Трон препарирует наших седоков.
Туман и блеск на дороге в Сан-Франциско. <…> Мы проезжали на пароме под строющимся мостом.
Если дорого иметь собаку, заводят себе детей.
Голливуд. <…> Визит в «Фокс студио» и «Уорнер бразерс». Чудный выдуманный город.
Америкашки, мексикашки.
Найт-клоб с рулеткой. Решетка, пускают только после совещания. Таинственно, глупо и скучно.
— Это же лесбиянки!
— Ну, так сделаем их венгерками.
Поставил пьесу, открыл двери и всех пускал даром. Но публика не пошла.
Два разбогатевших польских еврея приезжают в замок Рейнгардта в Зальцбурге. Лакеи в чулках, бесчисленные свечи. Они удивились:
— Что, у вас потухло электричество?
Сироп «Кока-кола». Человек нашел средство, как продавать его в 1000 раз больше, и получил миллион.
Голдвин в гостях у своей актрисы. Ему показывают солнечные часы. Он говорит: «Ой, что они теперь следующее выдумают!»
«У моей жены такие красивые руки, что с них уже лепят бюст».
Лос-Анджелес — город ангелов, город падших ангелов, вымазанных нефтью.
Некрасивый, пустынный вокзал железной дороги Санта-Фе. <…> Покатили. Апельсиновые рощи, нефть, до самого горизонта стоят вышки, медвежьи, лохматые апельсиновые деревья. Удивительный закат. Комичное солнце, красное, вялое, помятое, совсем не гордое светило. Океан широкий, гордый и спокойный…Пустынно и страшно на душе.
В Чикаго, в «Стивенс-отеле», ходил пьяный американец, немолодой, в золотых очках, с попугайским носом.
Эйберсон приехал сюда в январе, из Сибири, в громадной шубе. Три недели он ее носил, изнывая от жары и не понимая, в чем дело. Он не мог понять, что в январе может быть жарко. Только знакомые научили его снять шубу.
Поля кактусов. Снимал до упаду. Песчаная пустыня. Через десять минут — просто пустыня, не песчаная, потом оазис. Только вместо верблюдов стояли в пальмовой тени автомобили, а вместо истопника была модерн газолиновая станция «Стандард-Ойл».
Закат, закат, и кактусы стоят, и жизнь, кажется, пропала.
Сияющие облака лежали не в небе, как всегда, а прямо на дороге.
Туман, сияющий туман уже с утра преградил нам дорогу.
Деньги уходят и жизнь тоже, кажется.
Страховому обществу выгодно, чтоб вы долго жили.
— Батарейка к черту пошла!
— Что вы говорите?
Светлые волны Мексиканского залива. Серые и белые полны.
По дороге показалось голубое небо, и Мексиканский залив засверкал серым блеском.
Сцена на массовке. Налетчик предупреждает, что будет налет на кассу.
Вульгарный молодец с сигарой во рту. «Шур!»
Идет в темноте девочка и сама танцует.
Высоко в небе на тощей колонне маленький солдатик.
Утро сырое и темное.
1936
Старик вышел из строя, взволнованный природой, и забыл часы. Тогда всё вернулось на прежнее место.
Умер плохо, в квартире еврея и в субботу.
Может быть, мы прошли в Америке стороной, но так уж вышло, и мы рассказываем о том, что сами видели.
Американские сказки об обогащении.
Этот человек кретин, но у него замечательные легкие.
Интеллигенты во всем мире узнают друг друга, как масоны. Это какая-то другая нация.
В Нью-Йорке красиво. Свежо, ветер дует, солнце. Только весь день впечатление, что закат. Дома такие высокие, что солнечный свет только наверху. И уже с утра закат. Мне грустно.
Ослепительный свет, но впечатление такое, что светит не солнце, а какая-то горячая луна. Декабрьский зной.
«Голливуд — это деревня! Это же факт!» — слышался русский голос на всю Калифорнию. Это кричал Тамиров. Никак он не мог привыкнуть к той мысли, что его сверстники по Художественному театру уже известные актеры.
Всё «мы» да «мы». Мы сказали, подумали мы. В общем, у нас болела голова. Кстати, как мы пишем вдвоем.
Старик деградировал.
Что мы увидели в Мексике. Стоял терский казак и дер жал в руках «Новое русское слово».
Дорога из Лос-Анджелеса в Сан-Диего. Мокрое дно отражало солнце. Оба солнца двигались за поездом.
Город, захваченный в плен автомобилями. Нью-Йорк — это город, где живут два миллиона автомобилей.
Закат в Нью-Йорке.
Уолл-стрит. Прощай, Америка!
Город головной боли.
Восхождение на «Эмпайр».
Последний рейс «Маджестика».
Всё мы да мы. У нас болела голова.
Как же вы пишете вдвоем?
На Крохмальной улице в Варшаве. И здесь, по другую сторону океана, те же Бени Крики.
Шлакобетонные взгляды.
Лошадей и мулов везут в грузовиках. Печально торчат уши из высоких кузовов.
Почему американцы не пьют вина.
Маяки аэродромов.
Мне не повезло.
* * *
Композиторы пишут доносы друг на друга на нотной бумаге.
Веселые паралитики.
— Вы меня слышите?
— Да, я вас слышу.
— И я вас хорошо слышу.
— Да вот, — сказал композитор с удивлением, — меня начали прорабатывать.
Сумбурники, какофонисты, пачкуны и бракоделы.
Перестаньте писать, надоело.
Тут даже лучшие друзья отвернулись.
Ардов сказал, что нам нужен кооперированный частник. Собрание дало ему резкий отпор.
* * *
Притащили они этого старичкана.
Он прибежал как бобчик.
Путешествие с Барбюсом, переводчицей и двумя абхазскими милиционерами в Цебельду для встречи со старцем 140 лет, Шпаковским. «Пока он там налаживает свой объектив и негатив…» Абхазцы все время интересовались, живет ли Барбюс со своей переводчицей. Барбюс сказал бы, что это…
Тут они забесновались в своей комнате.
— Это вы будете товарищ Ильфук?
— Это я.
— Вам телеграмма.
Железный, несгораемый Ильфук, страшилище детей.
