Нью-йоркский «Светский календарь» – выходивший дважды в год алфавитный список-справочник городских миллионеров и особ голубых кровей – тоже был вещью незаменимой. Как написал один обозреватель, этот перечень знаменитых имен и престижных адресов вызывал в воображении образы «старых денег, Лиги плюща, траст-фондов, привилегий по факту рождения, охоты на лис, первых балов, яхт, поло, прославленных основателей рода, закрытых имений в Андирондакских горах, родословных, испещренных именами магнатов XIX века». Нувориши и выскочки, горевшие желанием примкнуть к этому «реестру фешенеблей» – по выражению острого на перо публициста-сатирика Г. Л. Менкена – «совершали титанические усилия, лишь бы вставить туда свое имя».
А в воображении Бэрри этот список вызывал образы алмазов и жемчугов. По его словам, он наизусть знал целые крупные куски из «Календаря», собирая информацию о тех, кого приметил в «Казино» или увидел в газетах. Если это так, то его память можно считать феноменальной. Стандартное издание того времени состояло из примерно двадцати тысяч статей на семистах с лишним страницах. Больше пятидесяти страниц были посвящены одной только литере W.
Порой он ездил в Уэстчестер или на Лонг-Айленд, чтобы свести знакомство с молодой прислугой из роскошных вилл. Горничным, гувернанткам и поварихам льстило внимание учтивого, обеспеченного молодого человека – тем более на пафосном красном двухместном «кадиллаке» класса люкс за четыре тысячи. «После пары коктейлей я уже всячески им сочувствовал, выслушивая истории о несправедливости, а порой и жестокости хозяев, – вспоминал он, – составляя тем временем довольно полную картину распорядка жизни в их домах». Одна служанка проболталась, что ее хозяйка придумала средство от воров – прятать драгоценности на ночь в шелковый чулок, который засовывала под белье в корзину для стирки. Через пару ночей диковинный тайник наутро оказался пустым.
Однако в большинстве случаев Бэрри приходилось продумывать планы самостоятельно, без помощи невольных сообщников или инсайдеров. Он мог порой по нескольку дней вести наблюдение за домом, чтобы понять примерное расписание дня хозяев и прислуги. Часами сидя в кроне дерева или выглядывая из-за изгороди, он фиксировал время, когда кто-либо обычно покидал дом и когда возвращался. Готовясь к очередной массированной атаке на сокровища той или иной семьи, он порой совершал предварительные ночные проникновения, чтобы запомнить расположение комнат второго этажа и отметить про себя вероятные тайники. В один из домов в Ардсли, вспоминал Бэрри, ему пришлось проникать четырежды, но никак не удавалось понять, где именно хозяева хранят драгоценности, а что они где-то в доме, Бэрри не сомневался. Однако сдаваться он не желал и провел следующие пять вечеров на дереве, наблюдая за домом в бинокль. Наконец он увидел, как чья-то фигура в хозяйской спальне выдвигает ящик комода и, приподняв второе дно, достает шкатулку. В ту же ночь, дождавшись, когда все легут спать, он пробрался внутрь и изъял вожделенные сокровища.
Большинство хозяев домов при хранении своих драгоценностей вели себя куда менее осмотрительно. Бэрри нередко натыкался на дорогие украшения прямо на бюро или туалетном столике. Если же их куда-то убрали, значит, они почти наверняка в правом верхнем ящике туалетного столика в хозяйской спальне. «В девяти случаях из десяти, – говорил он, – именно там я и находил весь свой улов». Что бы он посоветовал тем, кто хочет понадежнее припрятать свои бриллианты? «Храните их на кухне».
Никаких проблем со сбытом своего «добра», как называл Бэрри краденое, он не испытывал. «Какие там проблемы! – отметил он однажды. – В те времена были скупщики, способные сплавить хоть статую Свободы». В Нью-Йорке 1920-х годов скупкой и продажей краденых драгоценных камней занимались, по словам Бэрри, сотни ломбардов, магазинов секонд-хенд, ювелиров – ему самому лично приходилось иметь дело не менее чем с пятьюдесятью из них. Некоторые камни – те, что покрупнее и поизысканнее – обычно уходили в Европу, где их подвергали переогранке и продавали, но основная доля его добычи оставалась в Нью-Йорке. Бутлегеры, например, покупали их для отмывания огромных доходов – припрятывали в сейфовых ячейках и по мере надобности обналичивали.
Однако из большинства камней и жемчуга делали новые ожерелья, броши и кольца, которые опять покупали состоятельные нью-йоркцы. Некоторые покупатели знали или подозревали, что вещь краденая. «Тех, кто хочет подешевле купить драгоценности, обычно мало заботит их происхождение, – писала в 1927 году газета “Бруклин Дейли Игл”, – и если на украшении нет каких-либо опознавательных знаков, они непременно воспользуются случаем и его купят». И не исключено, что эти камни в один прекрасный день вновь окажутся в кармане вора. «У камушков, – отмечал Бэрри, – причудливый жизненный путь».
Он внимательнейшим образом изучал не только своих будущих жертв, но и саму теорию ювелирного дела. Из иллюстрированного еженедельника «Джуэлерс секюлар» он узнал, как на стоимость камней влияют размер, цвет, чистота и то, насколько они редкие. «Я не упускал ни единого аспекта», – рассказывал он. Ведь чем больше знаешь, тем больше денег можешь требовать со скупщиков. Те же обычно соглашались выплачивать лишь небольшую долю от стоимости краденых камней – где-то от десяти до двадцати процентов, – а значит, если Бэрри хотел лучше заработать, ему требовалась добыча покрупнее. В золотую пору своей карьеры, в середине 20-х, он, по его собственным оценкам, добывал драгоценностей как минимум на полмиллиона долларов, что приносило ему ни много ни мало сто тысяч в год – полтора миллиона в сегодняшних ценах. «Главная сложность, – сетовал он, – найти скупщиков, имеющих под рукой достаточно наличных для моих объемов».
* * *
Бэрри осваивал и совершенствовал новые приемы своего прибыльного ремесла. Он дал себе зарок ни за что не оставлять отпечатков пальцев и был буквально одержим перчатками. Он не снимал их даже в поезде по пути на дело и обратно: а вдруг проводник что-нибудь заподозрит, и тогда полиция найдет его отпечатки на отрывном талоне? К лестнице он голыми руками не притрагивался. Если в усадьбе был ночной сторож, Бэрри изучал маршрут его обхода территории и вычислял, в какое время лучше пробраться внутрь; лишь однажды – хвалился он – сторож застал его врасплох и ему пришлось удирать. Сторожевые собаки тоже не служили серьезной преградой – их несложно успокоить или войти к ним в доверие. У Бэрри был свой пес, и его запаха хватало, чтобы свирепый настрой сменился виляющим хвостом. Иногда, чтобы пес отвлекся и хоть какое-то время не вылезал из конуры, он приносил ему лакомство или приводил с собой суку. «Почти у всех сторожевые собаки – кобели, – отмечал он. – Это ошибка».
Он не жалел времени и труда на планы отхода. «Это обычный здравый смысл, – указывал Бэрри, – но некоторым жуликам попросту не хватает на него мозгов». Ведя разведку у очередной усадьбы, он всегда смотрел, где ближайший полицейский участок, и прикидывал, каким путем, скорее всего, поедет патруль в случае вызова. Если дом входил в маршрут полицейского обхода, он проникал туда, когда знал, что патрульный сейчас – в самой удаленной точке. «Всегда можно рассчитывать, что до прибытия полиции у тебя будет минут пять-десять, – отмечал он. – Хороший бегун, если он при этом пользуется головой, многое успеет».
Бэрри по несколько дней исследовал территории вокруг богатых анклавов в пригородах Нью-Йорка. Во время одной из таких вылазок он обнаружил скрытую в лесу тропинку, которая на протяжении около десятка миль – от Тарритауна до Йонкерса – шла рядом с основной дорогой, и порой, возвращаясь с успешной охоты, он ею пользовался, чтобы незаметно наблюдать, как навстречу со свистом несутся полицейские машины. Однако в большинстве случаев он предпочитал поезд, куда запрыгивал на мелких полустанках. При подготовке он изучал расписание и всегда знал точное время прибытия поезда, который быстро доставит его на Манхэттен. «На каждом деле, – хвалился Бэрри, – у меня все было распланировано поминутно – как на радио».
