Древнееврейские мифы - Вогман Михаил Викторович

Выйдя из Египта через чудом раздвинувшееся море, израильтяне отправляются вглубь пустыни. Хотя целью их путешествия объявлена Земля обетованная, в действительности они сперва направляются к горе, известной под названиями Синай и Хорев, — по-видимому, к тому самому месту, на котором Творец впервые обратился к Моше и отправил его возглавить выход из Египта (Исх. 3:1ff). На первый месяц пути им хватает мацы, взятой из Египта, однако запасы заканчиваются. Впредь они будут питаться чудесной пищей, известной как ман (манна небесная); само это название объясняется как вопрос «Что [это]?» и представляет собой изумленное восклицание израильтян, впервые столкнувшихся с этим явлением. Каждое утро — кроме Субботы, перед которой выпадает двойная порция — белая россыпь этого мана появляется на поверхности пустыни, и все отправляются его собирать. Эту пищу невозможно было запасти впрок. Исследователи выдвигали разные гипотезы относительно того, какое природное явление может стоять за этим образом, однако для текста существенно его сверхприродное происхождение.

В третьем месяце года, около двух месяцев спустя выхода из Египта, они достигают, еще не зная этого, священной горы Синай/Хорев. Существуют различные версии, какую именно географическую гору следует с ней отождествлять. Одна из версий — популярная в христианском и мусульманском мире — идентифицирует ее с Джебель-Муса (горой Моше) на том основании, что она находится на полуострове, который теперь называется Синайским. Тем не менее текст допускает и другие возможности локализации Синая, оставаясь крайне неконкретным в этом вопросе.

Здесь, на этой горе — возможно, издревле священной для каких-то бедуинских племен, — израильтянам предстоит стать свидетелями еще более удивительного события, известного как Откровение: явление Творца всему народу. Согласно библейскому рассказу, Бог непосредственно «спустился в огне» на вершину Синая/Хорева, так что вся гора стала дымиться (Исх. 19:18). Это явление сопровождалось также густым облаком, громами, молниями и звуками, подобными торжественному и устрашающему трубному зову. Более того, из этого облака Бог обращается к израильтянам с речью, чтобы заключить с ними договор.

Обращение Бога к народу, наряду с выходом из Египта, рассматривается как нечто неслыханное: «Слышал ли какой народ голос Божества из огня, но остался жив?» (Втор. 4:33). Голос Творца производит на слушателей столь ошеломительное впечатление, что народ отступил поодаль, и просил Моше впредь осуществлять посреднические функции, «чтоб нам не умереть». Согласно позднейшему раввинистическому комментарию, все они даже действительно умерли на какой-то момент, но были столь же чудесно воскрешены. Все эти детали подчеркивают, что речь идет о невозможном, парадоксальном явлении, нарушающем принцип надмирности Божества, — точнее, в более архаичной форме, принцип непереносимости Его присутствия для человека.

Речь Бога — ядро будущего договора — оформлена как десять главных предписаний, «Десять Заповедей» или «Десять Речений» (Исх. 20:2–14, Втор. 5:4–21; название «Десять Речений» впервые появляется лишь в Исх. 34:28). Различные религиозные традиции спорят о том, какие именно предписания считать отдельными заповедями, — в действительности их количество, как может приказаться при первом прочтении, чуть больше десяти. Согласно Талмуду, первые пять из них касаются отношений людей и Творца, а последние — взаимодействия внутри человеческого сообщества. Вместе с остальными заповедями, приведенными на протяжении дальнейшего рассказа Пятикнижия, они представляют собой, таким образом, законодательство, своего рода израильскую конституцию. Авторство же этой «конституции» целиком предписывается Творцу. Раввинистическая традиция будет насчитывать в Торе целых 613 заповедей; это загадочное число истолковывается как сумма числа дней в солнечном году (365) и легендарного количества частей человеческого тела (248).

В идее божественного происхождения законов нет еще ничего удивительного или нехарактерного для архаического мира. Так, изображение на стеле законов старовавилонского царя Хамураппи (XVIII в. до х. э.) иногда интерпретируется как сцена, в которой царь в почтительной позе внимает законам, изрекаемым богом солнца Шамашем. Впрочем, в самом тексте надписи царь приписывает законы себе, а не божеству, поза же может быть обычным молитвенным жестом. Так или иначе, в ассоциации законов с божествами еще нет ничего специфического. Даже сама идея договора между божеством и народом, вероятно, возникла еще на этапе генотеизма и присутствовала, по-видимому, и у соседей израильтян. В свою очередь, мотив явления божества заимствуется надмирным Богом у своих архаических предтеч.

Уникальным здесь является скорее сочетание трех этих образов: в рамках монотеистической мифологии, предметом которой являются отношения между Богом и избранным Им народом, договор, закон и явление Бога совпадают между собой. В этом смысле Бог в Откровении не только и не столько раскрывается — в том смысле, что остается незримым и не сообщает никакой информации о Себе, — но и скрывается, прячется за текстом. На место явления Бога подставляется закон. Подчеркивается, что явление Бога не сопровождалось никаким визуальным опытом, кроме дыма и огня, — «никакого образа не видели вы в тот день, когда Бог говорил с вами у Хорева из огня» (Втор. 4:15). Именно текст закона — «Десять Речений», высеченные на двух каменных плитах (скрижалях), — будет составлять содержимое главной храмовой святыни, ларца договора, то есть в каком-то смысле выступать объектом поклонения в ритуале. Над крышкой этого-то ларца со скрижалями по праздникам будет являться слава Господа. Этика как бы заслоняет, подменяет собой теологию.

Незримому явлению Бога через предписание законов противостоит в библейском рассказе образ Золотого тельца. Пока Моше, чудесным образом существуя в божественном облаке, сорок дней выслушивал от Творца дальнейшие законы, народ, не дождавшись его возвращения, уговорил Аѓарона изготовить из золота изображение быка — важнейшего, как мы помним, символа верховных богов в ханаанейском мире. «Вот Бог твой, Израиль, который вывел тебя из Египта», — восклицают израильтяне (Исх. 32:4). Тем самым они не поклоняются другим богам — они лишь не в силах осуществить тот ментальный скачок от архаического восприятия божества к трансцедентально-монотеистическому, который мы выше обозначили как библейскую революцию. Их форма поклонения противоречит только что услышанной заповеди «Не делай никакого изображения… и не поклоняйся им».

Как мы говорили в первых главах, в действительности поклонение изображениям, в том числе быка, было характерно на протяжении всего допленного периода. Рассказ Пятикнижия, таким образом, полемически заточен против народных (а в действительности не только) практик поклонения Богу. Перенося изображение этих практик прямо к горе Синай, авторы рассказа подчеркивают фундаментальность и непримиримость противостояния между двумя взглядами на Божество — архаичным и монотеистическим.

Моше тем временем все пребывает на вершине горы. Его цель — получить письменный текст договора. Этот текст воплощается в специальном объекте — двух каменных плитах-скрижалях. Рассказ подчеркивает, что и сами плиты, и текст на них были высечены самим Всевышним (Исх. 32:16). Впоследствии сложатся легенды о том, что текст на них одинаково читался насквозь с обеих сторон, а замкнутые буквы чудом не держались и не выпадали…

Однако когда Моше спускается со скрижалями и видит праздник, посвященный идолу быка, золотому тельцу, он в гневе разбивает божественные скрижали. Так текст закона сам становится своего рода мифологическим героем: сорок дней спустя Моше снова отправляется к Богу — просить о прощении народа — и возвращается после еще сорока дней, уже снова со скрижалями (на этот раз, однако, вырезанными им самим). В этой истории плит с текстом закона можно видеть отголосок мифологического мотива смерти и воскрешения.