Триумф великого комбинатора, или Возвращение Остапа Бендера - Леонтьев Борис

Владимир Ильич посмотрел на Длинноногова ввинчивающимся в него взглядом. Он любил так смотреть. Выдержав долгую паузу, он ехидно улыбнулся и c увлечением втемяшил:

– Йеальность это только то, в чем мы себя убеждаем. Шучу, батенька, шучу. Но я – здесь. Значит, я существую.

– Неужели это вы? – вторично воскикнул Длинноногов.

– Вы что ж думаете, что я пойожден вашим йазгойяченным вообйажением?

– Вы – фантом!

– Я вождь! Вождь мийового пйолетайиата! Не ждали, товайищ йедактой, вождя?

– Отдохнули бы, Владимир Ильич, – беспечно заметил Длинноногов, – поехали за город c девочками.

Ленин бросил на редактора недоуменный взгляд и во весь голос возбужденно вскрикнул:

– Вот именно, батенька мой, c де-во-чка-ми! А не c этой политической пйоституткой Тйоцким!

– Троцкого давно сослали.

– Сослали, вы говойите? А почему не йастйеляли? Его надо пйенепйеменно йасстйелять! Пять лет йастйелла – и басточка!

– Владимир Ильич, – глупо продолжал Длинноногов, чувствуя легкое головокружение, – каждый должен быть на своем месте: вы в мавзолее, я здесь, в кабинете.

Ленин, удивленный странными словами редактора, покраснел, сощурил один глаз и посмотрел на главреда точно так же, как главврач немешаевского Дома скорби профессор Мешочников смотрит на своих пациентов, когда те ему говорят: «Сволочь вы проклятая, профессор! Заканали мы от вашей кашки!», но быстро собрался, краска сбежала c его лица.

– Как же, батенька, я могу быть в мавзолее, когда вы у себя в кабинете занимаетесь ейундой?

Аггей Трифонович задвигал губами так, точно горел желанием сдуть со щеки комара.

– Мы работаем, товарищ Ленин! Освещаем... нищь и оголь.

– Йаботаете? Вы, товайищ, не йаботаете! Вы, товайищ Длинноногов бездельничаете! Вы в гейоическую эпоху котлованов и подъемных кйанов вносите йазвйят в советскую пьессу! И я вас от души ненавижу.

– Владимир Ильич, извольте отправляться назад, в мавзолей! – настаивал Аггей Трифонович. – Я не могу тут c фантомом поднимать газету!

– Именно поднимать! – ничуть не смутился вождь. – Непйеменно поднимать! На такую высоту, на котойой еще не стояло человечество! Это вам, батенька, не в аквайиуме ноги мыть!

– Причем тут аквайиум? Я говорю про мавзолей!

– Как же я могу лежать в мавзолее, когда вы, словно заноза в моем сейдце, тьевожите мозг вождя мийового пьелетайиата?

– Ваше место под Красной стеной.

– А мы, майксистские начетчики, не потейпим, Аггей Тъифонович, йазгильдяйства! Вот, напйимей, что вы тут читаете? – Ильич взял книгу и перелистал ее. – А-а! «Котлован победы»! Бйед! Йешительный бйед!

– Бред? – довольно усмехнулся Длинноногов. – Это не бред! Это, товарищ Ленин, гениально!

Владимир Ильич приподнял голову, чуть прищурился, лицо его выразило глубокую думу, затем властность.

– Так. Значит, хотите подискутийовать c вождем! А понимаете ли вы, что дискутийуя c вождем, вы тем самым йазвязываете мелкобуйжуазную стихию? – Владимир Ильич вытащил блокнот и сделал в нем беглые записи. – Так и запишем, – сказал он самоуверенным повелительным голосом. – «А.Т.Длинноногов йазвивает мелкобуржуазную стихию...» Поставим вопйос о вашем поведении на Совнайкоме!

– Простите, Владимир Ильич. Я зарвался.

– Будем вести йазговой начистоту?

– Будем, Владимир Ильич.

– Для чего, батенька мой, я вас учил? – гневно обрушился на него вождь. – Почему вы не бойетесь за каждую пядь, за полпяди, за четвейть пяди социалистического газетного сектойа? Почему отступаете? Почему пйоявляете непоколебимую нейешимость? Почему пйиукйашиваете в своей газетенке суйовую действительность? А не есть ли это, Аггей Тьифонович, йавнение на узкие места?

– Так ведь я...

Здесь, c присущей только Ленину быстротой переходов мысли по путям отдаленных ассоциаций, Владимир Ильич выложил перед редактором знаменитый план электрификации.

– Владимир Ильич, все уже электрифицировано!

– Пйекйатить смеяться над Лениным! – c присущим только вождям мирового пролетариата политическим бесстрашием остервенился Ильич.

– Простите, Владимир Ильич.

Владимир Ильич простил и, слега жестикулируя, толкнул кратенькую речь:

– Как вы знаете, моя сила была в том, что я говойил людям пйавду. Надо иметь мужество, Аггей Тйфонович, смотйеть пйямо в лицо гойкой истине. «Тйудаймейцы» больны. Вашу газету тйеплет лихойадка.

Раздался телефонный звонок. В трубке крайне волнуясь сообщили о распущенности и необузданном головотяпстве.

– Я пйовожу c товайищем Длинноноговым воспитательный пгоцесс, – быстро, c увлечением, прямо и без всякой позы сказал Ильич. – Не мешайте йаботать... Кто говойит?! Ленин говойит!

Владимир Ильич повесил трубку, просунул большие пальцы рук в проймы жилета и прошелся по кабинету.

– Кто звонил, Владимир Ильич? – кротко спросил редактор.

– Молчать!

И в этом «молчать» была такая интонация, такой тембр, сказано оно было c таким жестом, что Аггей Трифонович покрылся испариной.

– Молчать! – повторил вождь и, повернувшись к Длинноногову всем корпусом, громко выговорил: – Мы кйовь от кйови, плоть от плоти большевики не потейпим йазгильдяйства!

– Я буду стараться...

Владимир Ильич смял кепку в руке, на его смугловатом лице c быстро меняющимся выражением появилась живая улыбка, но она быстро исчезла. Ильич стал хмурым и несколько задумчивым.

– Будете стайаться? И это все?

«Тик-так! Тик-так! Бум! Бум! Бум!»

– Уже час, Владимир Ильич, как вы мне крутите мозги. Я же вам пообещал, что я буду трудиться! Мы сделаем что-нибудь эдакое! Дайте только срок!

– Какой сйок?

– Подумать, Владимир Ильич.

– Думайте скойее! Скойее, батенька!

– Можете не сомневаться, Владимир Ильич, что-нибудь придумаем!

После этих слов призрак растворился.

«Вот только что? – потирая виски, думал Длинноногов. – Что? Вот в чем вопрос!»

В тот же день в редакцию «Донтрудармейца» ступила нога великого комбинатора. Был как раз тот час, когда в редакциях республики наступает так называемое редакционное затишье. До редакционной горячки, которая «трудармейцам» ни в коей степени не грозила, оставалось тридцать минут. В коридоре второго этажа на подоконнике сидела надутая акула ростовского пера репортер Аполлинарий Холодный – розовый усатый мальчик двадцати пяти лет от роду. Он был в синей, до колен, сатиновой толстовке и c пачкой бумаги в руках.

– Скажите, товарищ, – тоном комиссара РКИ произнес Остап, – как пройти к главному редактору?

Репортер улыбнулся одними глазами.

– А зачем вам, товарищ, к редактору?

– По делу! – отрезал Остап.

– Товарищ, – порывисто поднялся репортер, – вы у нас работаете?

– Нет, я у вас не работаю.

– А я работаю. – Аполлинарий Холодный тяжело вздохнул. – Никто, понимаете, никто из «трудармейцев» не может попасть к редактору!

– Очень занятой человек?

– Да какой там занятой! – сердито отозвался Холодный. – Бюрократ! Но, понимаете, странный бюрократ! – Вот уже как неделю заперся в своем кабинете и никого, ничего, и вообще...

– Так и не принимает? – покачал головой Остап.

– Слышали, как меня называют? Акулой ростовского пера! А знаете, чем я занимаюсь в этой редакции? Нет? Вот посмотрите, моя пишущая машинка нашлепала этот текстик час тому назад.

– "Очередной номенклатурный дурень, редактор Длинноно..." Да это же донос! – Остап покачал головой.

– Конечно, донос! А что делать?

– Прошу... – Остап предложил доносчику папиросу.

– Очень признателен.

– Будем знакомы. – Остап протянул руку. – Товарищ Гурий, администратор Прилежаевского конного завода.

– Очень приятно, товарищ Гурий, – репортер кивнул головой, – Аполлинарий Холодный...

– Как? Вы? – не удержался от восклицания Остап. – Тот самый? Статьи, писанные c неподкупной пролетарской обстоятельностью?! Гениальные юбилейные тексты, фурорные табельные фельетоны, сметливые оды, изворотливые тропари?! Вот так встреча!