Дневники св. Николая Японского. Том ΙI - Святитель Японский (Касаткин) Николай (Иван) Дмитриевич

Есть здесь женский симбокквай, производится раз в месяц, во второе воскресенье; кооги говорят две христианки — из Священной Истории, или свои мысли; есть и кандзи, делают пожертвования; словом, как в других Церквах, мы ныне заводим симбокквай с собственными христиан кооги. Это очень приятно. Взрослых женщин 14. Взрослых мужчин в Церкви 11, значит, и они могли бы завести собрания, но Секи говорит — все заняты службой; конечно, дрянные христиане всегда найдут отговорку от христианского дела. Есть здесь между христианами адвокат Николай Накасима; у него 8 человек детей да мать, так что 11 человек в семье, из которой только одна дочь Евгения, воспитанная в нашей Миссийской школе, вышла недавно замуж за катихизатора Николая Такаги. Вернулась Евгения от отца, получив его благословение на брак и привезла от него денег всего 2 ены на свадьбу. «Отчего так мало?» — «Да теперь в Мито выборы в Парламент, так отец потратил все деньги на ,,ундоо“». Старый дурак, — семью оставляет нищенствовать, чтобы подкупать кого–то для выбора кого–то, ибо самому ему, малозначительности его фигуры, и мечтать невозможно быть выбранным куда–нибудь. — Между катихизаторами родом из Мито есть Симеон Такаока, ныне служащий в Кагосима; но отец и мать его не думают сделаться христианами, ныне они живут в Токио, и, по словам о. Фаддея, мать — совсем нехорошая женщина.

Мало–помалу собрались христиане; мать и жена Николая Накасима с целою коллекциею здоровенных детей, больше все девочек; адвокат Павел Есимура, говорят честный адвокат, тогда как Николай Накасима, будучи в домах, берется оправдывать и нечестные дела; Григорий Озаки, бывший семинарист, которого я с первого раза и не узнал — так он поумнел с лица, и прочие. Предложил я остаться здесь завтра на целый день, чтобы утром, помолясь вместе с христианами, посетить их дома, потом взглянуть на Мито с холма, где была княжеская крепость, а вечером сказать проповедь язычникам. Христиане, видимо, затруднялись насчет платы за дом для проповеди, — «дорого надо платить», говорят, и действительно, дорого: 3 ен за вечер. Я предложил заплатить, и дело уладилось; тотчас послали узнать, можно ли завтра на вечер занять дом? «Можно». Послали объявление о проповеди в две газеты; завтра еще расклеят объявления; опасаются, что наберется слишком много слушателей, хотели было, в устранение празднослушателей, назначить проповедь в два часа, но из служащих никто не мог бы быть — назначили в шесть вечера.

В сумерки начали вечерню; поют дети и большие, почти совсем стройно. Поучение сказано на первые три прошения молитвы Господней с приложением в конце, что должны себя и все свои дела посвящать Богу.

Испытаны дети в знании молитв, побольше прочитали «Отче наш», а одна девочка даже «Царю Небесный»; поменьше ответили на вопросы о Боге — самые начальные; похвалены и за эти и даны образки; а катихизатору сказано учить детей больше и лучше.

Предложено братиям завести симбокквай с кооги; рассказано, как вести его, указана польза. Согласились, и завтра изберут коогися и кандзи, а с третьего воскресенья следующего месяца начнут собрания.

Ночевать привели в гостиницу, где нам с о. Фаддеем дали две отличные комнаты и накормили хорошим ужином, но где довольно–таки можно озябнуть, что я сию минуту и испытываю.

Братья сложились и прислали с Григорием Озаки 2 ены — за чай в гостинице; так–де, по уплате счета, на чай от меня не давать. Я хотел отказаться — «Пусть лучше на свои церковные нужды употребят» — но о. Фаддей посоветовал уважить усердие христиан. «Но зачем так много за чай?» — «Гостя–де уважают по тому, сколько он дает о–ча–дай», — ответил Озаки.

15/27 октября 1892. Четверг.

Мито.

В пять часов утра случился со мною болезненный припадок, совсем новый для меня: жар во всем теле и необыкновенный зуд везде, даже на ладонях; я думал, что это просто от того, что несколько дней не был в ванной и ни днем, ни ночью не скидаю драпового подрясника (где же тут раздеваться при таком холоде ночью); но затем прилив крови к мозгу и головокружение почти до полного обморока; в тоже время боль в желудке и груди, и наконец — холодный пот ручьями по всему телу; причин, положительно, не знаю; сказать бы от позднего ужина, в десятом часу; но тогда бы следовало бы желудку показать свое бессилие справиться с ним и поднять тревогу гораздо раньше, а не утром, во всяком случае, такие сюрпризы совсем нежелательны, особенно во время путешествий.

Богослужение назначено было в восемь утра; к девяти едва собралось несколько женщин с детьми. Начали обедницу; дети пищат, люди постоянно входят и выходят; одни певцы стоят с раскрытыми книжками, и тоже» значит, не молятся, ибо книги должны брать в руки, когда петь, а во время чтения Третьего часа зачем же держать их, и чрез то ни разу не перекреститься, что сплошь и рядом я вижу по Церквам. Отслужили обедницу и панихиду; пели хорошо, даже и панихиду почти совсем правильно; Григорий Озаки значительно помогает правильности, хотя и робко поет. К концу службы понабралось несколько и мужчин. Сказано было поучение о необходимости христианской ревности и о средствах воспитывать ее в душе, между прочим молитвой, и указано христианам на их немолитвенность сегодня же заявленную, особенно Святыми Таинствами, и подробно объяснено Таинство Святого причащения; сказано также о пользе поминовения умерших и объяснено значение кутии. — Кончивши все, отправились посещать христиан; посетили 13 домов; зажиточных дома три–четыре; прочие являют бедность, хотя крайней мы не выдали. Бедней всех Григорий Озаки с матерью, еще язычницей, и двумя сестрами, из которых старшая Юлия, кажется, самая разумная и трудящаяся в семье, а сын ленится, ничего не делает; мог бы быть учителем, полицейским, писарем — ничего не хочет взять на себя; праздно ест хлеб, зарабатываемый сестрой и матерью, свертывающими табак под резку и тем бедно питающимися; дом и землю в Мацукава продали и теперь живут здесь в лачужке. Была у меня мысль вчера пригласить Григория на службу Церкви, но нет, нельзя; с такими лентяями ничего не поделаешь. Петр Канеко — безногий столяр, порубивший себе ногу и оттого лишившийся ее — усердный христианин с своими дочерями, но жена не верует, говорит, некогда слушать учение; внушал я дочерям своею любовью обратить мать ко Христу, как обратила некогда маленькая Вера своего отца — ныне Акилу Кису, постоянно таща его на молитву с собою и надевая ему крест, что, наконец, тронуло отца и сделало его самым усердным христианином. Но самый жалкий из здешних христианских домов — это некоего Иокима, видимо, из сизоку, семидесятилетнего старика; в параличе он сам, и испорченность его организма перешла и к его дочери, теперь уже взрослой, четырнадцать лет тому назад впавшей в идиотизм; не стал я расспрашивать подробностей про ее болезнь, но никогда не забуду ее несчастную фигуру, как она стояла все время в полуобмороке, точно застывшая, все время нашего посещения, не сделавшая ни малейшего движения, только глазами сбоку следившая за нами. Жалость истерзала душу, пока мы были там, за дочь и отца! Боже, будь к ним милосерден! Облегчи и спаси их!

До половины четвертого часа посетивши всех христиан, воспользовались остальным временем, чтобы взглянуть на достопримечательности Мито; таковы два публичные сада и место бывшей крепости князя Мито. Один, и лучший, публичный сад составлял когда–то загородный дом князя Ренкоу (так назван по смерти — «Хангесики» князь). Это князь, поднявший и воинственный дух, и ученость своих двухсабельных; он–то перелил колокола буддийских храмов на пушки; одну из них мы видели, — нечто вроде русской Царь–пушки, только поменьше, но есть в другом месте и побольше, говорят — футов 12 длины и свободно человек влезает в нее; по его приказанию также написана Дайнихонси; он, провидя неизбежность сношений Японии с иностранцами, тщился сделать ее грозною для них. Плодом его усилий, между прочим, были целые орды «роонинов» из Мито, лет тридцать–двадцать тому назад, державших в тревоге весь север Японии и южную оконечность Эзо, с Хакодате; «Мито–но роонин» было тогда нешуточное предупреждение, и многие не досчитывались своих голов по причине их разгуливаний. Ренкоу насадил огромную рощу сливовых дерев, и среди ее выстроил загородный дом, в котором мы сегодня разгуливали, любуясь с второго этажа на окрестные поля и холмы, покрытые лесом, и на железную дорогу, пролегающую у самого подножия холма, где сад. В другом, тоже сливовом саду, — бывшая школа китайской учености; ныне он также обращен в публичный; самая большая замечательность в нем — огромнейшая мраморная плита с вырезанною надписью — сочинения и каллиграфии самого князя; но замечательный — чудовищно огромный мраморный белый монолит, составляющий пьедестал ее. В школьном доме внутри и доселе видны следы пуль от происходившего здесь сражения во время возникшей междоусобицы между самими подданными князя Мито. На месте княжеских зданий в бывшей крепости красуется теперь огромная учительская семинария (сихангакко). Роща вековых сосен крепости видела под своею тенью гуляющими целый ряд гордых князей фамилии Иеясу и их оруженосцев.