Академик Андрей Воробьев… 2010
Е. И. Чазов: «В декабре скончался Устинов. <…> С июня 1941 года он непрерывно был одним из руководителей, обеспечивающих обороноспособность страны. В 33 года Сталин назначил его наркомом вооружений. Д. Устинов любил рассказывать, как складывалось начало наркомовской карьеры. Молодой нарком любил езду на мотоцикле, да еще с приличной скоростью. Но однажды попал в аварию, сломал ногу и вынужден был проводить заседания коллегии в своей палате в больнице на улице Грановского. Шла война, и „оригинальность“ поведения наркома могла быть расценена как безответственность или мальчишество, не достойное руководителя такого ранга. Поправившись, Устинов готовился к самому худшему. На первом же заседании Сталин, как бы между прочим, заметил. „Идет тяжелейшая война, каждый человек на счету, а некоторые наркомы по собственной глупости ломают ноги. Товарищ Устинов, что, разве вам не выделили машину? Я распоряжусь на этот счет“. <…>
Плохой политик и дипломат, он, как представитель старой сталинской „гвардии“, считал, что все вопросы можно решить с позиции силы. Если я видел, как метался и нервничал в связи с афганской войной Андропов, понявший, в конце концов, свою ошибку, то Устинов всегда оставался невозмутимым и, видимо, убежденным в своей правоте. До самого последнего момента — октября 1984 года — он в 8 часов утра был уже в кабинете министра обороны и заканчивал свой рабочий день в 10–11 часов вечера. И все это без выходных дней».
Чазов, Здоровье и власть… С. 206
Умирает последний брежневский генсек
Е. И.: «Первое, что я ему <Черненко> сказал, войдя в спальню: „Так вам в вашем состоянии работать нельзя. Вы себя губите. И зачем вы согласились занять эту тяжелейшую должность?“
— „Конечно, мне нелегко, — отвечал Черненко. — Но товарищи настояли на моем избрании, и мне отказаться было невозможно“. <…> Надо сказать, что в первое время Черненко пытался продолжать курс, определенный Андроповым. Но мягкий, нерешительный и осторожный Черненко не мог противостоять ни Громыко, ни Устинову, ни Тихонову. С каждым днем его заболевание прогрессировало — нарастали склеротические изменения в легких, нарушалась нормальная проходимость бронхов за счет появления в них бронхоэктазов, нарастала эмфизема. Все это в конечном итоге приводило к перенапряжению сердца и сердечной слабости. Черненко с трудом ходил, одышка стала появляться у него даже в покое, нарастала общая слабость. Для того чтобы как-то поддерживать его состояние, мы были вынуждены и на даче, и в кабинете установить специальные кислородные аппараты. Мне было жалко Черненко. Добрый и мягкий человек, он попал в мясорубку политической борьбы и политических страстей, которые с каждым днем „добивали“ его. Мы видели, с каким трудом, превозмогая себя, он нередко ездил на работу. Он все чаще и чаще оставался дома и, так как и здесь его одолевали телефонными звонками, просил говорить, что он занят — с врачами, процедурами и т. д.»
Чазов, Здоровье и власть… С. 201
На подходе Горбачев
Е. И.: «Сложным и своеобразным было отношение больного Черненко к Горбачеву. Надо сказать, что и большинство старейших членов Политбюро, может быть, за исключением Устинова, понимая, что время Черненко коротко, хотели освободиться от такой фигуры в Политбюро, как молодой, завоевывавший авторитет Горбачев — наиболее реальный претендент на пост Генерального секретаря. Они понимали, что в случае прихода его к власти дни их в руководстве партии и страны будут сочтены. Давление на Черненко было настолько сильным, что при его прохладном отношении к Горбачеву где-то в апреле 1984 года положение последнего было настолько шатким, что, казалось, „старики“ добьются своего. Кто или что спасло Горбачева, мне трудно сегодня сказать. <…>
Осенью состояние Черненко стало настолько тяжелым, что он мог выезжать лишь на несколько дней на работу и только после внутривенных введений комплекса лекарств».
Чазов, Здоровье и власть… С. 203
* * *
«10 марта наступила развязка. Последние дни перед этим Черненко находился в сумеречном состоянии, и мы понимали, что это — конец. Сердце остановилось под вечер. Я позвонил Горбачеву на дачу и сообщил о смерти Черненко. Он был готов к такому исходу и лишь попросил вечером приехать в Кремль на заседание Политбюро, чтобы рассказать о случившемся. <…> Выезжая через Боровицкие ворота Кремля, я не думал в тот момент, что уезжаю из одной эпохи в другую эпоху, которая началась с „перестройки“. Шел март 1985 года, перевернувший многое в жизни нашей планеты, в жизни моей страны, в жизни каждого из нас. Начался период, полный драматических и трагических событии. Но это — тема для другого разговора».
Чазов, Здоровье и власть… С. 211
А. И. Воробьев о Е. И. Чазове и личной ответственности в стране
А. И.: «Сидим рядом с Чазовым. Я его не спрашиваю: „Кто ты такой? <в смысле государственной должности>“. Он знает, что он — никто, ну, директор. Подумаешь, директор! Но он отвечает за кардиологию в этой стране. Хотя он, ну, никто! <уже давно не министр, не начальник 4-го Главка>. А с кого вы можете спросить еще? Ни с кого. Такова жизнь, я обязан с этим считаться. Увильнуть ничего не стоит. Буду сидеть и говорить: Меня не спрашивали, я не знал. Ну, валяй! Либо это твоя страна, и ты за нее отвечаешь, либо ты — дерьмо собачье. Или вы чувствуете себя в этой стране иностранцами — кто-то что-то должен решать, а в Белом доме сидят олимпийцы, вылепленные из другого теста. Или — другая точка зрения: за все, что тут происходит, несу личную ответственность я».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 769
О некоторых других фигурах и эпизодах из «кремлевской медицины»
~ ~ ~
С. П. Федоров (1869–1936), хирург-уролог
«Был такой лейб-медик, которого посадили. Его отпустили, за него хлопотал Еланский. Федоров оперировал Григория Константиновича Орджоникидзе. Это тот человек, который создал тяжелую промышленность этой страны. По профессии он фельдшер. И профессиональный революционер. Федоров поставил Орджоникидзе диагноз туберкулеза почки. Вот он делает разрез, вынимает почку, компьютерной томографии нет, УЗИ нет — только клиника и немножко мозгов. Ему говорят: „Сергей Петрович, ничего же нет!“. Он держит почку в руках: „Зажим!“ и отрезает почку. Все в ужасе. Он говорит: „Науке надо верить“, раскрывает почку, а там туберкулезный каверн».
Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 730
Ю. И. Лорие (род. 1922), профессор-гематолог на консилиуме в «Кремлевке»
А. И.: «Вот мне говорят: Лорие! И я ничего не могу поделать, у меня немедленно вспыхивает: Юрии Иванович Лорие — значит, Лорие! Какие ассоциации?! — Я тут же вспоминаю прожитую жизнь и решения. Например, что при лимфолейкозе и при тромбоцитопении помогает винкристин. Юрка мне тогда сказал: „Слушай, как ты до этого догадался?“ Я не помню, но это наплевать! Я даже не уверен, что это я догадался, а не он догадался. Но это целая цепь ассоциаций. Поэтому я и высказываюсь по этой цепи. А что, мне их держать в желудке, что ли, эти ассоциации? Ну, и что вы получите, если перед вами будет сидеть манекен?»
* * *
А. И.: «Я прихожу с опозданием на консилиум в Кремлевке. Слышу:
— Посмотрите, вот он идет, вот. У него осталась одна извилина, след от кепки, больше у него ничего нет… Ты куда смотрел? Ты не сделал…
Какую-то ерунду я там не сделал. Поговорили. Юрий Иванович Лорие был абсолютно не прав. Но орал, потому что он был уверен, что прав. И что особенного? Наорал, потому что переживал. Я ему тихо объяснил, чтоб он пошел…, и так далее. Поорали. Но орал он один. Чем кончилось?
