Манюня пишет фантастичЫскЫй роман - Абгарян Наринэ Юрьевна

Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60

Авелук собирать было весело и совсем не сложно. Мы с Манькой аккуратно, чтобы не повредить корни, срезали стебли, Каринка относила их Ба, а та перебирала зелень и складывала в большой мешок.

— Какие вы у меня умные и рукастые, — подгоняла нас Ба, — что бы я без вас делала?

Подстегнутые ее похвалой, за час упорной работы мы набрали целый ворох авелука.

— Этого вполне достаточно. Вы погуляйте немного, я сейчас быстренько еще раз все переберу, а потом перекусим. Только не смейте шуметь, Миша спит.

Мы расстроились — стоять на склоне горы и не драть глотку, чтобы услышать эхо, очень обидно.

— Пойдем тогда руки красить, — махнула в сторону больших валунов Манька.

Вы никогда не видели, как красят в горах руки? Очень жаль. Вы даже не представляете, какое это увлекательное занятие. Нужно выбрать на старом «зацветшем» камне серое пятно засохшего лишайника, плеснуть на него водички, можно и поплевать, ничего страшного. Далее плоским небольшим камушком растереть лишайник в густую кашицу и нанести произвольным рисунком на руки. Потом, когда хна высыхает, ее смывают водой, и на ладонях остается ярко-оранжевый рисунок.

Мы так и сделали — быстро растерли темно-зеленую кашицу и нанесли на ладошки. Теперь нужно было подставить руки ветру, чтобы хна высохла.

Сидеть на огромном, нагретом апрельским солнышком валуне и любоваться окрестностями было невообразимо прекрасно — со всех сторон нас обступали седые на макушках горы, внизу простирались густые вековые леса, небеса исходили таким хрустальным сиянием, что слепили глаза. Остро пахло весенними травами, и особенно — чабрецом.

— Хорошо-то как! — выдохнула я.

— Ммммм, — согласились девочки. Было так прекрасно, что даже разговаривать не хотелось.

— Можно полежать на спине и даже поспать, — предложила Манька.

Мы осторожно легли, прижались затылками к теплому, живому камню и подставили ладони небу.

— А знаете, — протянула я в полудреме, — теперь я понимаю папу. Он всегда говорит, что в нас осталось много языческого. Вот это, наверное, и есть языческое.

— Дааа, — протянули девочки.

Это было очень необычно — разговаривать на взрослые темы, не задирая друг друга и не обзываясь «ума палатами». Меня так поразило наше единомыслие, что я даже расстроилась. «Стареем, наверное», — подумала с горечью.

Тут Ба позвала нас, и мы, махнув рукой на дремлющее в нас языческое, побежали будить дядю Мишу. И, пока он перетаскивал в машину авелук, а Ба разворачивала еду, мы смыли с рук высохшую хну. Теперь у нас были невообразимой красоты расписные ладошки.

Когда мы вкусно поели, дядя Миша принялся ходить на руках и, напевая утробным голосом «Триумфальный марш» из «Аиды», смешно дрыгать в такт ногами. А на недовольство Ба говорил, что специально так делает, чтобы кровь не прихлынула к желудку, и его снова не клонило ко сну. Мы хихикали и пытались повторять за дядей Мишей, но ничего у нас не выходило.

— Зато я умею делать мостик, — похвасталась я, — только кто-то должен меня за спину подержать.

Каринка вызвалась подстраховать меня, но, когда я выгнулась, она меня не удержала и уронила головой в чертополох. Я подняла такой крик, что эхо разнеслось по всей округе. Ба отвесила Каринке подзатыльник, а потом, убедившись, что я не поранилась, наградила подзатыльником и меня с Манькой.

— На всякий случай, — объяснила.

Потом дяде Мише стало дурно от долгого стояния на руках, и он какое-то время сидел, бледный и несчастный, а мы его обмахивали листьями лопуха. Ба никак не могла успокоиться и попеременно называла его то олухом царя небесного, то тьмой египетской.

— Что ты понимаешь в мужской неотразимости, — слабо возражал дядя Миша.

— Уж побольше твоего понимаю! — бухтела Ба.

Когда дядя Миша отдышался и снова приобрел обычный цвет лица, мы загрузились в Васю и поехали в ближайшее горное селение, чтобы купить сепарированной сметаны и парного молока.

Жилища в горах были крохотные и достаточно ветхие — люди жили там только в теплое летнее время и не очень заботились о комфортном быте. Чаще всего под дома определялись деревянные времянки, но попадались и чудом уцелевшие древние каменные сакли. А иногда вместо ветхого, словно птичьего, домика можно было увидеть остов какого-нибудь допотопного автобуса! И никого не удивлял оранжевый, местами насквозь проржавевший «ПАЗ», окна которого заботливо занавешены шторами в цветочек, а из лобового стекла торчит немилосердно дымящая труба дровяной печки!

— Вот бы привезти сюда братьев Стругацких, — смеялся папа, — они бы тогда «Пикник на обочине» переписали!

А недалеко от армянских поселений раскидывали большие шатры поселения азербайджанские — лето в соседней республике было немилосердно жарким и засушливым, и нередко люди на это время перебирались в прохладные горы. Шатры сильно напоминали жилища кочевников — это были большие ярангообразные сооружения, остов которых состоял из вбитых в землю высоких жердей. На эти жерди накидывались огромные пледы, которые сверху покрывали целлофановой пленкой, чтобы защитить сооружение от дождя.

Отношения между армянскими и азербайджанскими поселениями были настороженными. Люди не враждовали, но и не дружили. Страшные события начала XX века оставили в памяти незаживающие раны. Когда мы проезжали мимо таких кочевых поселений, Ба поджимала губы и, думая о чем-то своем, скорбно качала головой. Мы в такие минуты втягивали головы в плечи и цепенели, чутко улавливая малейшие изменения в ее настроении.

Когда мы подъезжали к армянскому поселению, то еще издали увидели одинокую фигуру, выделявшуюся темным пятном на фоне построек. Это была древняя, закутанная в теплую шаль старуха. Подавшись вперед, она следила за нами, и длинные кисти ее шали трепетали, словно о чем-то шептались на ветру. Было в ее облике что-то такое, что заставляло тебя замедлить шаг и почтительно склонить голову. Казалось — если замолчит ветер, ты услышишь тихий шепот, издаваемый кистями ее шали:

— Аниии-ко, ты куда убежала, негодная девчонка…

— Пойдем, — обратилась к нам старуха.

— Куда? — удивилась Ба.

— Пойдем, дочка, много говоришь.

И мы, притихшие, пошли за ней. Она завела нас в низенькую каменную саклю и указала на деревянную скамью. Мы безропотно сели. Старуха вытащила большую глиняную миску, накрошила туда домашнего хлеба, залила его мацуном, тщательно перемешала, посыпала сахарным песком, выдала каждому по деревянной ложке.

— Ешьте.

И села напротив, пождав сухие губы и сложив на коленях испещренные морщинами руки.

Нам совсем не хотелось есть, но мы боялись обидеть хозяйку дома. Каждый зачерпнул по ложке мацуна и нехотя отправил в рот. Но крошево оказалось удивительно вкусным, и мы быстренько опустошили миску.

— Спасибо.

— Меня зовут Катынга, — сказала старуха.

— Как?

— Катынга. Через дом, — сдержанный кивок в сторону, — сестра моя живет, ее зовут Олынга. Вы за сепарированной сметаной и молоком, я знаю. Вот у нее и возьмете.

— Хорошо.

Мы во все глаза наблюдали за старухой. Для своего возраста она держалась неестественно прямо и казалась такой же древней, как эта потемневшая от печного дыма каменная сакля.

— Пусть молодые выйдут, — через минуту молчания велела она. — Заберите посуду, за домом родник, ополосните там. Ты, сынок, — обратилась она к дяде Мише, — сходи к Олынге и возьми у нее сметаны. И попроси свечку. Так и скажи — Катынга попросила свечку. Это для светленькой девочки. А мы пока поговорим, да? — обернулась она к Ба.

— Поговорим, — согласилась Ба.

Мы выскочили из дома как ошпаренные.

— Папа, а кто она такая? — зашептала Манька. — И зачем она для Нарки свечку попросила?

Дядя Миша молчал.

— Может, колдунья? — У Каринки загорелись глаза.

— Не знаю, — протянул в задумчивости дядя Миша, — есть в ней что-то такое, пугающее.

Мы ополоснули посуду, забрали в машине трехлитровые банки и пошли искать дом Олынги.

Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60