Может быть, это и есть самое трудное, когда пытаешься жить дальше: освободиться. Но что, если возможно освободиться от того, что необходимо отпустить, но при этом забрать с собой то, что для нас прекрасно, значимо и истинно? И, может быть, именно эта менее жесткая версия «жить дальше» облегчит нам путь к прощению. Уже достаточно было травм. Так что, раз я не хочу больше никаких жертв и разрушений, мне нужно решить, что оставить, а с чем распрощаться.
Чем дольше наша боль снедает нас,
тем больше она нас контролирует.
Вот что мне нужно. Вот чего я хочу.
Я хочу снова рассматривать свадебный фотоальбом с радостью, даже зная, чем все закончилось. Тот день все равно был настоящим, прекрасным и полностью заслуживающим того, чтобы им дорожить.
Я хочу вспоминать отпуск, который так понравился нам обоим, не обнуляя его тем фактом, что уже тогда все случилось, хоть я и не знала. Мы все еще создавали невероятные воспоминания, полные смеха, понятных только нам шуток, сумасшедших состязательных игр, дурашливых танцев и долгих разговоров за ужином. Это было реально, и это было чудесно. И я не готова отрицать то, что искренне, неподдельно ощущала тогда.
Я хочу смотреть на ту рождественскую открытку, которую мы разослали друзьям и родственникам, – где мы такие нарядные и улыбающиеся, – и не отшатываться от нее, чувствуя себя дурой или притворщицей. Семейная близость, которую мы запечатлели в тот день, была настоящей, драгоценной и полностью правдивой для меня.
Я и вам желаю того же. Как бы они ни воплощались в контексте вашей боли, эти фотографии, эти воспоминания, эти моменты общности, – если они были вам в радость, то вы имеете полное право оставить их себе.
От других, мучительно болезненных воспоминаний вы имеете полное право освободиться.
А те воспоминания, в которых радость и боль переплелись неразрывно, вы вполне можете рассортировать по кучкам: в одну то, что оставить, в другую то, что на выброс. Необходимо – вам необходимо – не позволить боли переписать ваши воспоминания. И абсолютно необходимо не позволить ей разрушить ваше будущее.
Глава 1
Прощение: две стороны одной медали
Помню, в первые дни и месяцы после крушения своего брака я жалела, что нельзя попросить кого-нибудь меня усыпить, как перед хирургической операцией. Почему к анестезиологам можно обращаться за помощью, только когда тебя собираются резать скальпелем? Ведь когда вскрывают эмоционально, это не менее болезненно.
Шок, сердечная рана и мгновенно рухнувшие отношения воздействовали на все уровни моей жизни. Ничто в ней не осталось неперевернутым и неповрежденным. И я каждый день ощущала эту суровую реальность на своей шкуре. Каждое утро я просыпалась и обнаруживала, что еще что-то потерпело крах. Дети страдали. Пошатнулось мое здоровье. Финансы пришли в упадок. Я получала кучу писем от адвокатов – господи, мне и присниться не могло, что я когда-нибудь буду нуждаться в адвокатах! И единственным способом уговорить себя вечером заснуть было скормить себе ложь о том, что завтра будет легче.
Дни превращались в месяцы. Месяцы перетекали в годы. И я постепенно превратилась в человека, которого сама не узнавала. Мой всегда сильный, но обычно беззаботный дух сменился каким-то непонятным гибридом из тревожности, панических атак и боли, ослеплявшей душу, боли такой силы, что мне уже казалось, что я никогда не буду чувствовать себя здоровой и не смогу вернуть себе ощущение нормальности. А поскольку я пережила столько невероятных трудностей, мой взгляд на мир, который некогда был таким оптимистичным, начала застилать тьма.
Отношения свелись к попыткам управлять тем, чего я в них боялась. Где уж тут наслаждаться тем, что я в них любила! Смех казался натужным и фальшивым. Веселье – безрассудным. А людские несовершенства, точно неоновые вывески, прямо-таки орали: не подходи, для тебя это всего лишь очередная возможность попасть в жернова боли. За повседневными проблемами и вопросами мерещились наихудшие возможные сценарии. Мелкие огорчения казались эмоциональным хаосом. А большие и малые потери – нападениями со смертельным исходом.
Во мне поселилась тяжесть, которую я не могла ни объяснить, ни точно определить. Даже не знаю, как ее описать, разве что сказать, что в иные дни это чувство подкрадывалось ко мне вместе с разнообразными личностями, которые, казалось, не дают мне развалиться на части и на эти же части разрывают.
Я облекалась в цинизм, как в доспехи, заставляя себя верить, что, если у меня будет как можно меньше надежд, это защитит меня и предотвратит еще большую боль. Однако в реальности цинизм оказался вором, задавшимся целью украсть у меня всю близость между мной и теми, кого я люблю, до последней капли.
Ожесточение маскировалось под верховного судью, заставляя меня верить, что я должна предъявлять доказательства против всех, кто меня обидел, снова и снова излагать свое крепко сработанное – комар носа не подточит – дело и слышать вердикт «виновны» в их адрес. Однако в реальности это был карательный приговор к изоляции, целью которого было заморить мою душу голодом по живительным отношениям.
Обида рядилась в знамя с девизом отмщение, заставляя меня верить, что единственный способ освободиться от боли – позаботиться о том, чтобы люди, причинившие ее, страдали так же сильно, как я сама. Однако в реальности это был замаскированный капкан с острейшими зубьями, впивавшимися в меня все глубже и глубже, продлевая пытку и, что еще хуже, не давая мне из них вырваться и жить дальше.
Промедление подкрадывалось тихонько, точно служитель кинотеатра, предлагая попкорн и уютное креслице, сотканное из моей скорби и печали, заставляя верить, что нет ничего страшного в том, чтобы остаться на том же месте, снова и снова прокручивая старые фильмы о случившемся. И что, поступая так, я однажды пойму, почему все это случилось. Однако в действительности я находилась в пыточном застенке, с каждым повторением пройденного только умножая боль, но так и не добившись ответов, которые надеялась найти.
И, наконец, проблемы с доверием изображали из себя частных сыщиков на секретном задании, заставляя меня верить, что помогут мне вывести на чистую воду всех, кто желает навредить мне, и доказать, что верить нельзя никому. В действительности же проблемы с доверием были ядовитым газом, который, вместо того чтобы отпугивать тех немногих, которым действительно не следовало доверять, душил и травил каждого, кто решался подойти ко мне близко.
То были солдаты войны, которую развязало против меня непрощение.
Солдаты непрощения прямо сейчас развязывают войну против каждого человека, которому больно.
Я – душа, которой нравится концепция прощения… пока я не превращаюсь в больную душу, которой эта концепция не нравится.
Может показаться странным, что именно я пишу слова этой книги. Но если бы это далось мне легко, если бы у меня не было проблем с прощением, не уверена, что она была бы написана с той душевной му́кой и тоской, которых заслуживает подобная тема.
С точки зрения моей собственной глубокой травмы прощение может казаться оскорбительной, невозможной мыслью, одним из самых очевидных способов сделать несправедливость ситуации еще более несправедливой. Я взываю к справедливости. Я хочу блага тем, кто следует правилам жизни и любви. Я хочу исправления для тех, кто их нарушает.
Неужели я слишком многого прошу?
И вот здесь, в этой точке мне хочется остановиться, повариться в собственном соку, припомнить всем остальным их злодеяния и стать союзницей тех, кто согласится объединить со мной усилия и помочь оправдать мое право на эти чувства.
Это напоминает случай в колледже, когда я осталась на парковке прекрасного курортного местечка, чтобы доказать свою правоту. По дороге туда мы немного повздорили с друзьями. Оказавшись на месте, они выскочили из машины и побежали на пляж, где их ждали веселые игры, купание в прохладной воде, пикник на свежем воздухе и новые воспоминания. А я все это время бродила по парковке под палящим солнцем, и мой гнев рос с каждой минутой.
