Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович

Были вскрывшие гниль слов, были! И как провидели! Не о тех речь, кто, хуля старое, затевали такое, что прежнее мнилось раем, или кто ставил мат древним - новыми смыслами (факт лжи, чинящей самоё себя инструментами фальши). Се не предтечи. Лишь кто сходил с ума - мне предтечи. И кто постигнул, что всем идеям, скроенным, как иной Петербург и упряжь, противостанешь только юродством и лишь безумный жив, - мне предтечи. То есть мне Ницше друг или Лаоцзы, а не Кант-фразёр. Смыслы, пусть и гордятся, - жалки, узки и мелки. И все Америки с продуктовой культурой, но и духовности ватиканов/лхас - узки, мелки и жалки. Были предтечи, кто постигали, что избавление - обездолить ум до свойств tabula rasa. Были герои, свергшие принципы, проредившие гущь слов... но, - в чём драма, - сникшие перед библией, позабыв, что там корень. Не подвели черту: нигилизм вели, абсурдистику, шли в паяцы и в Дон Кихоты, в 'бул убещулы' всяких Кручёных, мыслили Прустом, чистились Джойсом, чтоб только вырваться, - а открыли единственно, что всё фальшь и что есть некий выход. В чём же он? В смыслах некаких истинных, толковали нам. Антисфеновской киникой, парадоксом Эйнштейна, ленинской догмой, ницшевским молотом, также прочими liberté в отношеньи рутины выдали вновь слова, чтоб фальшь мира, уж голоштанная, заимела обновы. Больше столетия оглушает перл: 'красота спасёт'. Как спасёт, если даже Христос не спас? сам Христос, кой был 'Слава' и 'Сила', 'Прелесть' и 'Мудрость' наипредельные! А тут часть спасёт? четверть? сотая? ноги мисс Юнивёрс спасут? 'красота' человечьих масштабов? типа, лолитка?! Нынче поправили: дескать, всё-таки 'красота спасёт'. В этом всё-таки - веры мало и, в общем, нет её. Словь сама, - в чванном смысле, что словь у бога, всё через словь есть, - словь эта, прежде чем воспевать себя, выдаёт, что спасенье в безумии ('будь безумным, чтобы быть мудрым'; 1 Кор. 3, 18). Надо забыть всю словь и её директивы, догмы, рецепты!

Что же, выходит, слово продром мне?!

Я смотрел на лже-Верочку. И Христос в ней увидел, что, как он некогда вдруг примчал 'исполнять закон' (гласно против реалий, втай он нашёптывал, что он здесь 'исполнять закон', чтоб реалии правили) - так и я как Антихрист (в правде Спаситель) здесь, чтоб разить слова. То, что я подле корня бед, мне являл словобог в этой Верочке, усмотревший: я не бегу отнюдь от святая святых его, не боюсь его. Я мог даже забыть его в понимании: гостья будет здесь, пока тот, кто в ней, или я не погибнем. Я мог плевать в неё - и всё вынесла б с ахами про 'любовь'... Ещё бы: как не любиться в мире фальшивостей, где любовь сутью ненависть, где ложь значится истиной и где всё симулякры?

Я против 'Логоса'.

- Я Антихрист, - изрек я.

Всё нужно трижды.

Верочка вдруг накрыла ладонь мою, что была на столе, своею. Истину прячет? Я усмехнулся тайной вечере, в коей, не по евангелью, намечается смерть слов.

- Как одолею? - вёл я ей. - А я мысль пустил об убийстве слов, и, как вирус в программе, мысль эта действует. Мы сидим, а пожар - он идёт уже. Началось уже, пусть не знаем. Нам про Венецию и про nebbia? - а не нужно; нет восприятия, порвались крепи знаний и мы не слышим ни про Венецию, ни про что-то. Слышим вокал лишь! Или вон там шумят, - я мотнул подбородком, - Греф, инновации, будто в них судьбы мира, - всё вокализмы. Ложь всё, как флогистон: с ним бегали, днесь ненадобен... И любовь носит имя, будто живая, ан она мёртвая... - Я пытался всё высказать перед тем, как язык и мозг сгинут, если действительно начался пожар. - Вы вот, Верочка, мните, дескать, спасать пришли? Да не вы пришли, а кто в вас и кто живенько, чтоб я был в его власти, то есть при разуме, снарядил вас, дабы прельстился я на любовь эту вашу, коя, как что не в лад в ней вашим понятиям, - нет её. Гнусно стёрло нас слово, дабы любить его и плоды его. Потому надо слиться. Грех - в разделении, чем фальшь держится... И что сам же ты ханжески осуждал!! - открылся я вдруг, с кем спорю, дабы увидели, кто здесь в Верочке. - Я солью всех! Ибо любовь - смерть слова и гибель личного; не контакт смыслов, мечущих новый смысл, но сплавление, чтоб всё кончилось, чтоб из всех всё в одно... - Я сбился, ибо постигнул: - Да ведь к тому идёт... Мутин! - я подозвал. - Послушайте, очень важно! Что ценят в сём миру эти как бы элиты, но и весь сброд? Что? Знания! Ищем высших, предельных знаний! Где они? О, не в РАН, а в падучей, свёртывающей мозг в нуль. Научный факт! Достоевский 'синтезом жизни' звал постигаемое в падучей, где ты безумен, где нет различия меж тобою и внешним, как нет и разума, но есть счастье, веденье сути, максимум знаний. Всяк пророк был безумен, вспомните Ницше. Вот оно! То есть станься в нас гуманизм всем счастье дать и последнюю истину, средство ведомо: спятить. Истинно! Сумасшествие - мера истины.

- Нравится, - потемнел, как малаец, Мутин подле стола близ Верочки, - что здесь, может, легонько тронь - и весь мир в кувырк. И что сделаю это я... И сыплется, от Кремля до Засранска, вся иерархия.

Марка вёл ниже спинки чёрного стула над головой своей, с сигаретой, спущенной к полу:

- Но человечество вдруг не хочет счастья безумия? Не тревожься, - он улыбался. - Я как раз за тебя. Я чувствую: при всём том, что вокруг тьмы смыслов, - нет самой жизни. Есть имитация. Но, вопрос: всем в подвале здесь, где пьют пиво, чем ты заменишь то осознание, что они как бы есмь в наличии: видят, жрут, слышат, ссут, excuse? Массы в 'царство небесное' не желают, ну а в безумие, в кое ты норовишь, тем паче. Наш словный мурок так всем нам нравится, что согласны погибнуть в нём... Вам, Андрей, сокрушить иерархию? Выйдет - вам-то что? Все сольются, и будет мясо как протоплазма. Впало вам мир валить... Но вдруг кто-то в нём рад? Подумайте: может, бог с нами медлит не по причине, что в чаше мало, - чаша наполнилась! Может, медлит он, оттого что хоть кто-то рад?

- Богу, - вставила Верочка, - не баланс между злом и добром указ. Пусть один рад - И Ему довод, чтобы весь мир стоял. Есть всегда лишь один Ему... Я без умысла, я готова без всяких, Павел Михайлович.

- Психи! - вскрикнула Леночка, отвернувшись и подперев лоб тонким запястьем в искрах браслета. Дочь наблюдала.

- Ну, и зачем труд? - спрашивал Марка.

- Труд? А затем, - я нёс, - что у радостных есть бог, если довольны, а у страдающих - нет его, если страждут. Но и затем ещё, что, будь мёрзнущий, все же тёплые, - то немедля казнь миру! Мальчика хватит, чтобы нужда была мир казнить! А он есть, этот мальчик, кой нынче мёрзнет. Есть, кто спасёт его! - Я смолчал, что, мол, я спасу. - Да, я вправе слезу стереть, пусть потом и не будет мира вообще.

- Всё? - бросила Леночка. - Я здесь белой вороной? Белая - потому что вы в саже!! - вдруг она вскинулась. - Я нормальная! Это вы хрень! Думала, что вы кончились, а вы есть... Кто? Вы! Раша!! - заговорила она в хрип, злобно. - Ваше безверие, пляс мозгов... Уже, кажется, ЕБээН с Рыжим Чибисом вздули вас... Сами жить ведь хотели и триколорили. Воля? Вот она! Десять лет нет теорий. Стройте. Нет, вы опять за трёп... И добро б философия, как пристало! Нет, вновь до дна долбить, до аменции... Что стоите-то? Сядьте!! - крикнула Мутину. - Сядьте с Верой-дурёхой! Сядьте же! И запомните: вы никто! Никому не нужны вы! Мир казнят... Кто? вы? ВЫ?!!

- Сядьте к нам, Андрей, - молвил Марка.

- Я до последнего, я до вылета должен вас... - начал тот, но взял рюмку. - День такой, впрочем... Мир потёк... Там второй контролирует... Значит, я мир прикончу, но не почувствую? В протоплазму?.. Но ведь, начавши, я осознаю, что это я творю? Я давлю, а они... - Он выпил.

- Мутин, заткнитесь! - Леночка сдвинулась, закурив сигарету. - Трёп... Мозг приелся? Вновь зудит сучья 'слёзка ребёнка' от Достоевского с неким 'мальчиком' Квашнина, кой мёрзнет? Блин, да их нету! Есть только сопли всяких невротов, их экссудаты! Можно без зауми? Но куда вам! Год уже спорят о нацъидее; им вдруг понадобилась идея! Вы сочините - и в эмиграцию, а она будет драть всех, кто здесь останется? Лучше бы помогали всем! Не умеете... Вера, что вы, несчастная, - за любовью к ним? Да у них её нет, любви! От неё тут бегут где проще, где только трёп.