Они помнили меня.
Они верили мне.
Они любили меня?
А Пан, попивая из меха красное парфянское вино, утешал меня:
– Не кляни жизнь, Мидас! Она прекрасна и в страдании. К сожалению, она очень коротка…
Его осел поднял дугой хвост и вывалил на кремнистую тропу дымящиеся комья навоза. У меня не было сил обходить их, и я ступал босыми израненными ногами в горячее зловонное месиво, и не успевал снова шагнуть, как навоз твердел, застывал, круглился в тяжелые золотые яблоки.
– А если жизнь невыносима, Пан? – спросил я из последних сил.
– Не говори так, Мидас! И у царей жизнь бывает горька, но только горьким лекарством исцеляют тяжелую хворь…
Оглушительно громыхнул гром, и ночное небо разъяла пополам длинная серебристо-синяя молния. Пан опасливо взглянул наверх, вздохнул:
– Я надеюсь, что мой властитель Дионис и божественный брат его Аполлон утомились долгим и ярким празднеством. Я верю – они сладко и беспечно отдыхают. Когда они узнают о моем самовольстве…
Он не закончил фразу, крякнул и покрутил досадливо головой.
– Чего тебе тревожиться, Пан? Ты же бессмертен…
Пан гулко захохотал – сотрясался его толстый лохматый живот, перекатывались под лоснящейся кожей мощные мышцы.
– Бессмертны только боги! Нам в утешение они дали бесценный дар – короткий людской век. Ослепительно быстрый миг между сумерками рождения и тьмой смерти. Звенящая радостью радуга – мостик из теплой мглы материнской утробы в холодную черноту могилы. Поверь мне, Мидас, в мире, кроме этого, ничего нет…
Когда мы дошли до берега Пактола, священной реки, к воде обещанного мне Паном спасения, высокие звезды в небе прозвонили Час Тавроса.
– Миг мрака, Пан, пик ночи наступил, – сказал я.
– За этим пределом кончается власть темноты, – сказал Пан.
– Роковой страшный час – сейчас умирают старики и больные, – вздохнул я.
– Но в сладкой судороге наслаждения сейчас зачинают детей – гениев и героев, – усмехнулся Пан.
– К спящим приходят самые тяжелые кошмары…
– А к музыкантам и поэтам являются и ласкают их музы…
– Пан, в этот час я велел поднимать на казнь осужденных…
– Зато искателей и путников поднимает в этот час надежда, – качал громадной кудряво-патлатой головой Пан.
Выцветала густая синева ночи, невнятно лепетал на берегу тростник, с шелестом и мокрым шорохом мчалась вода по камням, где-то близко закричала птица.
Пан положил мне теплую руку на плечо:
– Плыви…
– Я утону в своем золотом рубище. Оно непосильно мне…
– Доверься, Мидас, я не обману тебя… Плыви… – И легонько толкнул меня в спину.
Пустота падения. И удара о воду я не ощутил, и холода не почувствовал, и страх исчез – я долго опускался сквозь густую и теплую воду, плавно, легко, и движения мои были свободны, как во сне.
И это было чудо – я видел сон во сне.
А пришедшие после долгой мучительной неволи легкость, гибкость, свобода были так прекрасны, что я решил остаться здесь навсегда. Но когда уперся ногами в мягкое песчаное дно, где-то высоко вверху воду прорезал косой острый луч солнца, и мир вокруг вспыхнул буйством невиданной красоты, я увидел обещанную Паном радугу между рождением и смертью, оттолкнулся от тверди и быстро поплыл к свету.
Вынырнул, тряхнул головой, не ощутил саднящей, острой, мозжащей боли в ушах и увидел рассвет, и мокрый мягкий хитон холодил мне плечи, и услышал счастливый заливистый лай скачущих по берегу моих псов, а медленно удаляющийся вверх по тропе Пан кричал мне, что свобода – это и есть жизнь, но я быстро плыл по течению и звал его в слезах:
– Пан, не покидай меня! Ты спас меня! Останься…
А он, задержавшись перед скалой на повороте, крикнул:
– Мидас, я нарушил волю богов! Ты-то эту компанию знаешь! И гнев их будет ужасен… Больше, дружище, мы не увидимся никогда…
И ветер трепал и таскал, как тряпку, его крик – никогда… никогда… никогда!..
– Подожди, Пан! Подожди еще миг!.. Я должен…
Быстрый поток уносил меня, и откуда-то издалека, уже не видел я Пана, а все еще слышал его голос, измятый эхом:
– Отныне Пактол будет золотой рекой… Золотой рекой… Отдай ее людям… Людям…
Я выбрался на берег, добрел до большой старой оливы и, падая, раскинул руки и обхватил землю, как возлюбленную. Мои собаки, верные мои псы, не боялись меня, они лизали мне лицо и радостно рычали. Приподнял голову и увидел, что дно реки стало сливочно-желтым. С ветки упала крупная оливка. Я слышал, как с шорохом растет трава. И тихо позванивают на дне Пактола золотые песчинки.
Я, наверное, задремал, потому что увидел, как по косогору медленно идет ко мне, опираясь на резной посох, мой отец, совсем старый, мудрый и тихий царь Гордий, и он ласково говорит, утешает и обещает:
– Спи, сынок… Доброму человеку, уснувшему под оливой, приснится сказочный вещий сон. Он узнает секрет моего магического Узла… А кому ведом секрет Гордиева узла, тот владеет миром. Он знает секрет бессмертия…
Я хотел сказать ему, что мой опыт дольше, больше и горше. Я хотел рассказать Гордию, что добрый человек не может владеть миром, ибо в том, кто владеет миром, умирает доброта. Но не мог пошевелить губами.
Я очень хотел заснуть. И не мог – я ведь хотел снова увидеть сон внутри своего сна. И, минуя сон-тайну, я проснулся совсем, вылетев из волшебного небытия, как из реки…
Я взял со столика очки – на электронных часах мягким зеленым светом пульсировали цифры:
16.08.1998 г.
4.37.
Ага, поздравляю вас, Александр Игнатьич! Сегодня ваш день рождения.
Тридцать шесть.
Сергей Ордынцев:
ПОДАРОК
– Если по справедливости, мне должны были бы платить зарплату водителя, от которого ты отказался, – сказала Лена, выворачивая наш джип на Садовую.
– Могу переговорить с руководством, – предложил я.
– Ладно уж, – смилостивилась Лена. – Доберу с тебя натурой…
Мы, конечно, заспались немного, потому что вчера оттянулись по полной программе. Мне же велел Хитрый Пес радоваться жизни, а я человек дисциплинированный, ослушаться начальство не могу. А если принять во внимание, что лучшего партнера по радованию жизни, чем моя странная подружка – лживая, заботливая, коварная и нежная, – жизнь придумать не сумела, то я поручение босса выполнил замечательно. С другими поручениями не справился, а вот с этим – превосходно.
Наверное, потому, что он сам организовал мне эту радость и эту жизнь.
Ночью я пытался расспросить Лену, а она смеялась, ласкала меня и шептала:
– Поверь мне, есть ситуации, состояния и отношения, в которых не надо ковыряться, не надо их трогать руками и задавать вопросы. В них надо жить, дышать, чувствовать… От первого вопроса – «зачем?», «почему?» – они рассыпаются.
Живу, дышу, чувствую. Как просят в рекламе – чувствую разницу.
Мы ползли через мучительный утренний трафик, Лена краем уха слушала радио, постукивала в такт музыке пальчиками по рулю.
Повернулась ко мне с мягким напоминанием:
– Надеюсь, босс, вы не забыли, что сегодня у главного босса день рождения?
– Не забыл, спасибо. – Положил ей руку на плечо и начал совершенно серьезно: – Слушай, юный нераспустившийся цветок, ты ведь все про тусовню знаешь…
– Ну, не все, конечно, – скромно потупилась Лена, чиркнула зажигалкой, выпустила струйку дыма. – Так, кое-чего слышала, видела…
– А что можно подарить на день рождения миллиардеру?
Лена заливисто, с чувством расхохоталась:
– Вон что тебя мучит! Так это не проблема…
– А что?
– Ну, подари ему, например, нефтяную вышку! Или ма-а-ленький такой, портативный телеканал. Он любит русскую живопись – можешь отдать одного из своих Венециановых. Это подарок недорогой, но со вкусом!
– Ужасно остроумно! Смотри на дорогу, сейчас вбахаемся в «Жигуля»!..
– Не вбахаемся! И что ты у меня такой трусишка! В ум не возьму, как ты там со своей шпаной уголовной раньше управлялся…
