Досужие размышления досужего человека - Джером Клапка Джером

Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97

— Где дома?

— Где дома! Ну как же, у нас дома, в Детройте.

— Что он там делает? — Я взялся за дело так серьезно, что мой голос невольно приобрел внушительность. Видимо, это возымело гипнотическое действие, потому что она принялась отвечать, словно находилась на свидетельском месте.

— Откуда я знаю? Как я могу вам сказать, что он сейчас делает? Что обычно люди делают дома?

— Отвечайте на вопросы, мадам, а не задавайте их. Что вы делаете здесь? Одну только правду, пожалуйста. — Мои глаза не отрывались от нее.

— Наслаждаюсь жизнью. Он любит, когда я хорошо провожу время. Кроме того, я занимаюсь образованием детей.

— Вы имеете в виду, что они живут в школе-пансионе, пока вы болтаетесь тут без дела? Что плохого в американском образовании? Когда вы в последний раз видели своего мужа?

— В последний раз? Сейчас подумаю. Нет, прошлое Рождество я провела в Берлине. Должно быть, на позапрошлое Рождество.

— Если он такой славный добрый малый, как вы говорите, почему же вы не виделись с ним два года?

— Потому что, как я вам уже сказала, он дома, в Детройте. Как я могу с ним видеться, если я здесь, в Дрездене, а он в Детройте? Вы задаете глупые вопросы. Он обещал постараться и приехать сюда на лето, если сможет выбрать время, конечно…

— Пожалуйста, отвечайте на мои вопросы. Это наш единственный разговор на эту тему. Вы думаете, что выполняете свой долг жены, развлекаясь в Дрездене и Берлине, в то время как ваш муж усердно трудится в Детройте?

— Он сам хотел, чтобы я поехала. Американский муж — хороший человек, ему нравится, когда жена хорошо проводит время.

— Я не интересуюсь вашими взглядами на американского мужа. Я спрашиваю, что вы думаете об американской жене — о себе! Похоже, что американский муж — это своего рода святой из витражного стекла, а вы, американские жены, жульничаете с ним. Из этого никогда ничего хорошего не выйдет. Наступит день, когда американский муж очнется и поймет, что выставляет себя полным болваном и своим чрезмерным потаканием, чрезмерной преданностью превращает американскую женщину в бессердечное эгоистичное создание. Как по-вашему, что за дом у него там, в Детройте, если вы с детьми находитесь здесь? Скажите, разве американский муж сделан исключительно из снега, а по его жилам течет кровь, выжатая из лунных лучей, или он создан из обычных ингредиентов? Потому что если из обычных, то послушайтесь моего совета и возвращайтесь домой. Думаю, в Америке, как это и положено, существует миллион настоящих домов, где женщины выполняют свой долг и играют по правилам. Но мне так же совершенно ясно, что в Америке существуют тысячи домов с комнатами, где отдается гулкое эхо, а мужчина ходит сам по себе, потому что его жена и дети где-то в Европе. Это не дело. Это совершенно неправильно. Послушайтесь совета искреннего друга. Собирайте вещи, свои и детей, и возвращайтесь домой.

Я ушел. Час был поздний, и я чувствовал, что пора уходить. Не могу сказать, воспользовалась ли она моим советом. Знаю только, что в Европе по-прежнему остается внушительное число американских жен, кому он очень бы пригодился.

© Перевод И. Зыриной

Знает ли молодой мужчина все, что следует знать?

Мне говорят, что американские профессора в Колумбийском университете оплакивают утрату идеалов — возможно, и в других университетах, раскиданных по Соединенным Штатам, тоже. Если это послужит хоть каким-то утешением скорбящим профессорам, могу их заверить, что скорбят они не в одиночестве. Я живу недалеко от Оксфорда и пользуюсь преимуществом периодически выслушивать сетования английских университетских профессоров. Не однажды немецкий профессор оказывал мне честь и нанимал меня, чтобы совершенствовать свой английский. Он точно так же оплакивал утрату идеалов в Гейдельберге, в Бонне. Молодость — это молодость во всем мире, у нее свои идеалы, совсем не такие, как у профессоров в университетах. И объяснение довольно простое. Молодость — это молодость, а университетский профессор, если говорить в целом, человек средних лет.

Я могу посочувствовать скорбящему профессору. В свое время мне довелось пережить такое же отчаяние. Я так хорошо помню этот день! Мне как раз исполнилось двенадцать, это был мой день рождения. Вспоминаю свою злорадную радость, когда я размышлял о том, что теперь на железной дороге моим несчастным родителям придется платить за меня полную стоимость. Это, бесспорно, был значительный шаг в сторону взрослости. Я стал подростком. И в тот самый день к нам пришла наша родственница. Она привела с собой троих маленьких детей: девочку шести лет, некое манерное златовласое существо в кружевном воротничке, называвшее себя мальчиком, и третье, совсем маленькое создание, которое могло быть и мальчиком, и девочкой — я не понял этого тогда, не знаю и сейчас. Вот эту совокупность атомов мне и вручили.

— Ну вот, а теперь покажи, что ты мужчина, — сказала моя дорогая мать. — Помни, что ты уже подросток. Отведи их на прогулку и развлеки. И смотри, чтобы с ними ничего не случилось!

Самим детям их собственная мать выдала следующие распоряжения — они должны делать все, что я им велю, но не порвать одежду и не испачкаться.

Даже мне эти распоряжения показались противоречивыми, но я ничего не сказал, и мы вчетвером отправились на волю.

Я рос единственным ребенком. Собственное младенчество у меня в памяти не сохранилось. В мои двенадцать лет мысли шестилеток были мне так же непонятны, как мысли двадцатилетних университетскому профессору сорока лет. Я хотел быть пиратом. За углом через дорогу шло строительство. Вокруг заманчиво валялись готовые к использованию доски и жерди. Природа удобно разместила рядом мелкий пруд. Был субботний день. Ближайший трактир находился в миле от нас, тем самым исключалось какое-либо вмешательство британского рабочего. Мне пришло в голову, что если посадить этих троих унылых родственничков на плот, самому устроиться на другом, напасть на них, отобрать у старшей девочки шестипенсовик, поломать их плот, и пусть себе дрейфуют без руля, нам на целых полчаса обеспечено невинное развлечение.

Но они не хотели играть в пиратов. Едва завидев пруд, то существо, что называло себя мальчиком, ударилось в слезы. Шестилетняя леди заявила, что ей не нравится запах. И даже после того, как я объяснил им суть игры, они не проявили никакого энтузиазма.

Я предложил краснокожих индейцев. Они лягут спать в недостроенном здании на мешке с известью, а я прокрадусь по траве, подожгу дом и буду плясать вокруг него, вопя и потрясая томагавком, с дьявольским восторгом наблюдая за неистовыми, но бесплодными усилиями бледнолицых уйти от судьбы.

Но они не клюнули даже на это. Манерное существо в кружевном воротничке снова разревелось. Создание, про которое я не мог сказать, мальчик это или девочка, спорить не стало, а просто кинулось бежать; очевидно, ему не понравилось поле, на котором мы стояли. Создание споткнулось о валявшуюся жердь и тоже заревело. Ну вот как развлечь таких людей? Тогда я сказал — пусть предлагают сами. И они решили, что хотят играть в дочки-матери, только не на этом поле, а на каком-нибудь другом.

Старшая девочка будет матерью. Двое остальных станут ее детьми. Они внезапно заболеют. «Водокачка», как я его мысленно окрестил, схватится за живот и начнет стонать. Он услышал это предложение и просветлел лицом. У непонятного создания заболят зубы. Оно без малейших колебаний ухватилось за свою роль и начало пронзительно вопить. А мне предложили стать доктором и посмотреть их языки.

Так выглядела их «идеальная» игра. Как я уже сказал, вспоминая тот день, я могу посочувствовать университетскому профессору, оплакивающему отсутствие у молодежи идеалов. Возможно, в шесть лет моей идеальной игрой тоже были дочки-матери. Оборачиваясь назад с высоты прожитых лет, я думаю, что так оно, вероятно, и было. Но с точки зрения двенадцатилетнего мальчика, мысль о том, что в мире имелись существа, находившие удовольствие в такой глупости, печалит меня до сих пор.

Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97