— Будущее зависит от настолько многих событий, что я не могу просчитать их умом. Но я доверяю чутью. Ночью голова тоже соображает, и во сне я иногда вижу верные решения вопросов, которые я не смог решить, раздумывая над ними днем, — сказал Фуггер.
— В фехтовании тоже бывает, что только чутьем можно отразить удар, который не видишь глазами, — согласился Кокки.
— Вчера мне снова снился невидимый слон, которого я видел краем глаза, и он исчезал, когда я пытался разглядеть его двумя глазами. Я снова прыгал на него вслепую и пытался поймать. Но я проваливался как сквозь плотный дождь.
— Этот слон Вам снится постоянно.
— Под видом слона мне снится Италийская Конфедерация, которую хотят создать некоторые важные люди.
— Вы не хотите, чтобы мы тут перестали воевать друг с другом, с королем и с императором? Вам выгодно зарабатывать на войне?
— Вы очень поверхностно смотрите на политику, Антонио. Что бы ни происходило в Европе, внутренние войны, внешние войны или гипотетический мир всех со всеми, люди не перестанут пользоваться деньгами.
— Императоры не перестанут пользоваться деньгами.
— Очень поверхностное мнение. Мы кредитуем императора не потому что мы принципиальные сторонники кредитовать императоров в ущерб кредитованию кого-то другого. Карл дает нам возможность получить выгоду, как давал и его предшественник Максимилиан. Императоры заставляют мир вертеться, а финансисты имеют долю с оборотов.
— В войну мир вертится быстрее?
— Не знаю. Мне не с чем сравнивать. Я еще не видел достаточно продолжительного периода без войн. Европе воюет всегда. Нет, я не возражаю, чтобы у вас тут был мир. Мне просто не нравится, под чьими знаменами собирается конфедерация. Все эти люди только и делают, что вступают в союзы друг против друга в различных комбинациях. Или их всех съест кто-то один, и у нас с императором появится новый сильный противник на южных границах. Или проект развалится, и мы снова увидим на карте лоскутное одеяло. Разница в том, что существующее лоскутное одеяло мы в целом можем просчитать и предсказать. Построить финансовую стратегию и, по крайней мере, не уйти в убыток.
— То есть, вы принципиально не заинтересованы в переменах, прогрессе и развитии?
— Мы заинтересованы в тех переменах, прогрессе и развитии, которые мы взвесили, измерили и не сочли легкими.
— Это каких?
— Император Карл дает нам возможности, а Италийская Конфедерация не дает. Позвольте не пересказывать все расчеты.
— Верю на слово. Достаточно понятное объяснение. Только я не пойму, при чем тут чутье, которое показывает невидимым слоном очень даже видимого слона, которого вы уже взвесили, измерили и признали заслуживающим максимального внимания.
— Вы предположили, что я хотел бы больше войны в ваших чудесных краях.
— Не так.
— Неважно. В случае с Конфедерацией я как раз хотел бы меньше войны. Я хотел бы устранить Конфдерацию с минимально возможными усилиями. Поэтому чутье показывает мне, что у этого слона нужно извлечь сердце, и он исчезнет.
— Вы уже рассказывали сон про золотое сердце.
— Да. Я думал, что сердце слона — это королевское золото. Если мы лишим части финансирования французскую армию и провалим профранцузскую партию на конклаве, то Франциск отступит обратно за перевалы, а у д’Эсте и иже с ним пропадет необходимость балансировать между королем, Папой и императором. Всем сразу станет достаточно хороших отношений с Карлом Пятым.
— Но сердце это не золото?
— Получается, что нет. Сердце это кто-то из ключевых фигур. Может быть, Альфонсо д’Эсте. Может быть, Луиза Савойская. Не знаю.
Фуггер развел руками.
— Что скажете? — пауза затянулась, и он поторопил собеседника.
— В Вашем вещем сне я вижу существенное отличие от сурового материального мира, данного нам в ощущении, — сказал Кокки, — Этот Ваш слон. Италийская Конфедерация. Если предположить, что Конфедерация это слон, то он пусть невидим, что, кстати, тоже спорно, но вовсе не бесплотен. Он состоит из плоти и крови смелых людей, из камня крепостей отсюда до Феррары, из корабельного дуба, из генуэзского и папского золота, из миланской стали, из бронзы феррарских пушек. Не боитесь, что слон, которого Вы руками Марты и де Круа дергаете за хвост, за хобот и за бивни, однажды увидит, куда тянутся ниточки от марионеток и нанесет ответный удар по кукловоду?
— Я это предусмотрел, — ответил Фуггер, — Нам просто надо быть еще более невидимыми, еще более стальными и достаточно ловкими, чтобы проскакивать у него между пальцами. Я доверяю своему деловому чутью, и если оно показывает мне противника в виде слона, значит, он тяжеловесен и неповоротлив.
— Тревога! — крикнули со двора.
Щелкнула арбалетная тетива. Звук, легко узнаваемый для генуэзца. Щелк! Щелк! Бабах! — это уже аркебуза. Заорал раненый, зазвенели мечи.
Кокки вскочил.
— Стой, — приказал Фуггер.
— Вместе легче отбиться, — сказал Кокки.
— Если они пропустили врагов в упор, то уже мертвы, — возразил Фуггер, — Во дворе нас перестреляют, поэтому примем бой в доме. Они не пойдут на штурм с арбалетами.
Секретарь и камердинер откуда-то вытащили аркебузы и уже забивали заряды. Кокки подумал, что внешняя охрана держала оружие заряженным на всякий случай и по случаю мокрой погоды меняла заряды свежие каждый день, а то и каждую смену. Но эти двое определенно бойцы «на черный день», хотя оружие тоже под рукой и заряжают они очень ловко. Скорее всего, где-то в доме спал охранник, которому предстояло дежурить ночью.
— Бабах! — жахнуло за стеной и более громко.
Вот и он. Уже проснулся и схватил готовое к бою оружие. В ответ заорали несколько голосов. Кокки не выдержал, распахнул дверь и выскочил с мечом в коридор.
— Не стрелять! Переговоры! — крикнул через решетчатое забрало человек в полном доспехе.
Он заслонял остальных и держал в правой руке меч, а в левой маленький щит-баклер.
— Назад! — скомандовал Фуггер.
Кокки недовольно убрал меч и отступил в комнату. Фуггер стоял посередине, а секретарь и камердинер куда-то спрятали свои аркебузы и встали у задней стены, держась друг за друга, как перепуганные крестьяне.
Первым вошел латник. За ним — Просперо Колонна. Кокки видел его на турнире, поэтому узнал. Солидный, бородатый, сердитый.
— Так-так-так. Герр Антон чертов Фуггер собственной персоной, — сказал Колонна.
— Что с моими людьми? — спросил Фуггер.
— Черт с твоими людьми.
— Я серьезно спрашиваю.
— Я не менее серьезно отвечаю. Твои люди на пути в ад. Можешь на меня в суд подать.
— Зачем ты здесь?
— Защищаю свои интересы. Не ждал? Не у тебя одного работает разведка. Что, копаешь под нас с Помпео? Мы же с тобой должны быть на одной стороне, или не так? Зачем ты послал ко мне эту рыжую, которую ищет вся Генуя? Чтобы поссорить меня с генуэзцами? Не вышло.
— Прошу обращаться ко мне повежливее, мой дядя — имперский граф.
— Уже твой дед — жалкий простолюдин, а я потомок князей Салерно. Поэтому это ты должен обращаться ко мне вежливо, а не я к тебе.
— Я всегда на стороне императора, а ты?
— Я за него жизнью рискую. Я для него города беру. А ты пытаешься на ровном месте поссорить меня с друзьями.
— Во-первых, не такие уж они все тебе друзья.
— Вот как! Ну уж побольше друзья, чем заезжие немцы. Ты в курсе, что твоя рыжая отметилась во вчерашнем ночном побоище на стороне Медичи?
— И побольше друзья, чем император? — Фуггер не стал спорить про Марту, будто она не его.
— Ты на что намекаешь?
— На ваш с д’Эсте проект Италийской Конфедерации.
— Нам нужно перестать воевать друг с другом в чужих войнах.
— Вы все равно не перестанете.
— Можешь просто не лезть не в свое дело? Смысл вашей ростовщической жизни — сидеть на жопе ровно в своем Аугсбурге и одалживать денег императору, когда он попросит.
