Ночной убийца - Тамоников Александр Александрович

Буторина как будто током ударило. Он сразу вспомнил это короткое отрицательное движение головой незнакомца в полутьме на улице, и посадку головы, которая была чуть наклонена вперед и влево, и легкую картавость, вот это хорошо заметное мягкое произношение «р». Ни «г», ни «л», как бывает у картавых людей, а именно мягкое, почти французское «р».

– Значит, опять мне не повезло, товарищ, – улыбнулся Буторин.

Инженер резко повернулся, уставившись на незнакомца в обычном гражданском костюме, в которых тут многие ходят. Наверное, он узнал и голос Виктора. Ведь наверняка если убил он, то та случайная встреча должна была испугать человека. Кузин снова опустил голову и попытался уйти следом за электриками и сотрудником охраны, но на его пути возник Шелестов. Кузин поднял руку до пояса, и было неизвестно, что он собирался сделать. Может, поднять выше и вытереть рукавом испарину со лба или откинуть полу пиджака и достать пистолет. Но пальцы Шелестова сомкнулись железным обручем на кисти его правой руки.

– Спокойно, Степан Артемьевич, – сказал Максим, сжимая руку инженера. – Не делайте резких движений и не привлекайте к себе внимания.

Шелестов улыбнулся так, будто они вели приятный разговор с инженером, и даже приобнял того за плечи, успев провести рукой по пиджаку и убедиться, что за ремнем и под мышкой у Кузина нет пистолета. Пистолета, скорее всего, нет, потому что при проходе оцепления охраны всех гражданских сотрудников тщательно обыскивают. Впрочем, инженер и не думал сопротивляться. Он побледнел, его взгляд как будто остановился. За Шелестовым он пошел безропотно, никак не отреагировал, когда открылась дверь и Буторин довольно сильно толкнул Кузина в спину, чтобы тот вошел внутрь.

Это была небольшая комната, дверь которой снаружи прикрыта занавеской из плотной ткани. Площадь комнаты не больше шести квадратных метров. Здесь стоял платяной шкаф, квадратный стол и несколько стульев. В комнате не было даже окна, зато присутствовала на стене розетка для телефонного аппарата. Возможно, когда-то эту комнату использовали для экстренных телефонных переговоров. Причем для своих сотрудников, потому что выглядела комната совершенно не так, чтобы ее можно было показывать иностранным дипломатам.

Здесь оперативники уже не церемонились. С Кузина сняли пиджак и обыскали по всем правилам, включая рукава и штанины. Инженер не возражал, не оправдывался, не взывал к здравому смыслу и не убеждал, что все это ошибка. Буторин понял, что Кузин именно тот самый человек, которого в ночь убийства он встретил на улице, и что Кузин его тоже вспомнил. И самое главное, инженер вел себя так, как будто он признавал себя виновным.

– Степан Артемьевич, – Буторин подошел к Кузину почти вплотную, – вы ведь коммунист, коммунист со стажем. Вы прошли все проверки, прежде чем вас допустили к электрохозяйству правительственных зданий. Что произошло той ночью, когда я вас окликнул на улице и попросил «огоньку»? За что вы убили того человека? Почему оставили его в подворотне, вытащив из его карманов все до последней мелочи. Мы убеждены, что это было спонтанное решение, вы не готовились к этому преступлению, не планировали его. Вы убили этого человека при первой же возможности и первым, что вам подвернулось под руку, – обломком кирпича. Кто этот человек, за что вы его так?

– Человек? – неожиданно переспросил Кузин и поднял глаза на Буторина, потом перевел взгляд на Шелестова, глядя на оперативников, как на малых детей, которые еще ничего не понимают. – Человек, вы сказали? Да это же не человек! Это зверь, дикий, беспощадный, кровожадный. Он хуже зверя, потому что зверь убивает только тогда, когда ему жрать хочется, а этот убивает ради удовольствия, ему нравится убивать, ему нравится ужас, который испытывают жертвы и окружающие, он наслаждается этим ужасом. Такие, как он, не должны ходить по земле, они вне всяких законов: и человеческих, и божеских для тех, кто верит в бога.

– Кто он? – мрачно спросил Шелестов. – Расскажите нам!

– Поручик Овсянников, – произнес каким-то загробным голосом Кузин, опустив голову, – палач из банд атамана Семенова, зверствовавших на Дальнем Востоке и в Забайкалье.

– Так что же вы, – Шелестов аж поперхнулся, – вы что, не знаете, как действовать в таких случаях? Вы узнали в ком-то врага и не заявили ни в милицию, ни в НКВД. Вас же инструктировали, когда принимали на работу. Или вы нам рассказываете не всю правду? И правду ли?

– Этот человек… – Кузин вдруг поднял лицо и посмотрел на оперативников безумными глазами; он вытянул руку, указывая куда-то в стену, и пальцы его тряслись. – Этот убийца, на нем крови столько, что ни один другой на его месте не смог бы жить. Этот Овсянников на моих глазах отрубил голову моей жене… шашкой. Там, на Дальнем Востоке… Когда начались провокации на КВЖД. Мы работали с ней там в молодости…

И тут инженер как-то странно оступился, вытянул руку, пытаясь опереться о шкаф, но не дотянулся и повалился на бок. Буторин едва успел подскочить и подхватить падающее тело. Кузин хватал побелевшими губами воздух и пытался разорвать пальцами ворот рубахи. Шелестов выбежал в коридор, и в комнате сразу стали слышны голоса:

– Куда Кузин делся?

– Да я видел: он вон по коридору с кем-то выходил…

– Товарищи, ну найдите же его в самом деле, нет же времени совсем. Ехать пора.

– Машину быстро и врача сюда! – громче всех гаркнул Шелестов. – С сердцем у него плохо.

Платов, когда узнал о Кузине и подозрениях, начал распоряжаться быстро и энергично. Он сразу же назначил охрану, которая должна была сопроводить Кузина в ведомственную больницу и охранять его палату круглосуточно, не допуская никаких контактов. Он позвонил в кадры и попросил подготовить личное дело Кузина. Буторина он отправил на квартиру к Кузину, благо тот жил один. Шелестов отправился знакомиться с делом Степана Кузина.

Сотрудник отдела кадров был пожилым мужчиной с седыми пышными и до невозможности прокуренными усами. Под носом, там, где он в зубах часто держал самокрутку или папиросу, его усы из седых превратились в желтые и даже с какой-то зеленью. В помещении было почему-то холодно, и старик кутался в наброшенное на плечи старое зимнее пальто на вате с отложным воротником из облезлой лисы.

– Кузин, Степан Артемьевич, – глухо покашливая, сказал кадровик и положил перед Шелестовым картонную папку с номером на обложке, написанным чернилами.

Там было еще два пятизначных номера, но все предыдущие были зачеркнуты. Шелестов подумал, что за время хранения личного дела в кадрах менялись виды учета, а может, какие-то новшества заставляли перекладывать дело из сектора в сектор. Старик ушел к себе за деревянную перегородку, оставив гостя наедине знакомиться с делом. Шелестов пересел за стол, над которым висела лампочка, и там было светлее. Он открыл папку и стал читать анкету, автобиографию, написанную собственноручно Кузиным. Здесь же были подшиты справки, копии запросов и ответы на запросы, характеристики с предыдущих мест работы, из партийных органов. С большим удивлением Шелестов прочитал о награждениях Кузина. Его награждали не только почетными грамотами к праздничным датам, не только премировали денежными суммами и путевками в санатории. У него были три государственных награды – три медали. Причем первая из них – медаль «За боевые заслуги», а две других – «За трудовую доблесть» и «За трудовое отличие».

«Да, непростая жизнь была у этого человека», – закрыв папку, подумал Шелестов и посмотрел на часы. Он просидел над личным делом больше часа, изучив шаг за шагом всю жизнь Кузина. Правда, в личном деле ничего не было сказано о жене Кузина, погибшей в 1929 году. Значит, придется отправлять запросы, искать людей, которые знали Кузина по работе на КВЖД. И наводить справки о бывшем белогвардейском поручике Овсянникове, который якобы служил у атамана Семенова. Овсянников, если это он, мог прибыть в Москву с Востока. «Почему? Не знаю, – подумал Шелестов. – В принципе, этот Овсянников, если он работает против СССР, мог легализоваться под чужим паспортом в любой точке страны. Не обязательно, что он только прибыл из-за границы в связи с конференцией. И не обязательно в связи с конференцией».