Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза - Джобб Дин

Новобранцы, запертые в палаточном городке Кэмп-Грина, буквально терпели бедствие. На Северную Каролину обрушивались сменяющие друг друга бури. «Сапоги и колеса превращали красноглинистые дороги лагеря в море грязи – она замерзала, оттаивала и снова замерзала, делая жизнь и солдат, и офицеров окончательно невыносимой», – вспоминал младший лейтенант Джеймс Поллард в своей книге об истории 47-го полка. Практические тренировки на воздухе не проводились неделями, скуку скрашивали лишь часы караульной службы, рабочие наряды, классные занятия по штыковому бою и обращению с винтовками и пулеметами. Основную же часть времени Бэрри и его товарищи проводили, дрожа от холода в своих восьмиместных палатках. Растущие вокруг лагеря сосны беспощадно вырубали на дрова. Палатки порой загорались, их обитатели в панике выскакивали на ночной мороз. «У нас не было современной канализационной системы», – писал Поллард. Распространялись инфекции. Однажды им пришлось провести целый месяц на карантине по поводу вспышки спинального менингита.

Монотонность, холод, жесткость правил (забыл побриться – пятидневный наряд на кухне), все это мало-помалу подрывало боевой дух. На борьбу с этой проблемой встала Ассоциация христианской молодежи [8], чьи волонтеры развлекали солдат – выступали с водевилями, издавали лагерную газету, где освещался ход мобилизационной кампании и прочие темы, интересные «армейцам и оставшимся дома друзьям и родственникам». Когда солдатам стали давать увольнительные для набегов на Шарлотт, выяснилось, что одного из развлечений не хватает. «В городе полно солдат, – написал один из приезжих весной 1918 года в открытке домой, – но спиртное здесь не продают». В штате ввели сухой закон еще десять лет назад.

Полевые занятия возобновились в марте, всего за несколько недель до отправки 47-го полка в Европу в составе 4-й дивизии армии США. За этот короткий срок новобранцам предстояло подготовиться к предстоящим боям, получив навыки окопной войны и стрельбы из винтовки. В конце апреля, после шести месяцев грязи и лишений, Бэрри вместе с однополчанами погрузился в поезд до Нью-Йорка. Еще немного, и война станет для них реальной жизнью.

Парни в хаки тесно набились на палубы элегантной двухтрубной «Принцессы Матоаки», покидавшей утром 11 мая гавань Нью-Йорка. Хмурое и серое – в тон камуфляжной окраске лайнера – небо брызгало дождем. По иронии судьбы солдаты плыли воевать с Германией на немецком же судне, захваченном на Филиппинах, когда Штаты вступили в войну. Сейчас на нем находилось четыре тысячи человек, вдвое больше, чем довоенная пассажировместимость.

Корабль с 47-м полком на борту влился в конвой, состоявший из тринадцати транспортов и американского крейсера «Фредерик». После пережитой угрозы торпедной атаки и битвы с ведром нервы у всех были на пределе. Пресную воду выдавали строго ограниченными порциями, а перегруженный работой камбуз мог обеспечивать только два приема пищи в день. Из-за шторма, настигшего «Принцессу Матоаку» в середине пути, многие страдали от морской болезни, и им было не до обеденного расписания. «В жизни не видел столько воды!» – то и дело восклицал один из членов экипажа, салага с пшеничных полей Канзаса.

Рядом с французским побережьем, на финальном, самом опасном участке пути конвой сопровождала группа из девяти противолодочных кораблей союзников. 11 мая пересекшая за десять дней Атлантику «Принцесса Матоака» вместе с остальными кораблями причалила в Бресте, портовом городе на западной оконечности Бретани.

Там их ожидали железнодорожные составы, которые помчат полк через север Франции. «Солдатам не терпелось поскорее попасть на фронт и покончить со всем этим», – обнадеживал матрос с «Принцессы Матоаки» своих родных в письме домой. Энтузиазм новичков поумерился, стоило им увидеть, как из вагонов Красного Креста выгружают для отправки домой бойцов с чудовищными ранениями – безруких, безногих, ослепших. Они ощутили, какая варварская бойня уготована им впереди.

«Никогда прежде, – писала пенсильванская “Делавэр Каунти Дейли Таймс” незадолго до вступления Штатов в войну, – смертоносные орудия не были столь многочисленными, столь изощренными, столь чудовищными». Бризантные снаряды. Скорострельные пулеметы. Отравляющий газ. Огнеметы. Бомбардировщики и цеппелины с бомбами. Первые тяжелые танки. Шрапнельные снаряды, чья начинка поражала гораздо больше солдат, чем пули, и наносила страшнейшие раны: зазубренный металл, как отметил один военный хирург, «разрывает, вспарывает, раздирает живую ткань». Лесли Басуэлл, американец, добровольно подрядившийся еще в начале войны водить санитарные автомобили Красного Креста, выпустил в 1916 году книгу, где разоблачал «тщетность, полнейшую, дьявольскую безнравственность, бессмысленную кровожадность» войны. Басуэлл описал все без утайки. «В грязи нейтральной полосы, – рассказывал он, – воронки от снарядов усыпаны сотнями искореженных трупов… повсюду кое-как валяются руки, ноги, головы… некоторые тела уже полусгнили, некоторые солдаты лишились жизни совсем недавно, некоторые все еще полуживы, они беспомощно лежат между своими и вражескими расположениями». Жуткая, опасная работа Бэрри состояла в том, чтобы пробираться в этот ад на земле, не обращая внимания на свист пуль и взрывы снарядов, в поисках еще живых.

Санитары принимали участие в любой наступательной операции, они на месте оказывали раненым первую помощь. Повязка Красного Креста – единственное, что выделяло их на поле боя, а в остальном они внешне ничем не отличались от остальных солдат – та же форма, та же каска. При себе у них имелся йод для обработки ран и бинты для остановки кровотечений. Эта первичная обработка была жизненно важна – снижала риск заражения и увеличивала шансы на то, что даже тяжелораненого бойца успеют доставить на санитарном автомобиле в полевой госпиталь на безопасном от линии фронта расстоянии, где его прооперируют и будут лечить. Раненых собирали специальные солдаты с носилками, а если таковых поблизости не оказывалось, то санитары сами пробирались по грязи, неся на себе или волоча пострадавших в безопасное место.

Прежде чем отправить раненого в полевой госпиталь, его состояние оценивали и стабилизировали в батальонном лазарете в разрушенных зданиях или окопных землянках. «Мрачный грот, освещенный двумя фонарями», – так описал один из таких медпунктов корреспондент «Вашингтон Пост» после командировки на американские позиции. Тамошний медик махнул рукой в сторону грубо сколоченной лавки и двух ящиков, выполнявших роль стульев. «Наш операционный стол», – объяснил он журналисту. В лазарете прививали от столбняка. Накладывали шины на раздробленную конечность. Сортировали раненых, отсеивая тех, кого спасти уже нельзя. Немцам тоже оказывали помощь, но только в том случае, если она не требовалось солдату из войск союзников. «Сначала наши, – обронил носильщик. – Фриц погодит».

Мужество санитаров поразило журналиста из «Бостон Глоуб», делавшего репортажи о войне. «Ринуться вместе со всеми в атаку – это одно, – писал он из Франции. – Но другое дело – спокойно идти под град пуль, чтобы вынести оттуда раненого товарища или прямо на месте сделать ему перевязку». Поскольку от мастерства и проворства санитаров зависели жизнь и смерть, они пользовались огромным уважением. Это «самые популярные люди во взводе или батальоне», – отмечалось в одном из докладов армии США. Их беззлобно, по-дружески прозвали «окопными крысами».

Уровень потерь в медицинских подразделениях ужасал. Санитары и носильщики служили легкой мишенью для вражеских артиллеристов, пулеметчиков и пилотов. Одной из бригад, занятой созданием медпункта рядом с передовой, пришлось несколько часов пролежать лицом в землю, пока вокруг них рвались шрапнельные и газовые снаряды. На другом поле боя снарядом убило двух носильщиков вместе с солдатом, которого они несли. Рядовой Чарльз Холт из Бруклина в ужасе наблюдал, как немецкие бипланы с бреющего полета обстреливают раненых и медиков, пытающихся их спасти. Дать отпор санитары не могли. Им выдавали только оружие для ближнего боя – 38-калиберные автоматические «кольты» и охотничьи ножи. Стрелявшие в медиков могли порой попросту принимать их за бойцов, но в американской прессе это все равно подавалось как доказательство варварства немцев. «Для большинства гуннов, – презрительно высказался один солдат из Коннектикута, – Красный Крест ничего не значит».