— В таком случае я задам рифмы, — уступила Инчунь.
Она взяла с полки томик стихов, раскрыла наугад, показала всем четверостишие с семисловной строкой и заявила, что все должны писать такие стихи. Затем она обратилась к одной из служанок:
— Назови первое пришедшее тебе в голову слово.
Девушка стояла, прислонившись к дверям, и не задумываясь выпалила: «У дверей».
— Итак, первое понятие — «дверь», — сказала Инчунь. — Оно по своему звучанию попадает в тринадцатый раздел. В наших стихах дверь должна быть упомянута в первой строке.
Она потребовала шкатулку с карточками рифм, извлекла из нее тринадцатый ящичек…
— Попались слова, которые очень трудно сочетаются, — заметил Баоюй.
Тем временем Шишу приготовила четыре кисти и четыре листа бумаги и подала каждому. Все стали сочинять стихи, одна лишь Дайюй как ни в чем не бывало играла листьями утуна, любовалась осенним пейзажем и шутила со служанками.
Одной из служанок Таньчунь приказала возжечь благовонную палочку «аромат сладостного сна». Эта палочка, длиной в три цуня и толщиной с обыкновенный фитиль, сгорала довольно быстро, и за это время нужно было написать стихотворение; кто не успеет, того штрафуют.
Таньчунь сочинила первая, записала, подправила и передала Инчунь.
— Царевна Душистых трав, у тебя готово? — спросила она у Баочай.
— Готово-то готово, но, кажется, плохо получилось, — откликнулась та.
Баоюй, заложив руки за спину, медленно прохаживался по террасе. Вдруг он обратился к Дайюй:
— Слышала? У них уже готово!
— Обо мне не беспокойся, — отозвалась Дайюй.
Баоюй заметил, что Баочай успела начисто переписать свои стихи, и воскликнул:
— Вот беда! От благовонной палочки остался всего цунь, а у меня лишь четыре строки!
И он снова обратился к Дайюй:
— Палочка вот-вот истлеет! Поторопись!
Дайюй пропустила его слова мимо ушей.
— Ладно, не буду тебя ждать, — сказал наконец Баоюй. — Надо записать, посмотрю, что получилось.
Он подошел к столу, взял кисть и принялся писать.
— Приступаем к чтению! — объявила Ли Вань. — Кто не успел, кончайте, не то оштрафуем.
— Крестьянка из деревушки Благоухающего риса не умеет писать стихов, зато она хорошо их читает, — заметил Баоюй, — к тому же она самая справедливая из нас, поэтому давайте договоримся принимать все ее замечания.
Девушки закивали в знак согласия.
Первыми Ли Вань прочла стихи Таньчунь.
Воспеваю белую бегонию
Тяжелая, захлопнутая дверь.
Холодная трава, вечерний луч погас.
У лестницы дворца зеленым мхом
Бока покрыты в ряд стоящих ваз.
Что есть нефрит? Чистейшая душа.
Нет ничего прозрачнее нефрита.
А снег — что это? [263] Это феи лик,
У ней, растаяв, вся душа открыта.
А сердца аромат? Пылинка в пустоте.
А гордость, красота? Им сила не дана…
…Уж в третьей страже ночь. Причудливая тень.
Бегония цветет, и светит ей луна…
Не надо говорить, что может вознестись
Святая в скромном белом одеянье, —
О том она поет, как луч вечерний гас
И как потухло дня последнее сиянье.
Стихи Таньчунь всем очень понравились, и Ли Вань стала читать написанное Баочай.
Как будто за закрытыми дверями
Сокровища хранишь и аромат.
Возьму кувшин, чтобы наполнить вазу
Живительною влагой до краев.
Тень осени я со ступеней смою, —
Тебя румяна, пудра не прельстят.
Твоя душа как из росинок слита,
Ты — холодность, ты — белизна снегов…
Ты — бледность. Но таинственная бледность,
Что не бывает у других цветов.
Да, ты грустна, но грусть твоя такая,
Которая не затемнит нефрит.
Пусть Чистоту наш Белый император [264]
Приемлет в дар как лучший из даров!
…Прелестна и печальна ты, как солнце,
Что на закате грустный свет струит.
— Ведь и вправду Царевна Душистых трав! — воскликнула Ли Вань и взяла стихотворение Баоюя.
Окрасила ласково двери
Осенняя бледность и свежесть,
Встряхнулась седьмая из веток [265],
И вазу наполнила снежность.
Тай-чжэнь из бассейна выходит…
А ты — ее тень ледяная.
Душа твоя, словно у Си-цзы,
Трепещет, нефритом сияя.
Нет, ветер под утро не сдунул
Печали столикой и тяжкой,
Следы твоих слез безутешных
Дождь, видно, умножил вчерашний,
И я, опершись на перила,
Предчувствием смутным объятый,
И звуки валька различаю
И флейту в минуты заката…
— Лучше всех сочинила Таньчунь! — заявил Баоюй, когда Ли Вань кончила читать. Однако Ли Вань отдала предпочтение Баочай.
— Стихи сестры Баочай самые выразительные, — сказала она и стала торопить Дайюй.
— Разве все уже окончили? — спросила Дайюй.
— Все.
Дайюй взяла кисть, единым духом написала стихотворение и бросила на стол. Ли Вань принялась читать:
Сянцзянский полог [266] не задернут,
Проход в двери полуоткрыт,
Разбитый лед — земле убранство,
А вазу красит лишь нефрит.
Едва Ли Вань закончила, как Баоюй не выдержал и стал громко выражать свое восхищение:
— И как только она сумела так придумать!
Ли Вань продолжала:
Возьму тайком бутончик груши, —
Бегонии в ней белой — треть,
Зато в душе у дикой сливы
Возможно всю ее узреть! [267]
— Сколько глубокого чувства в этих строках! — закричали все. — Замечательно!
Святыми лунных дебрей, видно,
Рукав твой белый был расшит,
Ты — дева грустная в покоях,
Что, вся в слезах, одна скорбит…
Нежна, застенчива… Кому же
Хотя бы слово скажешь вслух?
Ты к западным ветрам склонилась [268].
Уж скоро ночь. Закат потух.
