Мой (не)сносный сосед (СИ) - Гранд Алекса

– Да он же тебе через неделю надоест. А через месяц ты меня сама попросишь, чтобы его забрали, и денег приплатишь, лишь бы поскорее.

По крайней мере, так было с солистом рок-группы, игравшей в прошлом месяце в «Чернилах». Зорина целых десять дней сохла по худощавому брюнету, покрытому татуировками, после коварной осады заполучила его в свою постель и спустя жалких двенадцать часов потеряла интерес к бедному парню. Оказавшемуся в подобной ситуации явно впервые и не знавшему, кому всучить выведенный на белой майке автограф и что делать с прожженными на заднице штанами, которые погладил добрый бас-гитарист. В итоге ранимую звезду с тонкой душевной организацией мы с Линкой откачивали валерьянкой, кока-колой и пивом, чудом не перепутав пропорции.

– И то верно, – согласно кивает Лилька, в мгновение ока превращаясь из кокетливой недалекой девицы в сосредоточенную железную леди, когда речь заходит о деле всей ее жизни. – Во вторник концерт, так что не забудь съездить на примерку и подогнать костюм. А то знаю я и бюджетное финансирование, и пронырливого председателя профкома, и масштаб любви Шанской к твоей ни разу не скромной персоне.

 – Уй, – подруга безжалостно прикладывает меня лбом о суровую реальность, когда в моей Вселенной беспечно порхают экзотические бабочки, скачут по радужному мосту ослепительные единороги и Гарри Поттер с профессором Дамблдором творит волшебство. – Злая ты, Зорина! Уйду я от тебя.

– Конечно, уйдешь. Чтобы завтра в семь вечера как штык быть на репетиции в клубе, – растягивает пухлые губы, обильно намазанные розовым блеском, в издевательской ухмылке Лилька и подсовывает мне шоколадку, чтобы я не так сильно возмущалась.

Так что по усыпанному листвой тротуару я бреду одна, заедая активный мыслительный процесс Баунти – тем, которое райское наслаждение. И самую капельку жалею, что Ваньку к установке какого-то там программного обеспечения припахал фанат своей работы Волков. А еще так сильно погружаюсь в отпечатавшиеся на подкорке фразы из нашего с соседом вчерашнего разговора, что не замечаю ни сгустившихся грозовых туч, ни лужи под ногами, ни сигналящей мне вот уже пять минут серебристой тойоты.

– Алена, садись, подвезу!

Какое-то время я мнусь, ковыряя ботинком свеже положенный доблестными сотрудниками дорожного управления асфальт, тереблю ремешок от стильной черной сумки, презентованной мне Агатой Павловной, и ищу правдоподобную причину, по которой могу отказаться от столь щедрого предложения Миши Мельникова. Потому что лезть в маниакально отдраенный до блеска салон автомобиля и поддерживать разговор ни о чем мне не хочется.

Но природа, у которой нет плохой погоды, все решает за меня. Первые крупные капли дождя падают на лоб, стекают по носу, и я ловлю их языком и зябко ежусь. Зонт благополучно валяется дома, до ближайшей остановки не близко, так что я совсем не грациозно плюхаюсь на переднее сиденье и щедро пачкаю вымытые коврики буро-коричневой жижей, стекающей с подошвы моей обуви.

  – Извини.

Выдавливаю из себя, не испытывая и доли раскаяния, и с любопытством Дарвина смотрю на бесстрастное лицо, на котором не дергается ни один мускул. Что ж, выдержке отличника можно позавидовать, я бы на его месте точно сорвалась и забила бы грязнулю чайным пакетиком.

– Это тебе.

И, пока в моем воображении разыгрывается красочный блокбастер с финальной сценой убийства злодея, мне на колени опускается букет белых лилий, напоминающих о неудачнике-Казанове из «Чернил». А я, может, с некоторых пор пионы люблю. Розовые.

– Не нужно, Миш, мой парень не оценит, – всем своим видом даю понять, что не поощряю подобные знаки внимания, убирая цветы на приборную панель. Но Мельников с упрямством утопающего хватается за призрачный шанс, как за спасательный круг.

– Парень или жених?

– От перемены мест слагаемых сумма не изменится. Мой Ваня, – фраза птицей срывается с губ еще до того, как мозг успевает отдать команду остальному организму, и звучит невероятно естественно. С пряной нежностью и легким волнением, от которого мурашки бегут по коже.

Передернув плечами от такого неприкрытого выражения чувств, Мельников кисло морщится и кривит губы, замолкая и крепче стискивая оплетку руля. Остаток пути он сосредоточенно смотрит на дорогу и даже не косится в мою сторону, отчего я радостно перевожу дух и позволяю себе уткнуться носом в телефон и написать Филатову, как я по нему скучаю.

Проскользив шинами по мокрому асфальту, тойота останавливается перед нашим жилым комплексом, и я стараюсь как можно скорее выбраться наружу, чтобы увеличить разделяющее нас с отличником расстояние. Потому что, во-первых, в салоне мне становится трудно дышать, а, во-вторых, я не умею отшивать людей и в подробностях объяснять им, почему «нет», «не сегодня» и вообще «никогда».

– Ален, ты забыла, – выскакивает из автомобиля Миша и попадает в лужу своими светло-бежевыми мокасинами, промокающими в один миг. Но парню все равно, он настойчиво тянет мне букет, и я, чертыхаясь, принимаю повесившие головы лилии, боясь обидеть Мельникова с его благородными намерениями.

Выбросить ни в чем не повинные цветы в ближайшую к подъезду урну не позволяет совесть, а еще железобетонная уверенность, что отличник полирует пристальным взором мою спину. Так что я ныряю в светлый холл первого этажа, захлопывая за собой дверь, и передариваю презент охраняющей наш покой тете Зине.

А в квартире у Филатова пусто и темно, только на холодильнике висит придавленная круглым красным магнитом записка. Сообщающая, что Агата Павловна убыла к своей подружке Лидке и вернется не раньше завтрашнего вечера. Написанный же заглавными буквами постскриптум просит нас с Иваном «шалить, не громко и качественно». И я не знаю, то ли плакать, то ли смеяться от таких непрозрачных намеков.

 За окном из прохудившегося неба все так же льет неистовый дождь, барабанит крупными каплями по стеклу, и я, решив скоротать время до прихода соседа, запираюсь в ванной комнате. Погружаюсь в горячую воду с высокой пенной шапкой по подбородок и мурлыкаю услышанную на радио песню с лишенными смысла словами, но веселым мотивом.

Вдоволь нанежившись в приятном тепле, я пропускаю звук открывающегося замка, выхожу в коридор в одном полотенце и резко торможу, натыкаясь на нечитаемый взгляд стремительно темнеющих карих глаз. И я не могу пошевелиться, цепенея и впитывая чужое восхищение, граничащее с чудовищной жаждой. Которые толкают меня в Ванькины распахнутые объятья и затмевают и доводы рассудка, и жалкие нормы морали, которыми я и без того не слишком сильно обременена.

От Филатова пахнет грозой и свежестью, а еще моим любимым сандаловым ароматом. И я первая тянусь за поцелуем, не желая думать ни о последствиях, ни об обязательствах, ни о не прозвучавших обещаниях. Путаюсь в скатившемся по телу и упавшем на пол полотенце и больше не ощущаю земли под ногами, потому что Иван подхватывает меня на руки и несет в спальню, где нам точно больше никто не помешает.

Одежда с его торса исчезает за наносекунду, потому что мое терпение кончилось еще вчера, когда Ванька говорил, что не хочет, чтобы между нами что-то заканчивалось. И я добровольно снимаю все блоки и возведенные с таким усердием барьеры, со свистом падая в хмельной омут, застилающий все вокруг, кроме ослепительного желания, разделенного на двоих.

– Какая ты красивая!

Почти беззвучно шепчет Филатов сиплым голосом, и я начинаю дрожать от его осторожных прикосновений. Которые боготворят, дразнят и дарят ни с чем не сравнимое наслаждение. Как будто я – единственная девушка, имеющая значение для нависшего надо мной мужчины.

Сверкнувшая молния разрезает кромешную темноту, воцарившуюся в комнате, и я вижу бисеринки пота, собравшиеся около Ванькиного виска. Повинуюсь выматывающей изнутри потребности и ласково стираю влагу подушечками пальцев. Теряюсь в принадлежащем нам обоим стоне и четко осознаю, что не готова ни останавливаться, ни сдавать назад. Ни за что. Даже за два миллиона зеленых Вашингтонов.