Один типичный диалог:
Танкист рядовой Еремеев. Из самарского «сводного» полка. Документов у танкиста нет.
— Ротный собрал.
— А как фамилия ротного?
— Не знаю. Нас ему 31-го передали. Не успел запомнить.
— А где он сам?
— На Первомайской сгорел…
Даже в десантных войсках за громкими словами «дивизии», воюющие на том или ином направлении, скрываются «сводные» два-три батальона…
Умываясь своей кровью, под непрерывным огнем противника «сводные» полки становятся боевыми полками, а «сводная» армия чеченского похода становится боевой армией. Становится… но какой ценой?
За три недели боев в одной только Северной группировке из строя выбыло больше тысячи человек убитыми и ранеными…
* * *
Наверное, таким, как этот пехотный комбат, был артиллерийский капитан Тушин у Толстого. Невысокий, плотный, чуть лысеющий, весь какой-то мужиковатый майор Иван Петрович больше похож на тракториста. Сходство усугубляет замызганный до бесцветности грязью бушлат, прокопченные руки.
Батальон Ивана Петровича неторопливо, но упрямо идет к центру Грозного. В день одна-две улицы.
— Так боевой устав, дорогой мой, читать надо, — убеждает меня, хитровато улыбаясь, Петрович. — Уставы же, не зря говорят, кровью пишутся. В городе роте на день ставится задача взять улицу. Батальону — квартал. У нас, считайте, под ружьем (как раньше говорили) чуть больше трехсот бойцов вместо пятисот положенных. Нам квартал — сложно. А вот пару-тройку улиц — возьмем с божьей помощью.
Сначала на улицу просачивается разведка. Если противника там не обнаруживает, то занимает верхние этажи, крыши, а на улицу входят штурмовые группы. Они «чистят» дома и подвалы.
— Каждую квартиру проверь, в каждый закуток залезь, — инструктирует в который раз уже комбат. — Боишься — закати впереди себя гранату, только за угол не забудь спрятаться, да посмотри, чтобы стенка не из фанеры была.
После того как группы «сядут» на дома, на улицу броском выдвигается боевая техника — батальоны, бэтээры и «Уралы» с минометами?
Их сразу рассредоточивают, маскируют среди домов так, чтобы были полностью укрыты от огня гранатометов, занимают оборону, а разведка опять идет вперед.
Петрович совершенно стоически выслушивал льющийся на него из наушников поток отборной матерщины какого-то старшего начальника, требующего «немедленно… броском… с ходу… вперед…» После чего батальон вновь неторопливо двигается по Грозному.
Тактика простая и, как мне кажется, очень эффективная. За неделю боев в батальоне Петровича всего двое убитых и трое раненых. За это же время, как сообщил «по секрету» начальник штаба, «вычистили» больше сотни боевиков.
— Товарищ майор, к вам женщина просится, — докладывает какой-то солдатик из охранения.
— Чеченка?
— Нет. Русская.
Вопрос резонный. Дней пять назад в расположение батальона пришла чеченка. Спросила командира. А потом вытащила из кармана лимонку… Еле выбить из рук успели, благо, она толком и не знала, как с ней обращаться.
— Дети есть? — спросил ее на допросе Петрович.
Давясь слезами, та кивнула:
— Д-двое.
— И что тебе больше делать нечего, как с гранатой бегать по городу? Муж есть?
— Нет. Убили.
— Сейчас?
— Нет. Год назад.
— Так какого же хрена ты дурью маешься?
— Тесть послал.
— Тесть?.. А что же он сам не пошел?
— Старый. Плохо ходит. И у него жена новая. А я вдова. В доме тесно, сказал, детей воспитает сам.
С напутствием тестю оторвать женильный аппарат женщину выгоняют из расположения…
— Русская? Веди!
Заходит женщина. Как все гражданские люди в этом городе — без определенного возраста. Усталость, грязь, изнеможение. Если она скажет, что ей тридцать — поверишь, но если скажет, что пятьдесят, тоже поверишь.
— Здравствуйте, — спокойно здоровается она. Обводит взглядом всех. Останавливается на Петровиче, сразу признав в нем начальника. — У меня сверху живет чеченец из дудаевской контрразведки. Он сейчас дома вещи собирает. С ним еще четверо. У них автоматы и труба, которой танки жгут. Я могу проводить.
— Где это? — спрашивает Петрович.
Женщину подводят к карте. Она называет адрес. Уточняют, как пройти.
Наконец комбат вызывает разведчиков. Ставит задачу сухощавому старшему лейтенанту. Женщина вызывается проводить, но ее оставляют в штабе. Возможно, «на всякий случай»…
Пока ожидаем разведку, слушаем бесхитростный ее рассказ.
Нина Сергеевна по профессии — воспитатель в яслях. Была. Муж — инженер-нефтяник. Двое сыновей росли. Незадолго до прихода к власти Дудаева муж Нины Сергеевны, родом из Краснодара, сам казак, увлекся историей Сунженского казачества, ездил по станицам, встречался с людьми. Была у него мечта возродить сунженское казачество.
Через месяц после прихода к власти Дудаева за мужем пришли. Вооруженная группа чеченцев. Без ордера, без вещей мужа забрали и увели. Больше его Нина Сергеевна не видела. Старшему сыну было в ту пору семнадцать, младшему — четырнадцать. Через полгода после восемнадцатилетия старшего тоже точно гак же ночью увели. Младшего Нина Сергеевна вывезла в станицу к знакомым. Там сейчас и живет.
— Почему сама не уехала?
— Жить у чужих людей горько. Да и хоть какая-то надежда оставалась — вдруг вернутся…
Где-то неподалеку вдруг начинается перестрелка, но сразу резко обрывается.
— Все «чики-чики», командир. Двоих взяли, остальных «завалили». Вести?
— Нина Сергеевна, вас сейчас старшина покормит, есть хотите, небось? Даст продуктов с собой, чем богаты, поделимся. И проводит. Не надо, чтобы ваш сосед вас видел.
Но женщина неожиданно жестко возражает.
— Нет, я не уйду. Пусть этот гад меня увидит. Он, сволочь, полтора года мне в лицо скалился: что, мол, тварь русская, извели твое семя?
Заводят двоих. Солдат вслед заносит четыре автомата, самодельные подсумки с магазинами и трубу гранатомета.
Один высокий, сероглазый, лет двадцати пяти. По его заметавшимся глазам понятно — он и есть сосед. Второй лет тридцати пяти, смуглый, бородатый.
— Обыскали?
— Так точно.
— Есть что-нибудь?
На ящик перед комбатом ложится удостоверение дудаевской службы безопасности и какая-то бумажка с арабской вязью. Петрович их внимательно изучает, потом обращается к разведчику.
— Этого, — он кивает на молодого, — в штаб. Ты знаешь, к кому. А этого оставь.
Сероглазого выводят. В дверях ему дорогу заслоняет женщина.
— Извели нас, говоришь? — неожиданно срывающимся голосом говорит она. — Это вас, сволочь дудаевскую, изведут, как бешеных собак.
И неожиданно низко кланяется комбату:
— Спасибо вам, родные мои. Ничего мне больше не надо.
— Старшина, проводи, накорми и дай консервов. Понял?
— Есть, товарищ майор.
Остается пленный. Комбат долго на него смотрит, потом вдруг спрашивает что-то на незнакомом языке.
…Вот уж не ожидал, что мужиковатый Петрович еще и языки знает. Скорее догадываюсь, чем понимаю — спрашивает на каком-то из афганских наречий.
Пленный молчит. Но по его черным блестящим глазам, жестко упершимся в пол, видно, что слова комбата он понял.
Комбат еще что-то спрашивает. Пленный опять молчит.
— Ладно, все ясно, — переходит на русский Петрович. — «Душок» это. А кто, откуда — неважно. Афгана мало было, так еще и сюда, сука, приполз.
— Ивашов, — обращается он к разведчику, — отведи его.
Старлей кивает и подходит к душману. Стволом «АКСа» тычет ему в бок в сторону двери.
Смуглое лицо душмана вдруг сереет до землистого, покрывается бисером пота, он шумно дышит через ноздри. Его выводят. Вскоре где-то неподалеку гулко бьет короткая очередь.
На полу в углу остаются четыре трофейных автомата и «РПГ» 1991 года выпуска…
* * *
Уже сейчас ясно — чеченская война стала водоразделом в постсоветской истории Российских вооруженных сил. Эта война развеяла все иллюзии относительно той роли, которую сыграли в обороноспособности государства некоторые политики того времени.
