежливость. Я уже дал распоряжение отправить вас на общие работы, когда мне сказали, что вы добросовестно работаете и даже являетесь рационализатором и изобретателем, я свое решение отменю, но решил с вами просто побеседовать. Я старый врач и гораздо старше вас по возрасту, вы мне в сыновья годитесь. Но кто я ни был, ваша резкость совсем не тактична.

Лева искренно извинился и сказал, что он будет стараться еще, более совершенствовать свой характер, так как сам — сторонник и вежливости, и чуткого отношения.

На этом инцидент был исчерпан.

Когда после обследования санчасти начальник собрал всех работников лазарета, фельдшеров и врачей, то сказал:

— Основная проблема, которая стоит перед медперсоналом лагеря, это предупреждение смертности среди заключенных, что, в свою очередь, зависит от успешной борьбы с поносами.

Он предложил вплотную исследовать эту проблему, сказал, что у них есть кому заняться этим и, в частности, предложил начальнику санчасти использовать Смирнского для изучения причин поносов и разработки мероприятий их лечения.

Лева согласился заняться этой работой помимо своих обычных обязанностей, — это его очень интересовало. Предстояло изучить массу историй болезней лиц, которые за эти годы лежали в лазарете с поносными заболеваниями.

Он усердно принялся за дело, расчертил схему, в которой отмечал продолжительность заболевания, его исход, чем лечили больного и т.д.

Просматривая эти истории болезни, или, как называли их в старое время, «скорбные листы», Лева наткнулся на историю болезни того монаха из Сызрани, с которым он был в Прокопьевске. С тревожным чувством перевертывал он лист за листом историю этого человека, В конце стояла краткая запись: такого-то числа во столько-то часов он умер. Из записи видно было, что до заболевания этот бывший монах работая конюхом на конном дворе лагеря.

Грустные мысля наполнили, сердце Левы, да, сколько, сколько людей преждевременно сошли в могилу! А вот он живет, работает. Значит, он для чего-то еще нужен Богу на этой земле. И, сидя за столом, окруженный стопами «скорбных листов», Лека невольно вспомнил слова псалма: «Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя… Ибо ты сказал: «Господь – упование мое», Всевышнего избрал ты прибежищем своим». Несколько слов о хирурге Троицком. Как Леве удалось выяснить, он был арестован и осужден за то, что сгорела больница, которой он заведывал. Троицкий окончил срок и был освобожден условно. Так как хирургов не было, его на самом деле не освободили, а предложили остаться в лагере и работать на правах вольнонаемного. А он так мечтал вернуться домой, к семье. И вот все его мечты рухнули и этот больной, старый человек затосковал. Он лег на свою постель, бросил всякую работу и день и ночь лежал, не вставая. Проходили Недели. К нему заходили врачи, но он был сумрачен, ни с кем не хотел разговаривать. Приезжали врачи из САНО. о чем-то говорили с ним и пришли к выведу, что у него так называемый психический срыв. Тем не менее его все же не освобождали, надеясь, что эта депрессия у него пройдет а он снова будет работать.