Музыканты смеются - Муха Антон Иванович

И. Козловский.

Шарж Кукрыниксов

Иван Семенович Козловский превосходно исполнял партию Пинкертона в опере "Чио-Чио-сан" Пуччини. Заключительный дуэт первого акта в его исполнении — это поистине песнь торжествующей любви, мощная разрядка нахлынувших чувств. Заканчивая дуэт, певец поднимал Чио-Чио-сан на руки и нес через всю сцену.

После Козловского многим исполнителям роли Пинкертона захотелось подражать ему, причем не его умению петь или вообще держаться на сцене, а именно "силовому приему". Однажды на гастролях какой-то тенор, мужчина невысокого роста, решил продемонстрировать такой же финал. Исполнительница роли Баттерфляй была замечательной певицей, но очень грузной дамой. Когда действие подходило к финалу, оркестранты, откуда-то успевшие узнать о намерениях певца, заранее повскакивали со своих мест, не обращая внимания на метавшего молнии дирижера: "гастролер" схватил перепуганную мадам Баттерфляй на руки, стремительно рванулся вперед… и грохнулся на неестественно зеленую траву сцены. Но это не сломило его энергии. Он поднялся и снова попытался блеснуть своей "силой" — и снова его постигла неудача, сопровождаемая веселым смехом зрительного зала.

Молодой композитор написал музыку к оперетте и попросил Исаака Осиповича Дунаевского послушать ее. Тот согласился. Прошло первое действие, второе — Дунаевский ни слова. Наконец сыграна вся партитура. Воцарилось молчание. Молодой композитор не выдержал и спросил:

— Почему вы мне ничего не говорите?

— Но ведь и вы же мне ничего не сказали! — ответил Дунаевский.

И. Дунаевский.

Фрагмент шаржа И. Гинзбурга (1937)

Известная в довоенные годы украинская певица Лидия Колодуб рассказывала:

— Как-то на одном из академических концертов я исполняла романс Чайковского "Кабы знала я". Испытывая страшное волнение, я забыла все слова, кроме первой строчки.

Пришлось петь романс, без конца повторяя одно и то же: "Кабы знала я, кабы ведала, кабы знала, кабы ведала…"

И действительно, если бы в то время я вспомнила слова, романс мог бы выглядеть несколько иначе!

Известный американский джазист Луи Армстронг рассказывает;

— В молодости, когда я только начинал выступать, у меня не было часов. Часто по ночам, чтобы узнать, который час, я начинал громко играть на своей трубе. Играл до тех пор, пока кто-то из соседей не начинал стучать в стенку и громко ругаться: "Что это за безобразие, ночью, в три часа, играть на трубе!" Так я всегда мог узнать точное время.

Луи Армстронг был как-то приглашен к Бернарду Шоу. Когда гость явился, хозяин, поздоровавшись, сказал ему:

— Прошу прощения за то, что не смогу вас занять, как хотелось бы: у меня страшная мигрень.

— Может быть, я вам что-нибудь сыграю? — спросил трубач.

— Очень сожалею, но пусть уж лучше я останусь со своей мигренью!

Популярный польский певец Ян Кепура, сидя в берлинском кафе, разговорился со своим случайным соседом. Незнакомец назвал свою фамилию, а Кепура — свою.

— Я очень рад, что смог с вами познакомиться, господин Кепура, — вежливо сказал собеседник певца.

Артисту это понравилось. Он стал рассказывать о США, откуда недавно вернулся.

— Представьте себе, в весьма приличном обществе меня спрашивают: "Кто вы?" Я отвечаю: "Кепура". Вы не поверите, но ни один из присутствовавших не знал, кто я такой.

— Какое невежество! И как вы поступили?

— Возмутился и ушел.

Незнакомец долго и сочувственно выражал свое негодование, а затем сказал:

— Подумайте-ка, не узнать такого знаменитого пианиста!

Одним из первых, уже профессиональных концертных выступлений Сергея Яковлевича Лемешева было участие в бригаде по обслуживанию крымских курортов в 1926 году. В это время в Крыму находился Маяковский… Поэт вообще не любил ходить на концерты. Но как-то раз, вспоминает Лемешев, выйдя на эстраду, я увидел его огромную фигуру. Маяковский стоял в стороне, прислонившись к входной двери и приготовившись внимательно слушать. Зная его прямой характер и неприятие сборных концертов, я не только почувствовал страшное смущение, а просто оторопел, не сразу решившись запеть. И как же я был рад, когда на следующий день Маяковский сам подошел ко мне, похвалил вчерашнее исполнение и пригласил меня сыграть с ним партию на бильярде!

Наслышавшись об его бильярдных рекордах, я предупредил, что буду плохим и скучным партнером: какой, право, интерес разбить противника в два счета! Владимир Владимирович ответил:

— Ничего, я дам вам вперед четыре шара.

И мы пошли. Он со страшной силой разбил пирамиду, предупредив, что проигравший полезет под бильярд и что-нибудь там споет. Мне ничего не оставалось, как принять это условие. Затем Маяковский снял четыре шара, висевших над лузами, и положил их ко мне. Дальше, к моему полному изумлению, партия сложилась для него неудачно.

Случилось так, что почти после каждого удара он "подставлял" мне очередной шар, который я без труда забивал. В результате я выиграл и не успел опомниться, как Владимир Владимирович полез под бильярд и запел басом "Песню индийского гостя"!

Лемешев поведал актеру Б. В. Щукину о своей мечте — спеть всего Чайковского — и спросил, не слишком ли это смело выглядит? Щукин горячо поддержал эту идею, но поинтересовался, что именно смущает певца.

— Да как же, — сказал Лемешев, — например, романс "Благословляю вас, леса" написан автором для баса, а у меня легкий лирический голос!

На это Борис Васильевич не без юмора ответил:

— А почему обязательно надо благословлять леса басом? Можно благословлять их и тенором!

Украинский советский композитор Константин Федорович Данькевич возразил однажды критику, заявившему, что захваливание авторов приносит им только вред:

— Не бойтесь похвалить композитора. Слава — это как серная кислота: благородный металл не испортит, а плохой — разъест.

В "Воспоминаниях" известного русского дирижера и музыкально-общественного деятеля А. Б. Хессина есть страница, связанная с приездом на гастроли в Петербург семилетнего итальянского "вундеркинда" — дирижера Вилли Ферреро.

"Зал бывшего дворянского собрания, переполненный публикой, жадной до сенсации, создал Ферреро небывалый успех…

Не могу не вспомнить: в концерте произошел трагикомический инцидент, в котором я косвенно был виноват… Я очень полюбил мальчика и преподнес ему во время концерта большую железную дорогу с рельсами, семафором и прочими атрибутами. Вилли до того ею увлекся во время антракта, что наотрез отказался дирижировать вторым отделением концерта.

"Что вам стоит, — упрашивал он меня чуть ли не со слезами, — продирижировать вторым отделением, ведь вы тоже хороший дирижер!"

Стоило огромных усилий уговорить его продолжать концерт".

Несколько десятилетий тому назад в Париже был известен один музыкальный критик, который за доброжелательные рецензии вымогал деньги от артистов. Однажды к нему обратился солист Опера Комик — Батель. Он попросил влиятельного критика написать благосклонную рецензию об исполнении им новой роли в ближайшей премьере, но подчеркнул, что сейчас находится в затруднительном положении; расплатиться сразу он не может, однако сторицей рассчитается в следующем месяце. Рецензент великодушно заверил артиста в том, что тот может на него рассчитывать. Вскоре появилась большая статья, но Батель упоминался лишь в самом конце: "Господин Батель многообещающий артист. Скоро увидим, оправдает он наши надежды или нет!"