Книгоедство - Етоев Александр Васильевич

Вот что пишет по этому поводу А Никитенко, известный литературный деятель, критик, цензор, академик литературы:

Что вы говорите о прозе Карамзина, Жуковского, Пушкина? Нам теперь нужна немножко хмельная и очень растрепанная и косматая проза, откуда бы, как из собачьего зева, лился лай на все нравственно благородное, на все прекрасное и на всякую логическую, правдивую мысль

Кто-то называл Карамзина подражателем, считая, что все свои новые литературные формы тот заимствовал у англичан и французов. Другие, как, например, Грот, доказывали с томом карамзинских сочинений в руках, что «Карамзин, движимый желанием, свойственным таланту, излагать мысли свои изящно… не мог довольствоваться тяжелыми оборотами тогдашней нашей литературной речи и принял за образец легкую и живую конструкцию русской разговорной речи».

Для нас с вами, современных читателей, эти споры не более чем история Да, Карамзин не очень-то современен, излишне прекраснодушен, сентиментален, может быть – узок в своем стремлении облагородить жизнь и людей Да, литература пошла дальше Карамзина, дала Пушкина, Лермонтова и Гоголя, которые глядели на жизнь уже тревожными, задумчивыми глазами

Но, возможно, нам этого-то сейчас и не хватает – искренней, душевной сентиментальности, которая живет в наивной прозе Карамзина.

Лучший роман Киплинга и, пожалуй, один из лучших в литературе XX века.

Мне этот роман особенно близок Объясню почему. Когда вышла моя книжка «Бегство в Египет», в опубликованной на нее рецензии в «Независимой газете» говорилось так: «Как-то Петр Вайль и Александр Генис рассказали, что их дети отказывались читать традиционные для советского воспитания книги, где “богатые обязательно плохие, а бедные – хорошие” Наверняка и капитан Жуков из повести Етоева больше придется по душе не детям, а государственной программе – “положительный образ стража порядка в современной литературе”»

Примерно так же в свое время говорили и о романе Киплинга. Вот некоторые из характеристик романа: «Идеализация шпиона и “великой игры” тайной разведки – один из главных моментов в творчестве Киплинга. Подлинные, до конца положительные герои Киплинга – организаторы полицейского и политического шпионажа», «Идеализация шпиона, завершившаяся “гениальной” идеей переключить в образе Кима всю юношескую романтику приключений в небывалую романтику шпионажа, – едва ли не самое яркое проявление основной черты раннего Киплинга» и т. д.

Получается, что если ты, скажем, Эдгар Уоллес или какой-нибудь Лев Овалов, создатель «майора Пронина», то никто тебе и слова не скажет в виду твоей явной серости в плане литературном А если ты написал вещь сильную и языком необычным, ярким, то ты уже развратитель душ и достоин клейма предателя.

Лично я терпеть не могу политического подхода к литературе. Анатолий Рыбаков написал «Детей Арбата», а ему стали тыкать в лицо, мол, ты, развративший наших детей «Кортиком» и «Бронзовой птицей», книгами, пропагандирующими доносительство и прославляющими машину государственного террора, пытаешься теперь, сволочь, отмыться…

Вся такая критика от лукавого Ни «Кортик», ни, тем более, «Ким» ни доносительства, ни террора не пропагандируют Они дают нам образцы хорошей и очень хорошей прозы, и каждый волен в ней видеть то, что позволяет ему разглядеть его читательский глаз. А в очках ли этот глаз или нет и какого цвета эти очки, это уж дело сугубо личное.

Берешь из этого сборника практически любое стихотворение и видишь ниточки, тянущиеся от Анненского к поэзии последующих десятилетий.

Здесь, в этом «А у печки-то никто нас не видал» прячется будущий Мандельштам. А в надломленном голосе скрипки из стихотворения «Смычок и струны» слышится звук другой, гумилевской, скрипки – мучительный, завораживающий, которому поддашься, и он уведет тебя в такую опасную глубину, из которой выход один – смерть («Милый мальчик, ты так весел…»)

Листаем дальше «То было на Валлен-Коски» Анна Андреевна, вот вы где, с разбухшей куклой в руках

Анненский был учителем. Учителем не в том смысле, что он учил поэтов, как правильно обращаться с рифмой И не в хлебниковском, экспериментальном плане, когда в поэтической лаборатории гения создаются новые формы, ритмы, слова, приемы и проч., а поэты менее одаренные черпают из этой бездонной чаши, благо не было заявок на эсклюзив. Анненский учил своими стихами, как внутреннюю музыку человека перекладывать на простые слова. У него вы не услышите ни одного фальшивого звука. Он обогатил поэзию новыми ритмами и мотивами После Тютчева он был первым русским поэтом, выведшим поэзию из долины смертной тени на свет

Пример Анненского еще раз напоминает о том, что поэзия рождается в тишине. И вовсе не обязательно сопровождать чтение стихов битьем о головы слушателей графинов. И порою тихое слово звучит в человеке громче, чем усиленный репродуктором голос Евтушенко на многотысячном стадионе в Лужниках

Под конец, не удержусь, процитирую Потому что очень уж хорошо.

Странная фраза про лешего, дующего в морскую дудку, вынесенная мною в эпиграф, если вдуматься, нисколько не странна Я ее понимаю так: человек земли, береговой житель – москвич, лондонец, петербуржец, – живущий среди лесов и равнин и видящий море разве что на картинах Тернера и Айвазовского, дорвавшись хоть раз в жизни до моря, превращается в восторженного подростка, в киплинговского отважного мореплавателя или просто в счастливого человека, как описывает это поэт Евтушенко в прочитанных мною только что мемуарах:

Первый раз я увидел море… в пятьдесят втором году… когда мы с моим школьным товарищем восторженно выпрыгнули из раскаленного поезда Москва – Сухуми на разъезде у Туапсе, стянули прилипшие к телу рубахи и брюки и в доколенных черных сатиновых трусах моего поколения, не знавшего плавок, ринулись внутрь прохладно кипящего изумруда, растворенного в огромной чаше с необозримыми краями.

Киплинг был человек морской и путешествовал много – одна дорога до Индии занимала, считай, полжизни Самолеты тогда еще не летали. И потом уже – осев в старой Англии, он продолжал путешествовать вместе с героями своих книг.

Корней Чуковский путешествовал в своей жизни редко – в двадцать один год из Одессы доплыл до Лондона. Затем, когда ему уже было восемьдесят, повторил свое английское путешествие, правда, уже не морем и не из Одессы. Путешествие это вышло сентиментальным – он ездил в Оксфорд получать почетное звание доктора литературы. И еще он был за границей в 16-м, в Первую мировую, когда его направили военным корреспондентом в страны-союзницы

Но тяга к странствиям, путешествиям, необычному была у него всегда.

Достаточно оглядеть бегло список сочиненных или переведенных Чуковским книг, то сразу выделяются вещи, так или иначе связанные с морем и путешествиями: «Бармалей», «Робинзон Крузо», «Том Сойер» и «Гекльберри Финн», «Копи царя Соломона», «Айболит» (и в стихах, и в прозе) В первом детгизовском издании «Острова сокровищ» (1935) рядом с именем сына Чуковского, Николая, переведшего роман Стивенсона, стоит имя отца, правившего текст перевода