Дневники св. Николая Японского. Том Ι - Святитель Японский (Касаткин) Николай (Иван) Дмитриевич

27 февраля 1880. Среда.

Масленица

Так как много нужно было ездить, то попросил Лаврской лошади и в половине девятого утра был у Сивохина; он и жена его, Неонила Афонасьевна, люди совершенно простые, и приняли просто, угостили кофеем (причем Ев. Ник. высморкался в пальцы, предварительно вытащивши красный шелковый фуляр, и уж потом пальцы и нос вытер фуляром). Показал потом Ев. Ник. свои комнаты и моленную — вся уставлена превосходнейшими в ризах образами; много и мощей у него с Афона; на полу стоят иконы Божией Матери, писанные на Афоне; я говорил ему, что не худо бы ему отделить часть святых мощей для Миссии, испросив на то благословение Митрополита. Одну икону Божией Матери — Скоропослушницы — он тут же пожертвовал в Миссию, попросив предварительно отслужить молебен когда–нибудь на днях, «а там мы ее и уложим в ящик». Так как ему нужно было идти в Апраксин (где у него свои двадцать четыре лавки), то я поспешил проститься, получив на завтра приглашение на обед. К старосте Исаакиевского Собора — Богдановичу (генералу, Евгению Васильевичу). Так как было рано, — он, вероятно, еще спал, то заехал в Исаакиевский Собор, чтобы повременить, а кстати, и спросить имя и отчество старосты. Он чрез кого–то приглашал меня к себе — очевидно, поболтать; я же имел книжку в кармане, чтобы попросить на храм. Прождавши близко часа, поехал и застал еще в постели, оставив карточку. Проезжая по Невскому, встретил пять покойников, а при повороте на Надеждинскую — шестого. Заехал на Надеждинской к о. Александру Сыренскому, священнику Александрийской больницы чахоточных женщин и родовспомогательного заведения. Он оказался тем священником, от которого я в ноябре получил пожертвование — пять рублей в Крестовой Церкви на Акафисте (когда выпивший мешал ему молиться). Его жена — Ольга Алексеевна, дочь–малютка Ольга, бабушка восьмидесяти лет; приняли чрезвычайно ласково; о. Александр повел показать свою Церковь, из которой тут же и пожертвовал в Миссию все, что можно было. Заведение это устроено в память Александры Николаевны, Великой Княгини, дочери Императора Николая Павловича, умершей от чахотки после родов. Перед Церковью на платформе вверху лестницы — бюст и портрет Великой Княгини — в зелени, в Церкви — походный иконостас, любимый Николая Павловича, балдахин, бывший над гробом Александры Николаевны, драгоценный прибор сосудов (3400 рублей) с бриллиантами, принадлежавшими ей. По обе стороны Церкви коридоры с комнатами для больных; всех — пятьдесят кроватей, и все заняты; принимаются женщины разных званий безмездно; жалость смотреть на них — почти все прямо обречены смерти; в комнате по десять, кажется, коек, отделенных перегородками и занавесками одна от другой; чахоточный кашель так и слышится в разных направлениях. Чрез улицу принадлежащее Собору же родовспомогательное заведение на шестьдесят кроватей, которые также почти всегда заняты; рождения и крещения каждый день; там–то, верно, стонов и криков! О. Александр рассказывал, какие несчастные иногда бывают роды, как кусками вынимают младенцев и, между прочим, доброе слово сказал о «стриженых» фельшерицах и акушерках: «Когда им заниматься волосами, когда столько и такой суетливой работы!» Приходят родить большею частию бедные во время, когда им, по освидетельствованию, скажут, когда они должны быть в заведении; но можно иметь койку в ожидании родов и с месяц, платя по тридцать пять рублей в месяц. Оба заведения принадлежат к Марьинской больнице, выходящей на Литейную, учрежденной в 1803 году. В больнице — мест шестьсот; но теперь, по множеству заболевающих тифом, прибавлено еще 250 мест. Заехал на Литейную к А. Гр. [Андрею Григорьевичу] Ильинскому спросить, не пришло ли дело о Миссии в Синод. Еще не пришло. «Это еще что! В Государственном Совете по году тянутся дела. Больше всего там медленности»… К графу Путятину; он — точно ртуть, волнующийся и раздраженный по поводу письма Васильчикова о рановременности сватовства Евгения на его дочери. — К графу Игнатьеву, командиру Кавалергардского полка, согласно Совету о. Желобовского, — поблагодарить за пожертвование сосудов; имел в виду попросить и на Церковь; не застал и оставил карточку. — К Желобовскому. Он отсоветовал просить у Игнатьева, а обещал добыть пожертвование от какой–то Хомутовой. Угостил закуской. Рассказывал, как иные несочувственно относятся к Обществу вспоможения бедным студентам. Яхонтов: «Академия убила мой журнал»; Горчаков: «Нищих разводить!» — Я подписался в члены и внес за нынешний год шесть рублей, обещав высылать за следующие чрез о. Феодора Быстрова. В Азиатский департамент. У Мельникова, вследствие его записки вчера, попросил выдать мне на руки присланные из Троицко–Сергиевой Лавры пожертвованье тысячу рублей и чрез минут двадцать получил под расписку, заготовленную заранее. Между тем поднялся в департамент личного состава спросить, как пересылаются в Посольство деньги, — «Берется в „Особом учреждении по кредитной части” вексель на Baering Brothers и пересылается, а по векселям Беринга в банке тотчас же платят»; попросил мне настоятельское жалованье за первое полугодие; хотя оно уже послано в Японию, но любезно обещались написать в «Учреждение по кредитной части», чтобы удержали его или вернули, и в следующую среду сказали явиться за получением. Никонов представил новому директору Департамента личного состава, молодому человеку, кажется, барон Фридерикс. У Мельникова спросил о новостях из Японии и узнал, что по полученной телеграмме там все министры переменены. Вечером от японцев у Коссовича услышал объявление сего: сделано разграничение законодательной и исполнительной частей — почему все бывшие прежде министрами оставлены лишь членами Дайдзёокван — «санги», как корпуса законодательного, а вновь назначенные министры уже не «санги», а только исполнители. Заехал в Хозяйственное управление при Синоде, чтобы узнать точно, как переслано содержание Миссии за второе полугодие; также взять векселей в Особом учреждении по Кредитной части на Baering Brothers и послать чрез Азиатский департамент. Просил выдать мне 600 рублей, назначенные Тихаю в награду, для отсылки в Японии; сказали — во вторник на будущей неделе явиться за получением. — Вернувшись домой, в шестом часу отправился, согласно условию с Маденокоодзи, к Коссовичу на Васильевский остров. Пришел первым. Каэтан Андреевич принял весьма любезно и подарил все свои сочинения — персидские надписи, еврейскую грамматику и прочее. Мало–помалу собралось много гостей; оказалось, что у него званый вечер. Были: Н. П. [Николай Петрович] Семенов, Страхов, А. Ф. [Афонасий Федорович] Бычков, И. П. [Иван Петрович] Корнилов, незнакомые профессоры, из японцев — Маденокоодзи, Оомай, Андо и Рамчендер. Хотел было уйти, чтобы в Лавру поспеть к десяти часам, но совестно было, когда еще не все собрались, а нужно было уходить в половине девятого. Вечер прошел оживленно. Семенов бранил англичан; Коссович рассказывал про Хвольсона, как он мешает другим, а сам серьезного не делает; на мой вопрос, сколько языков знает, насчитал двадцать три иностранных, начиная с санскритского, пракрита, древнеперсидского и прочих; за ужином угощал винами, «которые достает дешево, чрез приятеля купца прямо из–за границы», и был вообще оживлен и мил; дурных людей для него нет; «был один, хотел немного надуть, но это только дало случай приобрести еще двадцать пять друзей». Сущий младенец — этот знаменитейший ученый! Хорошо таким на свете. Жена его и бережет, как ребенка, по рассказам. — Вернулся домой в третьем часу и лег спать в четыре.

28 февраля 1880. Четверг. Масленица

Спать пришлось очень мало, потому что Степан мой стал стучать своими певучими дверьми. Полусонный напился чаю. Пришли Дмитрий Дмитриевич и племянник Сергей Касаткин. Первый известил, что пожертвование из Единоверческой церкви будет, о чем справиться просил я его. Спасибо, на этот раз показал аккуратность. По уходе, одевшись, зашел к о. Исайи спросить имя супруги Сивохина; оказалось, знает только имя — Неонила, а по батюшке не знает; и в этом оказалась добрая черта Ефр. [Ефрема] Николаевича; значит, за него и его супругу молятся, хотя по общежитию не совсем знакомы с ними; нужно же сделать себя с домом достойными молитвы! — Заехал к Феодору Николаевичу. Оказались письма из Японии. От о. Анатолия — что денег нет; от Марьи Ал. [Александровны] — просьба похлопотать о ее жалованье — единственная, мол, — и письмо к Владыке Исидору о том же — открытое. Бедная! Видимо, раба Божия, но испытывает свойственное всем человекам. Зачем же она не верит, что жалованье ей будет выхлопотано? И раздражительность видна в обоих письмах. Но, тем не менее, мне жаль стало ее, и я смутился — следовало бы давней умаслить хоть ласковыми словами, чтобы даром не терзалась. Письмо от Хорие о браке двоюродных — Иоанна Нода с Варварой Оонума и просьба разрешить им исповедь и причастие. Большое письмо Павла Сато. Видна обстоятельность и логичность в нем. Письмо содержит мало нового, но видно желание представить все, как есть, с японскою осторожностию, впрочем. От о. Владимира давно нет ничего; видно, не в духе; понял, знать, что в Семинарии не умел обратиться; а о. Павел Сато пишет, что и Катехизаторская школа его не любит, хотя, по–видимому, у него нет к ней никаких отношений. Из новостей — самая неприятная, сообщаемая о. Павлом Сато, что вышло военное положение — всем, кто не «косию», не «цёонан» и не больным, служить в военной службе — три года, затем три года в резерве и четыре года по второму призыву. Кого же после этого иметь нам в Семинарии и Катихизаторском училище? Трудно дело. О. Павел представляет свои соображения. Увидим. С дрянным расположением духа, навеянным безденежьем и жалобами, отправился к Сиво–хину, к часу. У Неонилы спросил ее отчество; оказалось «Афонасьевна». К обеду пришел еще доктор, видимо, привыкший держать себя запросто и несколько наставительно. — За обедом кулебяка превосходнейшая, уха, блины, стерлядь под соусом, мороженое, кофе. Когда Еф. Н. [Ефрем Николаевич] несколько усиленно предлагал что–нибудь, доктор восставал: «Поставлено, ну и бери, кто хочет», вообще, деликатности не показал; зато ж и Е. Н. с супругой, видимо, сбитые с панталыку порядками богатых домов, иное — усиленно предлагали, иное — брали сами прежде всех, а о гостях нисколько не заботились. Еф. Н. рассказывал о маклерах: «Приходит, примерно, и предлагает чаю пуд по 1 р. 60; я нахожу, что так мне антересу нет, даю 1 р. 40 к., а на 1 р. 50 мы сходимся, и ему процент» и прочее. После обеда Еф. Николаевич, кажется, не совсем здоровый, пошел в отдельную комнату с доктором, и сей вынес, что «Е. Н. немного полежит»; мы малость посидели с Неонилой Афонасьевой и побаловались яблоками, после чего я стал прощаться, и при прощаньи служанка сказала, что Е. Н. просит во вторник на второй неделе поста отслужить молебен утром в восемь часов. — По приходе сюда, пред обедом, читал брошюру о последних днях о. Арсения Афонского, моего доброго знакомого, умершего в Москве в ноябре. Истинно, Божий угодник был, о чем и я могу свидетельствовать. — Поехал к графу Путятину, чтобы сказать, что сегодня на обеде у них не могу быть, так как–де нужно вечером идти к Митрополиту просить денег из собранных на Церковь — послать в Японию; после того имел в виду отказаться и от обеда у Бюцова. Но оказалось, что сегодня день рождения графа Евгения Ефимовича и что на меня располагали при устроении обеда. Совестно стало, и я поспешил извиниться и принять приглашение. Княгиня Орбелиани рассказывала, что терпели больные раненые и как высоких лиц вроде Великих Княгинь Алек. [Александры] Петровны или Ал. [Александры] Иосифовны обманывали при посещении ими госпиталей — мучили больных переодеваньем, а потом опять — одежду со вшами и прочее. Ал. Петр. — у мнимых дезинтериков, у которых воздух дурной, но долженствовавший быть особенно хорошим, потому что дезинтерики. — «А, ну ладно», — и успокоилась. — Поехал к Бюцову отказаться от обеда; он принял ласково, дипломатически, а жена вышла совсем одетою для выхода. «И вам нужно ехать?» — «Да, с женой», — тогда только я догадался, что не вовремя пришел; а по–нашему бы прямо и заявить: «Жаль, мол». Я поспешил уйти, хотя затем и пришел, чтобы поспешить уйти. — У графа Путятина за обедом были: Посьет с женой, Пещуров, ныне назначенный товарищем морского министра, граф Орлов — старик, и Орбелиани. — Граф Орлов был позван, чтобы показать, что Ефимий Васильевич с его семейством вовсе не разошелся по поводу сватовства Евгения Ефимовича на его внучке, — позван под предлогом, между прочим, познакомиться с Товарищем Морского министра, — так как у Орлова сын — моряк (не особенно удачный). Но граф не особенно познакомился с Пещуровым. Быть может, и для него он особенно старался щегольнуть разговором за обедом, но вышло неудачно, — «обломки вагонов из Англии в Норвегию»; «это Гольфстрем, деревянные обломки — ничего удивительного» (Пещуров); «но и тяжельче»… (железные? — Орлов, видимо, зарапортовался, став рассказывать морякам вещь, в которой мало смыслит). Еще: «Вы пили „Кедронское” вино?» (вместо «хевронского»)… После обеда граф Орлов скоро ушел, видимо, не успев сойтись с Пещуровым, который