Рамзес в последний раз осмотрел себя в маленьком зеркале и кинул расчёски в ящик. Попытка выпрямить волосы оказалась невыполнимой задачей; они уже не были такими неистово кудрявыми, как в молодости, но продолжали виться, что бы он с ними ни делал.
– Мы не дети, – решительно заявил он. – Мужчина не спрашивает разрешения матери на каждом шагу. Что плохого в том, чтобы удрать в Луксор на несколько часов?
Давид пожал плечами.
– Может, возьмём кошку? – спросил он, пытаясь оторвать Сехмет от штанины.
– Этот пушистый пузырь? Господи Всеблагий, нет. Зачем ты взял её с собой?
– Она хотела, – ответил Давид.
– То есть она вцепилась в тебя, и ты не мог её оторвать.
– Ей нравится кататься на лошадях. – Давид пощекотал кошачий подбородок. – Почему бы не взять её с собой? Она никогда не научится, если её не дрессировать.
– Кошек нельзя дрессировать.
– Но Бастет…
– Избавься от твари, и поехали, – коротко бросил Рамзес.
В ту ночь цвета заката были особенно яркими; ленты огненно-розового и пурпурного мерцали вслед маленькой лодке. Когда она достигла Восточного берега, гребцы снова принялись курить и фаддличать (сплетничать), а Рамзес и Давид поднялись по лестнице на улицу. Отель находился недалеко от берега реки, вот только добраться до него удалось не так-то быстро из-за встреч с друзьями и знакомыми – все хотели, чтобы Рамзес и Давид остановились и поболтали с ними. К тому времени, как они переступили порог «Луксора», уже стемнело. Рамзес подошёл к конторке и переговорил с клерком, и юноши уселись в вестибюле, чтобы дождаться ответа на отправленное сообщение.
– Я до сих пор не могу понять, почему ты не сказал матери, что собираешься навестить миссис Фрейзер, – спросил Давид. – Ведб она – друг семьи, не так ли?
Губы Рамзеса приобрели выражение, хорошо известное его другу.
– Миссис Фрейзер обратилась в первом письме именно ко мне. Она напомнила мне об обещании, которое я когда-то дал. Джентльмен лично отвечает на просьбу женщины; он не позволяет своей «мамочке» сделать это за него.
– А, – отозвался Давид.
Рамзес отбросил надменность и перешёл на быстрый идиоматический арабский, которым владел не хуже Давида, хотя для последнего этот язык был родным:
– Ты – единственный, кто может меня понять. Что ты чувствуешь, когда мои мать и тётя обращаются с тобой, как с ребёнком — с тобой, выполняющим мужскую работу и несущим мужские обязанности?
– Они заботятся обо мне, – просто ответил Давид. – А раньше никто не заботился.
Рамзес не остался равнодушным, но раздражение взяло верх над сентиментальностью.
– Я тоже забочусь о них. Я люблю свою мать, но если бы она знала о моих намерениях, то настояла бы, чтобы я позволил ей самой разобраться с этим вопросом. Ты же знаешь, какая она, Давид: нет женщины на земле, которой я восхищался бы больше, но она может быть чрезвычайно... – Арабское слово, которое последовало за этим, заставило Давида потрясённо застыть, пока он не понял, что оно не относилось к матери Рамзеса.
Рамзес сделал неудачную попытку спрятаться за большим горшком с растением, но остановился. Было слишком поздно. Семья Беллингемов, направлявшаяся от лифта в столовую, увидела их.
Долли была одета, как на большой бал – в бледно-голубом атласном платье, усыпанная украшениями из сапфиров и бриллиантов. Синие ленты были вплетены в серебристую массу волос. Её рука в перчатке лежала на руке отца, облачённого в вечерний костюм и державшего трость с золотым набалдашником. Сопровождала их незнакомая седовласая и просто одетая женщина с – по сочувственному мнению Рамзеса – загнанным выражением лица.
Оставив неизвестную женщину стоять в одиночестве посреди вестибюля, полковник подвёл дочь к Рамзесу и Давиду.
– Добрый вечер, – произнёс он, поклонившись первому.
– Добрый вечер, – ответил Рамзес, нахмурившись.
Беллингем взглянул на девушку, опиравшуюся на его руку.
– Долли рассказала мне, что произошло той ночью в Каире. Признаюсь, я разозлился на вас за то, что вы уговорили её пойти с собой в сад, но она заставила меня понять, что ваше необычное воспитание во многом обусловило неспособность понять благоговение, с которым следует относиться к цветку южной женственности.
Рамзес одарил Долли возмущённым взглядом. Она открыла обшитый кружевом веер, приподняв его так, чтобы он закрыл ей рот, и встретила этот взгляд широко раскрытыми невинными глазами.
– И, – продолжал полковник, – мужество, с которым вы сражались, защищая мою дочь, с избытком оправдывает ваш непреднамеренный поступок.
– Благодарю вас, – сдавленно выдавил Рамзес.
– Не за что. Мы собираемся на ужин. Может быть, вы окажете нам честь присоединиться к нам?
– К сожалению, мы уже приглашены, – произнёс Рамзес.
Полковник кивнул и убрал руку от дочери.
– Иди с миссис Мейплторп, дитя. Я присоединюсь к тебе через минуту.
– Да, папа. Спокойной ночи, мистер Эмерсон. Надеюсь, в будущем у меня появится возможность более красноречиво выразить свою признательность. – Она протянула руку в перчатке – судя по её положению, для поцелуя. Но Рамзес был избавлен от этой необходимости; веер упал на пол, и он наклонился, чтобы поднять его. Когда Рамзес протянул веер, то получил нечто взамен. Его пальцы автоматически сомкнулись на небольшом кусочке сложенной бумаги, и Долли отвернулась.
Женщина робко двинулась ей навстречу. Долли не остановилась и не признала её существования ни словом, ни взглядом. Подняв голову, она грациозно скользнула к столовой, а неизвестная женщина последовала за ней, как хорошо обученная собака.
– Она гувернантка или охранница? – осведомился Рамзес. – Или рабыня?
Ирония не пробила броню полковника Беллингема.
– Не могу назвать её надёжной телохранительницей, но это лучшее, что я мог найти – англичанка, которая преподаёт в женской школе в Каире. Она, по крайней мере, леди, и знает, что никогда не должна выпускать Долли из виду. Ваш отец не поверил мне, когда я сказал ему, что Долли в опасности. Возможно, теперь у него появилась причина изменить своё мнение.
– Без сомнения. – Рамзес коснулся щеки. Большинство ссадин зажили, но следы всё ещё были видны. – Однако, сэр, его мнение о своей ответственности в этом вопросе остаётся неизменным. Если цитировать дословно — какое, чёрт возьми, отношение имеет к нам ваша дочь?
– Можно было бы предположить, что безопасность молодой леди будет волновать любого джентльмена.
– Если я окажусь поблизости во время следующего нападения, то сделаю всё, что нужно, – пожал плечами Рамзес. – Надеюсь, вы не предполагаете, что я возьму на себя роль телохранителя? Даже столь… необычное воспитание, как моё, сочло бы подобное предложение неприемлемым.
Рука полковника в перчатке сжала трость.
– Какая дерзость, сэр!
– Моя матушка будет огорчена, услышав это, – бесстрастно произнёс Рамзес. – Теперь, если вы извините нас, я позволю себе напомнить о нашем предыдущем приглашении.
Беллингем развернулся и двинулся прочь.
– Ты был исключительно груб, – восхищённо выпалил Давид.
– Надеюсь, – выдохнул Рамзес. – Он игнорировал тебя, как будто ты – предмет мебели, и набрался наглости критиковать мою мать за то, что она плохо меня воспитала! Что касается его дочери...
