Позвольте, братцы, обратиться робко —
Пришла пора почистить наш народ,
А я простой советский полукровка
И попадаю в жуткий переплет.
Отчасти я вполне чистопородный.
Всесвятский, из калужских христиан.
Но по отцу — чучмек я инородный
И должен убираться в свой Пхеньян!
Куда же мне, по вашему закону?
Мой край теперь отчасти только мой:
Пойтить на Волгу, побродить по Пскову
Имею право лишь одной ногой!
Во мне кошмар национальной розни!
С утра я слышу брань своих кровей:
Одна кричит, что я кацап безмозгий,
Другая почему-то, что еврей…
Спаси меня, Личутин и Распутин!
Куда ни кину — всюду мне афронт.
Я думал, что я чистый в пятом пункте,
И вот, как Пушкин, порчу генофонд.
А мой язык? Такой родной, привычный.
Его питал полвека этот край —
Так русский он? Или русскоязычный?
Моя, Куняев, твой не понимай!
Живой душе не дайте разорваться.
Прошу правленье Эресефесэр:
Таким, как я, устройте резервацию.
Там, где-нибудь… в Одессе, например.
Там будет нас немало, многокровных:
Фазиль… Булат… отец Флоренский сам!
Нам будут петь Высоцкий и Миронов!
Вертинский также будет петь не вам.
Каспаров Гарик — тоже двуединый:
Разложим доску, врубим циферблат,
И я своей корейской половиной
Его армянской врежу русский мат!
А вас прошу, ревнители России:
Ой, приглядитесь к лидерам своим!
Ваш Михалков дружил со Львом Абрамычем Кассилем,
А Бондарев по бабке — караим!
Казимира, Казимира,
Ты почто мне изменила.
Ты зачем так подкузьмила,
Казимира, мою власть?
Это все Ландсбергис Витька!
Вот кого бы застрелить бы…
Но ведь Польша сразу взвоет.
Да и Франция не даст!..
Казимира, Казимира,
Ты мне семью разорила.
Ишь, распелась, как Жар-птица,
Растревожила гарем!
Я, конечно, дал свободу.
Но отнюдь не для разводу,
А чтоб еще тесней сплотиться.
А ты думала — зачем?
Казимира, Казимира,
Ты меня прям изумила.
Ты, наверно, возомнила.
Казимира, о себе?
Ну, конечно, возомнила:
Вон как быстро все забыла.
Чего, честно, Казимира,
Не скажу я о себе.
Я не Йоська с Риббентропкой
И не Ленечка с Андропкой:
На трех стульях одной попкой
Усиди, едрена вошь!
Очень трудное сиденье!
И скажу тебе, Прунскенья,
Что от нового мышленья
Помаленьку устаешь.
Так что завтра вам, заразам.
Нашим княжеским указом
Отключаю воду с газом.
Подавляя тяжкий вздох.
Казимира, Казимира!
Ну, ты, наверно, сообразила,
Что ты сама себя казнила,
А я делал то, что мог
А что мог, то я и делал.
По-другому не умею.
Не учился никогда…
А иного не дано.
Чайхана, пирожковая-блинная,
Кабинет и азартный притон,
И приемная зала гостиная.
По-старинному значит — салон,
И кабак для заезжего ухаря,
И бездомному барду ночлег, —
Одним словом, московская кухня:
Десять метров на сто человек!
Стаканчики граненые.
Стеклянный разнобой.
Бутылочки зеленые,
С той самой, с ей, родной.
Ой, сколько вас раскушано
Под кильку и бычка
И в грязный угол сгружено
На многие века!
Стаканчики граненые,
А то и с коньячком!
Ой, шуточки соленые
Об чем-нибудь таком!
А трубочно-цигарочная
Аспидная мгла!
А «Семь сорок» да «Цыганочка» —
Эх! Ну-ка, хором и до дна!
Эх, раз. еще раз!
Лехаим, бояре!
Да, бывало, пивали и гуливали.
Но не только стаканчиков для
Забегали, сидели, покуривали.
Вечерок до рассвету продля.
Чай, стихов при огарке моргающем
Перечитано-слушано всласть.
Чай, гитара Высоцкого с Галичем
Тоже здесь, а не где, завелась.
Чай да сахар, да пища духовная.
Но еще с незапамятных пор
Найпервейшее дело кухонное —
Это русский ночной разговор.
Где все время по нитке таинственной.
От какого угла ни начни.
Все съезжается к теме единственной.
Словно к свечке, горящей в ночи:
— Россия, матерь чудная!
Куда? Откуда? Как?
Томленье непробудное,
Рывки из мрака в мрак…
Труднее и извилистей
Найдутся ли пути?
Да как же: столько вынести
И сызнова нести!
О «черные маруси»!
О Потьма и Дальстрой!
О Господи Исусе!
О Александр Второй!
Который век бессонная
Кухонная стряпня…
И я там был,
Мед-пиво пил,
