Крысиные гонки (СИ) - Дартс Павел

Юрист, основываясь на своём опыте общения с подзащитным «контингентом», объяснил, что так оно и делается — в смысле достигается послушание в банде, тьфу, то есть в коллективе: нужно спровоцировать кого-то из наименее уважаемых подельников на неподчинение, или хотя бы на возражения — и показательно его наказать. Тут, дальше — «или за обиженного впишутся другие, и тогда, чтобы сохранить авторитет, нужно будет мочить всех возбухнувших; или всё пройдёт на тихой волне, и тогда из промолчавших можно шнурки вязать…» — так вчера за ужином заверил внимательно слушавших его старосту, журналиста и командира дружины экс-юрист, не заметив, что в объяснениях сам изъясняется языком своих бывших подзащитных.

Собственно будь там Владимир, сведущий немного в социологии, он бы отметил для себя, что в любых замкнутых сообществах, будь то деревня, армия или геологическая группа, изолированных от направляющего влияния Закона и вообще Большого Мира с его культурными условностями, общение и иерархия неизбежно строится по примеру криминальной стаи, с соответствующим лексиконом. А наиболее полно взаимоотношения в «стае» и отражает уголовный слэнг, на который незаметно для себя перешёл бывший слуга закона:

— … если дёрнутся — мочить! Тут главное момент не упустить: мочить сразу, кто пасть раскроет, и, если понадобится, наглухо!

— Понял, Витька? — это уже ставил задачу Хозяин, — Назначишь кого, самого ответственного.

— Да! — продолжил юрист, — Чтобы кто вякнет — сразу в рыло, юшку из носа пустить. Другие как кровь увидят — зассат встревать…

— А если не зассат? Если буром попрут? — предположил журналист, тоже перешедший «на язык улиц разбитых фонарей».

— Тогда всех их мочить! Ёбн. шь в них с обреза, я с кипариса встречу! Они без оружия — не выдержат. Кого-то положим — оставшиеся будут как шёлковые!

— Ну, ты суров… хе-хе.

— Пацаны не станут в своих стрелять… — неуверенно заметил Витька.

— Вот чтоб не пришлось и твоих пацанов валить, и нужно с тем, кто первый пасть раскроет, поступить жёстко и быстро! Тогда без большой крови обойдётся. А кто-нибудь обязательно против вякнет, пусть баба какая, или старуха — в морду ей! Чтоб кровь пошла!..

Расчёт оправдался. Помогло то, что «народ», хотя и расслабленный городской «цивилизацией», уже тут, в деревне, вник в современные реалии. Куча трупов неделю назад возле церкви хорошо прочистила мозги от либеральных мыслей типа «не убий» и «нас это не коснётся». Очень чётко в последнее время все поняли, что любого и каждого это может коснуться. Без исключений.

И потому, когда Юличкин вдовец схватился за расквашенный прикладом нос, возмущение проявилось оооочень скромно: глухой ропот, больше испуганный, чем возмущённый. Даже бабки, считавшие себя, в силу возраста «неприкасаемыми», не стали вслух возмущаться, а только тихонечко заскулили «- Ххххосподя, та што жи ето делаится… Нильзя жи так с чиловеком…» Как-то предельно ясно «до народа» дошло, что время безответственных реплик и «возмущений произволом» ушло в прошлое, сейчас лучше заткнуться и молчать, чтобы не стать следующим.

Дернулся, было, старый Пётр Иванович, бывший директор бывшего лесхоза, — но в него десятком рук вцепились его родственники, теперь жившие у него, заплакали, заныли, зашептали на ухо, потащили назад, в толпу.

Дьявол отметил это с удовольствием. Чо — правильно всё эти мои умники рассчитали: утухли все; вон, этот оборванец согнулся, кровь из носу по морде размазывает, больше не возникает! А старикан… он ведь, сука, теперь смыться «на пригорок» захотит, и у него ружьё… и он на Громосеева влияние имеет… надо бы ему того. Этого. Ну, займёмся им попозже.

— … и мы показательно накажем труса! — возопил юрист, — То есть не накажем, а покараем!..

Тут же по знаку Витьки к Сашке Веретенникову, только что лишённого ружья в пользу Альбертика, подскочили двое парней и потащили его к телеграфному одинокому столбу на краю площадки. Сашка слабо сопротивлялся, он недоумевал. Да что вы делаете, в конце-то концов??.. Собственно, и никто не понял что происходит. Все с недоумением, постепенно переходящим в ужас, наблюдали за происходящим: вот Сашку подтащили спиной к столбу, вот завели ему руки за спину, и Витька сковал ему кисти рук настоящими ментовскими наручниками, нашедшимися у юриста.

— …показательно казнить труса, подло бросившего своих товарищей в бою!! — продолжал громко кликушествовать юрист.

— Казнить??!.. — ахнул кто-то в толпе.

Прикованный к столбу Веретенников только переводил взгляд с одного на другого, на своих бывших товарищей, на Витьку и бубнил:

— Вы чего?.. Вы чего, пацаны?.. Все побежали и я побежал… я же не знал что там бой, что там засада… пацаны!.. Витька! То есть — Харон. Вы чего?..

Почему-то все решили, что Сашку будут сечь, лупить розгами или там кнутом — как показывали в исторических фильмах. Думали, что юрист, вещающий про «казнить» просто оговорился; и недоумевали, почему Сашку привязали пузом наружу, сковав руки за спиной, а не перед собой — драть ведь надо по жопе и по спине… как так?

Сашка был тут, в деревне, без родителей; он жил с семьёй тётки, и отношения у них были не очень, на что и был расчёт — потому-то его и назначили козлом отпущения, вернее, «жертвенным тельцом» в жестокой драме, которую решил показать односельчанам Артист.

Но всё пошло совсем плохо, жёстко.

Юрист вошёл в раж и начал чуть не завывать:

— … казнить как труса и предателя! Этот акт символизирует единение бойцов дружины самообороны, их непримиримость к изменникам, сплотит и сцементирует боевое братство! И каждый впредь, кто струсит в бою, будет подвергнут жестокой и позорной казни!..

— … Харон!!.. Ты чего?? Я-то при чём?? Все побежали и я…

— Ты побежал первым! Ты бросил своё оружие!

— Я же нашёл ружьё утром!!..

— Не влияет! Ты бросил оружие. Ты бежал с поля боя. Ты будешь наказан… казнён!

— И это станет вехой в формировании настоящей, боевой, дружины! Скрепит кровью предателя и труса священное братство!.. — нёс уже полную околесицу юрист.

— Вииить… Харон! Вы чо?.. — продолжал канючить Сашка, всё еще рассчитывающий, что всё это понарошку и обойдётся.

Не обошлось. Барабанной дроби как в кино не было. Не было и эшафота и гвардейцев в каре в парадных мундирах; была поросшая травой вытоптанная площадка перед конторой, обшарпанная контора, и небольшая толпа деревенских-эвакуированных, до которых постепенно стало доходить, что это не шутка и не розыгрыш: мужчины испуганно молчали, мамаши стали прижимать к себе детей, закрывая им глаза — серьёзность происходящего дошла до них. Парни дружины, стоявшие как бы «в оцеплении» с винтовками и ружьями наперевес, нервно огладывались. У двоих-троих мелькнула мысль положить конец этому цирку, пальнув в Витьку; но это всё так и осталось на уровне нечаянно проскочивших мыслей: как и предполагал политтехнолог-журналист Мундель, у каждого сработал давным-давно вшитый современной цивилизацией в подкорку принцип: «Главное — не меня!»

Давно известный принцип, используемый всеми тиранами, освящённый массой поговорок типа «Моя хата с краю», «Меня не касается», уголовный принцип «Умри ты сегодня, а я завтра!» как всегда не дал никому проявить свои лучшие душевные качества. Да и были ли это ценные душевные качества?..

Витька извлёк из ножен с пояса нож, он встал сбоку прикованного бывшего товарища. С перекошенным ни то ненавистью, ни то страхом лицом поднял вверх руку, показывая всем блестящее лезвие.

— Ви-и-ить… ты чего?? Не надо… аххх!..

Витька размахнулся и воткнул лезвие в живот прикованному Сашке, сквозь курточку и рубашку, глубоко, наполовину лезвия.

— Аааа-ииии!!!! — завизжал кто-то в толпе. Стал вырываться Пётр Иванович от вцепившихся в него родственников, но силы были неравны. Закрыв лицо руками пошла из толпы Мэгги, плечи её вздрагивали. За ней потянулись ещё несколько женщин, уводя с собой детей. Им не препятствовали. Парни, стоявшие с оружием, благодарили судьбу, что не они на месте Сашки, — удрали-то практически все. Обошлось — и слава богу. Ну, судьба такая у Сашки… Витьке виднее…