Ларри, Мо и Керли.
Керли, Ларри и Мо.
Кто эти люди и зачем он им нужен?
Дело обстояло так. Хасан был студентом, мечтающим стать комиком. На самом деле он, скорее всего, займется чем-то предельно заурядным, какой-нибудь сугубо офисной работой. Он учился на факультете экономики и управления производством. Экономики и, черт возьми, управления. Нельзя сказать, что отец на этом прямо вот настоял, однако отнесся к данному варианту с куда большим энтузиазмом, нежели тот, с которым воспринял бы поступление сына, скажем, на театральный факультет. Хасан очень хотел учиться на театральном. Но в таком случае оплачивать учебу пришлось бы самостоятельно, да и что плохого в том, чтобы плыть по течению? При данном раскладе у него была и возможность снимать собственную комнату, и машина, да и вообще — надежный тыл. Экономика и управление были тем тылом, куда можно ретироваться, если карьера комика сгорит при входе в плотные слои.
Он подумал о том, сколько сейчас в мире людей, исключая тех, кто в данный момент сидит в сырой камере смертников, которые проводят жизнь в таком тылу; которые стали офисным планктоном или офисными уборщиками, учителями, продавцами, сантехниками, айтишниками, священниками или бухгалтерами только потому, что ничего не вышло с рок-н-роллом, футболом, кино или автогонками, — и заключил, что ответом было: все. Всем хотелось увидеть небо в алмазах. Удавалось же лишь ничтожно малому меньшинству, которое, наверное, и не ценит это как следует.
Так что Хасану в некотором роде даже повезло. Он таки увидит небо в алмазах. Всемирная известность была в двух шагах. И он, признаться, тоже не ценил это как следует, за исключением этих трансцедентальных моментов внутреннего успокоения, когда становилось очевидно, что поездка на американских горках подошла к концу и можно, можно, можно наконец-то выдохнуть…
Ларри, Мо и Керли.
Керли, Ларри и Мо.
Кто эти люди и зачем он им нужен?
Самым ужасным было, что Хасану казалось, он понимает.
Казалось, что понимает.
* * *
В пивной близ Слау-башни, за тем же столом, где Сид с Ривером сидели утром, сейчас выпивали Мин Харпер и Луиза Гай: он — текилу, она — водку с энергетиком. Оба пили по третьей. Первые две были употреблены в относительной тишине, насколько атмосферу пивной в центре города можно назвать тишиной. В углу бормотал телевизор, но ни один не смел посмотреть туда, боясь увидеть изображение мальчишки в подвале — предмет, который безраздельно занимал мысли обоих с самого утра и который наконец всплыл на поверхность, как всплывает пузырь газа, высвободясь из-под донного валуна.
— Бедный мальчик.
— Думаешь, они осмелятся?
— Что, вот так прямо рубанут сплеча?
«И снесут ему голову», — подумали оба и одновременно поморщились от невольной двусмыслицы.
— Извини.
— Но как ты думаешь?
— Да. Думаю, что — да.
— Я тоже.
— Потому что они не выдвинули…
— …никаких требований. Сказали просто…
— …что убьют.
Оба опустили бокалы, и сдвоенный стеклянный отголосок на миг завис над столом подобием звукового нимба.
Этим вечером «Глас Альбиона» впервые официально заявил о себе, опубликовав на своем сайте текст обращения с подтверждением того, что через тридцать часов Хасан Ахмед будет казнен. «52 трупа в метро = 52 трупа в ответ», — пояснялось в обращении. К этому прилагалась и обычная в таких случаях околесица про национальное самосознание и угрозу гражданской войны. Веб-сайт состоял из единственной странички и не приводил каких-либо доказательств причастности, в то время как ответственность за происходящее взяли на себя уже тринадцать различных группировок, транслирующих картинку с Хасаном через собственные порталы. Однако Хо перехватил упоминание «Гласа Альбиона» в служебке Риджентс-Парка, и сомнений в том, кого Пятерка считает ответственными, было мало. «Странно только то, — заметил Хо, — что сайт создан всего две недели назад и каких-либо иных упоминаний этой группировки в Сети практически нет».
И все же идентификация заложника была подвижкой.
— Теперь, когда они знают, кто он, они знают, где его искать.
— Они наверняка давно уже знали, кто он.
— Они наверняка знают намного больше, чем говорят.
— Нам бы все равно ничего не сказали.
— Слау-башня: тихие радости жизни.
Такие, как прочесывание «Твиттера» на предмет шифрованных сообщений. Или составление списков иностранных студентов, пропустивших более шести лекций в течение семестра.
Они допили и заказали еще по одной.
— Хо наверняка в курсе событий.
— Хо знает все.
— Думает, что знает.
— Помнишь, как он сиял, когда определил, что трансляция идет в записи?
— Будто шифр «Энигмы» раскусил.
— Будто самое важное заключается в том, что крутят закольцованный фрагмент.
— А пацан — просто набор пикселей.
И впервые они посмотрели друг на друга, не притворяясь, что не смотрят. Выпитое не добавило пригожести ни той ни другому. Луиза, по обыкновению, раскраснелась, и будь это ровный нежный румянец, большой беды, может, и не было бы, однако вместо этого она пошла разводами и пятнами, а кожа обзавелась топографией неаккуратно сложенной карты. Что касается Мина, то его лицо набрякло, щеки обвисли складками, а уши багровели в тон глазам. По всему городу — да и по всей планете — происходило одно и то же: люди, отправляясь выпить с коллегой после работы, раз за разом лишали себя всяких шансов и тем не менее упорно продолжали это делать.
— Лэму, должно быть, известно больше.
— Больше чего?
— Больше, чем нам.
— Думаешь, его держат в курсе?
— Больше, чем нас.
— Ну это несложно.
— А я знаю его пароль.
— Правда?
— Наверное. Мне кажется, он так и не…
— Шутишь!
— …поменял исходный.
— Классика.
— Его пароль — «пароль».
— Точно?
— Хо так считает.
— И он тебе это сказал?
— Ему хотелось с кем-нибудь поделиться. Показать, какой он умный.
Какое-то время оба исследовали бокалы. Потом их взгляды снова встретились.
— Еще по одной?
— Давай. Хотя…
— Что?
— Может, обратно в офис?
— Уже поздно. Там уже нет никого.
— Вот именно.
— Думаешь, нам стоит…
— Проверить, прав ли Хо?
— Если Лэм что-то знает, это будет в его почте.
Оба мысленно проверили данный план на предмет недочетов, которых обнаружилось множество. Оба решили не зацикливаться на данном обстоятельстве.
— Если нас застукают за чтением почты Лэма…
— Не застукают.
Если бы кто-то был в офисе, то с улицы был бы виден свет. Вдобавок Слау-башня не была тщательно охраняемым объектом.
— Думаешь, в этом есть какой-то смысл?
— Больше, чем сидеть тут и напиваться. От этого-то точно толку мало.
— Твоя правда.
Оба ожидали, что первый шаг сделает другой.
В результате для начала заказали еще по одной.
* * *
В больницах приходилось бывать и раньше, но лишь в детстве. В один особенно злополучный год Ривер оказался в заточении аж дважды: в первый раз — когда ему удалили миндалины, а второй — со сломанной рукой, результатом падения с большого дуба, росшего через два поля от дома бабушки с дедушкой. На дуб он взбирался и раньше и неизменно испытывал затруднения при спуске. В тот раз затруднений не возникло. Обо всем позаботилось земное притяжение. Памятуя о своем обещании не лазать по деревьям, дома он попытался скрыть полученную травму, но в конце концов вынужден был признать, что да, ему сложно держать вилку. Впоследствии С. Ч. рассказывал, что лишь после того, как он во всем сознался, Ривер побледнел, затем стал совсем белым, а затем потерял сознание и повалился на пол.
Лежа теперь в темноте, он вспомнил об этом эпизоде потому, что тогда его навестила в больнице мать. Он увидел ее впервые за два года, и она утверждала, что ступила на английскую землю буквально в тот день. «Возможно, в тот самый момент, когда ты упал, солнышко. Как ты думаешь, такое возможно? Что ты, будучи за много-много миль, почувствовал мое возвращение?» Даже в девятилетнем возрасте Ривер усомнился в правдоподобности такого сценария и не особенно удивился, узнав впоследствии, что на самом деле Изобель вернулась из-за границы несколькими месяцами раньше. Но как бы там ни было, сейчас она была с ним, без сопровождения в виде «нового папочки» и абсолютно не смущенная тем, что нянечке Ривер до этого отрекомендовался сиротой. Единственное, чем она возмущалась, был недогляд со стороны ее собственных родителей.
