– Привет! – откликнулся страдалец. – А почему бы и не здесь, какая теперь разница?
– Ты же должен быть на сцене!
– Меня уволили – переписали мою роль для шотландца. Ну, то есть, не могу же я играть дурацкого шотландца!
Пилкингтон застонал в душе. Лордом Финчли он гордился больше всех персонажей своей музыкальной фантазии. А теперь его любимца задушили, похоронили, вымарали, и для чего? Чтобы освободить место для какого-то шотландца!
– Теперь его зовут Макхвастл из рода Макхвастлов, – хмуро продолжал Фредди. Убийственная новость едва не заставила Пилкингтона отказаться от поездки. Макхвастл, во имя всего святого! – Он выходит в первом акте одетым в килт!
– В килт! На вечеринке у миссис Стайвесант ван Дайк на Лонг-Айленде?!
– Миссис Стайвесант ван Дайк больше нет, ее переделали в супругу короля маринадов.
– Короля маринадов?!
– Да. Сказали, роль будет комическая.
Не ухватись Пилкингтон за спинку стула, чтобы удержаться на ногах, он заломил бы руки.
– Да она же и есть комическая! – завопил он. – Тончайшая, изощреннейшая сатира на светское общество! В Ньюпорте все были в восторге. Нет, это уж чересчур! Я заявлю решительный протест, добьюсь, чтобы эти роли оставили в прежнем виде… Пора ехать, не то опоздаю на поезд. – Он задержался в дверях. – Как приняли пьесу в Балтиморе?
– Да паршиво приняли, – буркнул Фредди и вернулся к чтению «Нэшнл Географик».
Потрясенный, Отис Пилкингтон бросился к такси. Великолепную пьесу загубили, уничтожили и притом не добились успеха даже по своим низменным торгашеским меркам! Провал в Балтиморе! А значит, новые расходы и колонки цифр с «каркасами» и «реквизитом».
– Эй! – окликнул сзади таксист, когда он неверным шагом двинулся к дверям вокзала. – С вас шестьдесят пять центов, мистер! Я вам не личный шофер, так что уж будьте добры!
Пилкингтон вернулся и дал ему доллар. Деньги, везде одни деньги… Плати, плати, всю жизнь только и знай, что плати!
2
День, выбранный Отисом Пилкингтоном для визита в провинцию, пришелся на вторник. Премьера «Американской розы» состоялась в Рочестере накануне вечером после недельного прогона первоначальной версии в Атлантик-Сити и еще одной недели в Балтиморе – уже, так сказать, во второй инкарнации.
Дела в Балтиморе шли так же плохо, как и в Атлантик-Сити. Скудная публика на премьере в Рочестере приняла спектакль холодно, что окончательно ввергло труппу в уныние, несмотря на благожелательные отзывы прессы и в Балтиморе, и в Рочестере. В театральных кругах мнения провинциальных критиков не принимаются в расчет.
Однако ведущим актерам и ансамблю не прибавили бы настроения и битком набитые залы. Две недели без перерыва труппа работала на износ и была изнурена телом и духом. Новым исполнителям главных ролей пришлось выучить текст за половину обычного срока, а кордебалет, убив месяц с лишним на отработку танцевальных номеров, был вынужден забыть их и репетировать совершенно новые. Все эти дни после первого представления в Атлантик-Сити они с трудом урывали полчасика, чтобы перекусить.
Безучастно ожидая за кулисами, пока рабочие установят декорации второго акта, Джилл заметила, что от служебного входа к ней направляется Уолли Мейсон.
– Мисс Маринер, я полагаю? – шутливо осведомился он. – Надеюсь, вы знаете, насколько обворожительны в этом наряде? О вас судачит весь Рочестер, повсюду ажиотаж, собираются даже запустить экскурсионные поезда из Трои и Ютики!
Джилл улыбнулась. В эти загруженные работой дни Уолли действовал на нее как тоник. Казалось, его совсем не затронуло общее уныние. Сам он объяснял это счастливой возможностью посиживать в сторонке и наблюдать за усилиями других, хотя на самом деле, как хорошо знала Джилл, работал не меньше. Менял эпизоды и сцены, добавлял реплики, возился с музыкальными текстами, да притом еще успокаивал ведущих исполнителей, чьи нервы не выдерживали бесконечных репетиций, и удерживал в разумных рамках диктаторские замашки Гобла.
В его неизменной жизнерадостности проявлялась сила духа, которую Джилл высоко ценила. За время лихорадочной перекройки «Американской розы» они с Уолли очень сблизились.
– Что-то зрители сегодня вялые, – заметила Джилл, – похоже, половина вообще спит.
– В Рочестере всегда так – не привыкли искренне выражать чувства, скрывают под маской равнодушия. Однако по остекленевшим взглядам можно представить, какая буря клокочет внутри… Да, собственно, зачем я пришел: во-первых, отдать тебе это письмо…
Джилл глянула на листок – послание было от дяди Криса – и пристроила на пожарный щит с топором и ведрами, чтобы прочитать позже.
– Его мне дали в кассе, – объяснил Уолли, – когда я заглянул спросить, какой сегодня сбор. Сумма оказалась так мала, что кассир назвал ее шепотом.
– Боюсь, наш спектакль провалится.
– Что за глупости! Все будет хорошо. Кстати, вот и другой мой повод нанести тебе визит. Встретил тут в фойе несчастного старину Пилкингтона, и он сказал в точности то же, что и ты, хотя изъяснялся куда пространнее.
– Как, разве он здесь?
– Прикатил дневным поездом взглянуть на шоу и тут же следом отбывает назад в Нью-Йорк! Как его ни встречу, торопится уехать первым же поездом. Бедняга! Ты когда-нибудь совершала убийство? Если нет, даже не думай пробовать. Паршивое ощущение, знаешь ли. Всего пару минут поговорили, а я уже от души сочувствовал Макбету, которому пришлось общаться с призраком Банко. Пилкингтон чуть не плакал, когда расписывал в красках чудовищную расправу над его музыкальным творением в темном переулке – меня самого чуть слеза не прошибла! Чувствовал себя головорезом со зверской рожей и ножом в руке, обагренным невинной кровью…
– Да, не повезло ему.
– Опять ты повторяешь его слова, только лаконичнее. Я утешал его как мог, убеждал, что все к лучшему и тому подобное, а он швырнул мне в лицо кассовую ведомость и заявил, что спектакль не только бездарный, но и убыточный. Учитывая последние сборы, возразить было нечего. Оставалось только рисовать перед ним светлые горизонты, где вот-вот засияет солнце успеха. Иными словами, я пообещал, что дело скоро пойдет на лад и от стрижки купонов он натрет на руках мозоли, но Отис проникаться не хотел, снова проклинал меня за коверканье пьесы, а под конец умолял выкупить по дешевке его права.
– Но ты же не станешь?
– Нет, но единственно потому, что после фиаско в Лондоне дал торжественную клятву никогда в жизни больше не вкладывать в постановку ни цента, будь это хоть самая гениальная пьеса. Дую на воду, так сказать. Однако, если Отису удастся отыскать азартного игрока с тысячей-другой свободных долларов, тот наживет состояние. Наш мюзикл – золотое дно!
Джилл взглянула с удивлением. Любого другого она могла бы заподозрить в авторском тщеславии, но для Мейсона явно не имело значения, что пьеса в нынешнем виде почти целиком его детище. Он судил беспристрастно. Откуда же у него такой оптимизм, когда публики не набирается и на половину зала?
– Почему ты так уверен? Пока что дела идут совсем паршиво.
Он кивнул.
– В Сиракузах до конца недели будет так же. А почему? Прежде всего, потому что спектакля пока, считай, нет! С какой стати публика ринется выкладывать свои кровные за удовольствие лицезреть очередную репетицию неведомой пьесы? Половине актеров пришлось учить роли на ходу, отшлифовать как следует не было времени. То и дело сбиваются в репликах! В танцевальных номерах девушки тоже боятся сбиться, не уверены в себе, и это видно… Шоу еще не склеилось, понимаешь? Сшито наскоро, не обтесалось – но ты глянь на него недельки через две! Уж я-то знаю! Не скажу, что музыкальная комедия – такое уж высокое искусство, но и в ней имеются свои тонкости. Со временем сама разберешься, а пока что поверь мне на слово: с хорошей труппой и парой-тройкой завлекательных номеров комедия обречена на успех! А у нас и актеры замечательные, и все номера. Так что можешь не сомневаться – я и Пилкингтону то же самое втолковывал, только он и слушать не хотел! – этот мюзикл еще прогремит, и кто-то на нем обогатится. Хотя, думаю, Отис сейчас в вагоне для курящих пытается всучить свои права на шоу проводнику вместо чаевых.
