Алексей Небоходов
Не говори Пустоте Да
Глава 1
Утренний свет бесцеремонно скользнул по лицу Алевтины, разбудив за минуту до звонка будильника. Она открыла глаза с той же безупречной точностью, с которой выполняла все ритуалы жизни, и несколько секунд неподвижно смотрела на безукоризненно белый потолок спальни. В этой квартире на Остоженке, стоившей больше родного Стрептопенинска, даже пылинки подчинялись строгой дисциплине, не смея оседать на идеально отполированных поверхностях. Алевтина глубоко вдохнула, ощущая едва уловимый аромат французских духов, пропитавший воздух личного убежища для защиты от хаоса внешнего мира.
Женщина отключила будильник за секунду до срабатывания, позволив себе маленькое удовлетворение от этого акта контроля. Каждое утро начиналось одинаково – отточенные движения, точные действия, исключающие случайность. В этих ритуалах Алевтина находила успокоение, напоминающее о детстве, когда мать учила прибирать комнату, не оставляя ни одной складки на покрывале.
Босыми ногами она коснулась прохлады итальянского мрамора, выложенного на полу спальни. Этот контраст – холодный камень под ступнями и тёплый солнечный свет на коже – пробуждал чувства лучше любого кофе. Алевтина потянулась, выпрямив спину, как балерина перед выходом на сцену. Безупречная осанка была не просто следствием долгих лет работы над собой – инструментом власти, который хозяйка квартиры научилась использовать с филигранной точностью.
За окном Москва уже проснулась. Приглушённый, но настойчивый гул столичных улиц напоминал, что Алевтина здесь не просто гостья, а полноправная участница жизни метрополии. Каждое утро этот звук убеждал, что далёкий провинциальный городок, где прошло детство, остался лишь туманным воспоминанием, а может, просто сном из другой жизни.
Дама направилась в ванную комнату, где встретила собственное отражение в полный рост. Критически осмотрела тело, поворачиваясь сначала в одну, потом в другую сторону. Ни малейшего изъяна не было в этой идеальной форме, поддерживаемой с настойчивостью. Тридцать пять минут ежедневных упражнений, разработанных инструктором французского фитнес-клуба, стоимость годового абонемента в который равнялась годовой зарплате среднего чиновника.
Включив воду в душевой кабине, Алевтина подождала, пока температура достигнет точно тридцати восьми градусов. Не тридцати семи и не тридцати девяти – эта цифра была вычислена как идеальная для её типа кожи. Вода обволокла тело, смывая остатки сна и готовя к новому дню сражений. Ведь что такое работа, как не череда битв? За власть, влияние, статус – за право не быть той девочкой из Стрептопенинска, которой когда-то была.
Выйдя из душа, женщина закуталась в мягкий египетский халат. На полке ровным рядом выстроились баночки и флаконы – сыворотки, кремы, лосьоны – каждый со своим назначением, каждый на своём месте. Она наносила их в строгой последовательности, не пропуская ни одного шага в этом сложном ритуале.
– Сегодня важный день, – произнесла отражению, втирая в кожу крем стоимостью с месячную аренду скромной московской квартиры.
Пальцы Алевтины скользили по лицу отточенными движениями. В такие моменты вспоминала мать – та тоже тщательно ухаживала за собой, несмотря на скудный провинциальный выбор косметики. В свои шестьдесят пять Надежда Густавовна выглядела лучше сверстниц, хотя никогда не имела доступа к средствам, которыми пользовалась дочь. Это была природная красота, неподвластная времени. Алевтина же полагалась на технологии и ресурсы.
Вернувшись в спальню, открыла гардеробную – отдельное помещение, где с музейной аккуратностью хранились наряды. Дверь бесшумно скользнула в сторону, обнажив ряды идеально отглаженных костюмов, расположенных по цветовой гамме – от светлых оттенков к тёмным. Сегодня предстояла встреча в министерстве, а значит, требовался костюм, излучающий уверенность и авторитет, но не вызывающий раздражения.
Выбор пал на костюм цвета слоновой кости от французского дизайнера. Строгий крой подчёркивал стройную фигуру, но не делал её вызывающей. Идеальный баланс между женственностью и властью – тонкая грань, на которой Алевтина балансировала каждый день карьеры. Она провела ладонью по ткани, наслаждаясь гладкостью и качеством. Эта вещь была не просто одеждой – символом статуса, достижений, победы над провинциальным прошлым.
Аккуратно расположив костюм на кровати, выбрала бельё – тонкое, кремового оттенка, почти незаметное под одеждой. Алевтина не терпела даже намёка на линии белья под деловыми костюмами – такая небрежность была недопустима для женщины её положения. Надев бельё, вернулась к зеркалу. Руки двигались с точностью, застёгивая пуговицы, расправляя воротник, проверяя безукоризненность каждой детали.
В ванной комнате Алевтина приступила к завершающему этапу преображения. Нанесение макияжа было почти священным. Она работала с лицом, как художник с холстом, накладывая тени, выделяя контуры, подчёркивая одни черты и скрывая другие.
Тональный крем лёг ровным слоем, скрывая несовершенства кожи. Затем румяна – едва заметный оттенок, придающий лицу здоровый вид, но не выглядящий вульгарно. Тени для век – нейтральные, создающие глубину взгляда, но остающиеся в рамках делового этикета. И наконец, губы – насыщенный, но элегантный оттенок.
Алевтина отступила на шаг и критически осмотрела результат. Женщина из зеркала излучала силу и уверенность. Во взгляде не было ни тени сомнения или уязвимости – только холодная решимость и сосредоточенность. Эта дама была готова войти в любой кабинет и получить желаемое.
Но Алевтина знала, что под маской скрывается другая – та, что просыпается в ночных кошмарах, где снова оказывается в Стрептопенинске, идёт по грязным улицам, слыша за спиной шепотки: «Смотрите, Каглицкая опять нос задирает». Эти воспоминания как заноза, напоминающая о себе в неподходящие моменты.
Она тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли, и вернулась к утреннему ритуалу. Волосы требовали особого внимания. Пепельно-русые пряди уложила в строгий пучок, обрамлявший лицо. Ни одна прядь не выбивалась из общего порядка. Аккуратно закрепила причёску невидимками, а затем зафиксировала лаком.
Закончив с волосами, вернулась в спальню и подошла к туалетному столику, где лежала шкатулка с драгоценностями. Открыв её, Алевтина на мгновение замерла, выбирая украшения дня. Пальцы скользнули по жемчужным серьгам – подарок от губернатора Рымаря после успешного завершения особенно деликатного проекта. Эти серьги были не обычным украшением, а напоминанием о влиянии, о связях, кропотливо выстраиваемых все эти годы.
Надев серьги, Алевтина поправила жемчужину в левом ухе – та сидела чуть ниже правой, и этот незначительный для других, но раздражающий дефект требовал постоянной коррекции. Женщина улыбнулась, вспомнив, как мать учила: «Серьги должны быть идеально симметричными, Аля. В этом залог гармонии всего облика». Надежда Густавовна с немецкой педантичностью вложила в дочь множество таких маленьких истин, которые теперь использовались для построения идеальной жизни.
Наконец, настало время для последней части утреннего ритуала – проверки телефонов. У Алевтины было два аппарата: личный – тонкий, в золотистом корпусе, и государственный – строгий, в защищённом чёрном чехле. Два мира, два лица, две стороны жизни, никогда не пересекающиеся.
Сначала взяла личный телефон. Экран ожил, показывая несколько сообщений. Первое, от Климента, молодого любовника, было полно эмодзи и фраз. «Проснулся с твоим смехом в ушах. Скучаю, дикая кошка. Увидимся вечером?»
Алевтина позволила себе короткую улыбку – не профессиональную, которую демонстрировала коллегам, а настоящую, на мгновение смягчившую резкие черты лица. Клим был одной из её маленьких слабостей – молодой, амбициозный, в меру талантливый. Дама помогала его карьере, а он давал ощущение молодости и власти. Идеальный симбиоз, без лишних эмоций и обязательств.
