Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович

- Годик в Мексике, годик в Бельгии... - вёл он. И резко стопнул. - Нет, у всех нравственность, - он сказал, - Бог, норма - а у тебя декалог всего? Десять слов? Мы - кто смысл убьём, а кто два смысла с четвертью; ты же - все, от начал к концам? Мысль - проклятие в целом? Жить вовне разума - твоё кредо? Врали о чужести русским логоса как причины бед, но лишь врали. Ты же не враль, смотрю, но хоругвь и штандарт. Предтеча. Реализатор. Сын антилогоса! Значит, в слове грех?.. А безгрешен, кто его свергнет?.. - Он посмотрел в стекло. - Так бы мочь! Если всё не бравада... Или бравада? - Он помолчал. - Мне ясно, что зреет нечто. Прежний быт сякнет, я про библейский быт, всюду ересь, ИГИЛы, кризисы, психи, пошлость, актёрство, ложь, имитации и прогнозы про гибель мира. Близко инакое, небывалое. Ты, Квашнин, паладин его? Не то сам вдруг?.. Что Русь мытарила - он, Квашнин, сформулировал: из идей совсем! вон из смыслов!.. А я учил его, а я тужился вразумлять того, кто реальней насущных, истинней мудрых... - Он включил скорость, 'ауди' взвизгнула. Он вдавил педаль; шины, юзая, пáрили. 'Нива' б вырвалась - 'ауди' же ползла, как вошь.

Я убрал стекло. Ровяная весна журчала, искрясь ручьями... мушка на стебле... мышьи порои... запахи... в небе коршуны... Виды дивные - но эдемская прелесть скрыта... Марка качнул меня, мол, смотри... Бег двух типов от снегохода?.. Кажется, что - Толян/Колян в телогрейках, прежде подростки, кравшие яблоки, позже пьянь сих мест... на плечах у них скатки... Вот снегоходчики, оба, слезли... братья упали... Скатки звенели, будучи проволока, алюминий.

Братья - погодки, с семьдесят первого. Мать с отцом были скотники и держали корову. Двор их был грязью в вервие и в другом всяком хламе. Дом - с гнилью пола, с грязными стенами, с ветхой мебелью. Что за пашней, братья не знали, но зато ведали, где гнездует удод. Ругались, был опыт секса, так как 'Дашуха давала' им. Старший, став трактористом (батя вёл: 'Нам, Кузякиным, просто!'), взял её в жёны, ибо в окрестностях: в Красногорье, Щепотьево, в их Мансарово, тож Тенявино с Квасовкой, - юных нуль. Молодуху делили: оба лохматы и среднерослы, старший решительней, младший, вялый и пьяный, был только скотник... Вдруг - 92-ой. Сказали им, что теперь у них не колхоз, а 'пай', 'ТэОО' зовут. 'Ёп, всё сделаем!' - отдирали латунные пробки братья с бутылок. Раньше наехали к ним нерусские; 'ТэОО', как колхоз встарь, действовал ими; русские пили в честь обновлений. Часть пришлых смылась; прочие крепли, взять хоть Ревазов. Русские путались, их никто не учил, как жить в частнособственном мире. Первое из реформ - 'комок' - торговал больше водкой. А всё колхозное улетучилось за какой-то там 'долг'; скот фурами увезли в Москву. К девяносто шестому бросили и поля пахать. 'ТэОО' превратилось в 'ЗАО' с директором М. Ревазовым. Как Толян стал припахивать за пол-литру соседям, был сразу изгнан. Братья устроились на ремонт 'М-2', что тянула к Кавказу (а Кавказ здесь: Ревазов Мехмет). Вернулись - Дашка в обновах из шлакоблоков, где их нафачила. Первым 'стерьву' бил муж, брат - после. Отзимовали (их кормил огород, припасы). Ночью был рай с TV - утром снег в окне да похмелье... 'ЗАО' решительно обошлось без них. А Ревазов поблизости, на мансаровском взлобье, начал мечеть взводить. Он притих от войны с Чечнёй, но стал много богаче. Братья же крали - и препирались, что и где взяли; мать, вспоминая, кто в обворованном доме жил, талдычила: чан с избы, коя 'Федькина, потому как Игнат помрé, Федька сын его нонче...' Вдруг - участковый. Сдал их Закваскин, кто им в Тенявино запретил ходить, 'лазь в Мансарово, а не то вам кранты...' Тенявино место дачное, с октября и по май шарь! но там Закваскин, ёп, сам тягал, он вор давний, известный... Вскоре Магнатик стал делать ферму. Братья зашли, и он принял их. Хорошо с деньгой завалить домой, сесть и, стребовав выпить, дать детям 'Сникерс'! Скот гнали в Тулу, в Флавск, в Мценск и в Щёкино. В кризис 'бизнис' притухнул, денег убавилось. Братья в хай, а Магнатик им - денег нет вплоть уволю. Братья болтались да приворовывали цветмет. Пуд слямзил - сто суток сыты. Сбыть то есть есть куда, а брать негде, так как Тенявино под Закваскиным. Стали думать про ЛЭП вверху: виснет ценность, и нет милиции, и следов нет, ибо металл они - в лес, в расплав, как велела приёмка, чтоб только слитки... Нынче спилили столб, провод сняли, резво свили кольцá - к ним жужжалка... Это с чего, ёп? Взяли не в Квасовке, а на поле. Поле - Магнатика! И они, слышь, - Магнатика! Но жужжалка на них - их бить.

Младший лёг на наст; а Толян, сев, икал с раскровяненным носом. Мы к ним приблизились.

- Что здесь?

- Падлы свет кончили, столб снесли! - И качок в чёрной куртке стукнул Толяна.

- Слышь ты, Михалыч! - начал тот хныкать. - Ходим с делами, а нас мордуют!

- Столб ведь на Квасовку!

- Где она? Что мордуют, ёп? Далеко ваша Квасовка!

Вновь качок попинал его.

- Слышь? - вор хныкал. - Квасовка вон - столб тута!

Медленно Марка вынул свой 'Кэмел' и револьвер затем, чтоб, держа их, взять сигарету, так что когда её сунул в рот, все смотрели в его лишь сторону.

- Огоньку, - попросил он.

Хмурый качок дал спички.

- Ишь, падлы, пилят столб... Мы здесь с шефом. Свет стух, сечём в бинокль, а тут эти вот, пьянь...

- Шеф в Квасовке? - я спросил. - Закваскин?

- Он. А ты кто ему?

- С этих хватит, - вёл я о братьях. - Мы разберёмся.

- Дед падл к нему велел, дед Закваскин.

- Мы с ним соседи. Парни, порядок. Я обещаю.

Те укатили.

Мы сели в 'ауди'. Я велел братьям вызвать электриков; восстановят - будет пять сотенных им на водку, а не пойдут, верну качков.

- Эта, - нёс Толян, - дай нам тыщу!

- Ты, умник, нас обесточил. Хочешь в кутузку?

- Квасовка вон где! - Он поднял скатку из алюминия. - Столб, он в поле! В Квасовке, что ли? Поле - Магнатика! Починяем, ёп! Мы работаем у Магнатика. Эта Квасовка, где она - а где мы? Ёп, в поле! - Он показал рукой.

Донеслись звуки музыки.

- Из Квашнинских садов, от кладбища. Там Закваскин, перехоронивает, - бубнил Толян. - Дед заметил... Малый-то ладно, перехоронивает. А дед что? Должен тоже там! Помешал, ёп... Слышь ты, Михалыч? Эта, Христос воскрес! Не пойдут ведь электрики.

- Дам им деньги, будут и в пасху...

И мы проехали за развилку, где, справа, следовал, за разлог и за речку к ферме Магнатика, ров в снегах; мы же левым рвом прокатили ко мне во двор. Глянув в пойму, где зяб мой первенец, я отправился с Маркой нижней дорогой, - мимо Закваскиных с триколором на крыше, с белой антенной и с чёрным с джипом... Двор Заговеева, и его прошли... На Тенявинском выступе звук труб ширился... От руин церкви мы повернули. Прошлый раз я здесь вяз в снегах - нынче трасса наезжена... Вышли к кладбищу: к звукам марша, к многим авто, к толпе, разночинной по краю, где Заговеев курил в рукав и кивал у куч ржавленных обелисков. Дальше - площадка, где 'сливки общества' и священник, плюс иностранцы. Там и гремел оркестр... У чугунного постамента с вязью виньеток, на возвышении, лупоглазый от бодрости Зимоходов с траурным крепом сказывал, что в 'сей скорбный, но также в ясный день православнейшей Пасхи' славит он 'федеральную личность очень большой души Николай Николаевича' с прибытием 'как с надеждой', что Николай Николаевич, деду коего 'уважение', не оставит их.

- Малый - Колька Закваскин-то? - шепелявила привезённая в санках бабка. - Радиво кто спёр в давности?

И оркестр взгремел интермеццо.

В группе - округлое на квадрате, с побагровевшей кожей затылка. Младший Закваскин, тип-апоплектик.

Дальше тянулась речь краеведа, вравшего, что Закваскины, по словам 'Родословца дворян', род древний (гид трещал в ухо главного иностранца; дама, высокая, оттого мне заметная, увлеклась моей долговязостью и спросила вдруг гида: 'зд'ес', дескать, 'внук одного из туррхенневски хорр-калын'ычей, мнъе напомнить, кто из ихь долговат?'), - род древний, врал знаток местных дел; сей род дал бояр при Рюриках, и ботаника, и певца, и думца, и декабриста, сосланного в Нерчинск, и генералов всех войн на свете, и двух царевен; Квасовка и Тенявино были вотчиной, мол, Закваскиных, до сих пор территорию звать 'Закваскинский сад'.