При попытке выйти замуж - Малышева Анна Жановна

Молчание Вениамина Гавриловича, пожалуй, было слишком долгим и слишком выразительным. Сколько можно держать у уха молчащую телефонную трубку? Минуту? Две? Но не больше же! Я уже совсем собралась повесить трубку на рычаг, но Ильин вдруг очнулся:

— Саша. У меня чудная идея — угостить вас хорошим коньячком.

— Опять взятка?

— Разумеется. Приедете?

— Да. И прямо сейчас, — согласилась я. — Если не возражаете, конечно.

— Было бы смешно, если бы я сейчас сказал: возражаю. Но я даже в шутку ВАМ такого не скажу никогда. Жду..

Езды от МУРа до стоматологической клиники — всего минут двадцать пять, и тем приятней мне было видеть, что Вениамин Гаврилович успел подготовиться к нашей встрече. Он стоял на крыльце клиники с букетом цветов, как всегда, роскошным.

Я увидела его раньше, чем он меня. Наверное, он ждал, что я приеду на машине, во всяком случае, он всматривался во все подъезжающие к клинике легковые автомобили. А я приехала на автобусе и целую минуту стояла на остановке и смотрела на него.

Он стоял на крыльце без пальто и даже без пиджака — в одной рубашке. Букет он держал двумя руками перед собой, и в глазах проходящих мимо людей сквозило удивление: он действительно странно смотрелся на заснеженном крыльце без верхней одежды с цветами и совершенно растерянным выражением лица.

Я подумала, что он стоит так уже минут десять, потому что на волосах его и на плечах, да и на цветах тоже, был заметен слой снега.

— Простудится, — уверенно сказал кто-то у меня над ухом. Я вздрогнула и оглянулась. Сухонькая бабулька, вместе со мной только что вышедшая из автобуса, тоже, оказывается, рассматривала Вениамина Гавриловича. Причем, в отличие от других прохожих, весьма неодобрительно.

— Простудится, вот увидишь, — заверила она меня. — Нельзя так вот голым на улицу выскакивать.

В этот момент, как будто услышав ее слова, Вениамин Гаврилович повернулся к остановке. Я помахала ему рукой, он улыбнулся и пошел ко мне навстречу. А я к нему.

…Ужасно мешал букет. Он все время был между нами, и когда Вениамин Гаврилович пытался обнять меня, и когда пытался поцеловать. Ни из объятий, ни из поцелуев ничего не вышло, хотя порыв с обеих сторон был искренним, и даже очень.

— Ты не замерзла? — спросил он, хотя я-то, в отличие от него, была тепло одета. — Нет? Не замерзла? Пойдем скорей.

В его кабинете, как всегда, было тепло и уютно. Синие шторы, настольная лампа, мягкое кресло. Я почему-то подумала: «мое кресло», ведь в прошлый раз сидела в нем.

Ильин сел на пол рядом со мной (разумеется! Я почему-то не сомневалась, что он выберет именно это место и эту позу) и прислонился виском к моей поджатой коленке. Приглушенный свет настольной лампы добавлял обстановке интиму или как минимум возвышенной грусти.

— Давно вас не видела, — сказала я, — ровно с нашей последней встречи в ресторане. Кстати, ваша дама — очень привлекательна.

— Да, — Ильин кивнул, — мне раньше тоже так казалось. До встречи с тобой. Бог с ней, она та еще стерва и не заслуживает нашей жалости.

Он замолчал и задумался. Я ждала более подробных объяснений и потому тоже молчала. Прошло три минуты. Почему я говорю об этом с такой точностью? Потому что все это время я тупо смотрела на часы, висящие на стене, и ждала, когда Вениамин Гаврилович что-нибудь скажет. Правда, характер моих ожиданий быстро менялся. Первую минуту я ждала чего-то вроде «ты самая красивая и самая лучшая». Вторая минута понизила планку моих ожиданий: я уже готова была согласиться на просто «обаятельную и симпатичную». Не дождавшись ни одного не только ласкового, но и вообще какого бы то ни было слова к исходу третьей минуты, я окончательно разочаровалась в своих прежних представлениях о жизни.

Как все стремительно! Каких-то три минуты назад моя душа парила высоко в облаках и была полна чудесных ожиданий, волнений и предвкушений, и вот она неуклюже, стилем «мешок с тряпьем» плюхается на землю.

Как только секундная стрелка, болезненно задрожав, в третий раз миновала верхнюю точку циферблата и открыла счет четвертой минуте траурного молчания, я вдруг почувствовала себя скованно. Глядя на макушку Вениамина Гавриловича, на его руку, лежащую на подлокотнике моего кресла, я ощущала только неловкость, только ее, проклятую. А это труба. Я могу переломить любое настроение в себе — и гнев, и обиду, и радость, и даже раздражение. Я умею брать себя в руки и загонять эмоции туда, откуда они норовят выплеснуться. Но стыд, неловкость и скованность мне неподвластны. Я не знаю, как с ними бороться и куда их загонять.

Бесплатный совет всем трепетным девушкам: если во время любовного (или предлюбовного) свидания вы почувствовали себя неловко — немедленно уходите. Не тяните резину, не надейтесь, что «вот-вот пройдет», а уходите к чертовой матери! Своевременный уход нисколько не мешает вам встретиться с этим же самым человеком день-другой спустя. И наоборот, затягивая с уходом, вы ставите под сомнение вероятность последующих встреч.

…Поняв, что четвертая минута молчания меня добьет, я решила покинуть кабинет хозяина стоматологической клиники В.Г. Ильина. Но уйти, не попрощавшись, мне не позволяло воспитание, а прощаться, не успев прийти, тоже не слишком вежливо. Я на секунду задумалась, но, не найдя никакого внятного решения, совсем затосковала и мрачно спросила, только чтобы покончить с тишиной:

— Не покурить ли нам?

Ильин поднял голову и посмотрел на меня насмешливо:

— Отчего же не покурить? Покурим. — И протянул мне пачку сигарет.

Как же я возмутилась! Ни тени смятения, ни капли волнения. Да что там… ОН НАДО МНОЙ СМЕЕТСЯ!

Я, как дура, приперлась выслушать признание в любви, предложение руки и сердца, желательно срывающимся голосом, а здесь, оказывается, вечер сатиры и юмора.

Пока я придумывала, как достойно и гордо выйти из создавшегося положения, тишина опять обрушилась на нас. Курение, без сомнений, привычка вредная, но спасительная в тех ситуациях, когда нечего сказать. И я прикурила сигарету. Щелчок зажигалки в тишине прозвучал как выстрел — громко и зловеще. Во всяком случае, Вениамин Гаврилович вздрогнул так, как будто я изо всей мочи рявкнула ему в ухо: «Гав!!!»

Кстати, о «гав». Мне же Вася велел разузнать про Гошу.

— Я, собственно, к вам по делу, Вениамин Гаврилович. Помните моего шенка? Хотела спросить, где он, как прижился у новых хозяев? И можно ли его навестить? Если это удобно, конечно. Подрос, наверное.

— По делу? — удивился Ильин. — А я-то, старый дурак, размечтался. Напридумывал, что у нас чуть ли не романтическое свидание.

«Ага! — мстительно подумала я. — Неприятно? А мне каково?»

— Какое же может быть романтическое свидание в стоматологической клинике, — фыркнула я. — Под чарующие звуки бормашины.

— Ага, — он засмеялся. — И со стоматологом.

— И со стоматологом. Хотя даже стоматологи иногда ведут себя гостеприимно, — все-таки сорвалась я на выяснение отношений. — Развлекают гостей интересными рассказами о сложных кариесах. А вы молчите, как пациент вашей клиники, которому запихивают в зуб новую пломбу.

— Виноват, — Ильин прижал руки к груди и сокрушенно затряс головой. — Был не прав, вел себя, как свинья, обещаю исправиться и молю о прощении. Единственное, чем могу оправдаться — волнение, трепет и душевный надрыв.

— Ладно, мне пора, — я не считала нужным скрывать, что обижена. — Про щенка узнайте, пожалуйста.

— Сегодня же, — пообещал он, глядя на меня по-прежнему насмешливо. — Узнаю и доложу.

— А вы знаете, где он живет? — уточнила я, потому что Ильин никогда не говорил мне, что отдал Гошу своим знакомым. Согласитесь, что «в хорошие руки» вовсе не означает, что «в знакомые руки».

— Нет. Не знаю, к сожалению, — ответил он. — Знаю только, что это где-то за городом, недалеко. Но мы спросим у тех, кто осуществлял транспортировку.

— До свидания, Вениамин Гаврилович, — произнесла я подчеркнуто вежливо.

— До свидания, Сашенька, — тем же тоном ответил он. И протянул руку, которую мне, хочешь не хочешь, надо было пожать на прощанье.