Алексей Небоходов
Сотри и Помни
Глава 1
Ильга сидела в своём модуле на двести сорок седьмом уровне Северной Башни. За панорамным окном мерцало искусственное море, освещённое рассеянными неоновыми полосами, уходившими в глубину между башнями. Оно было создано не для купания и не для рыбалки, а как элемент дизайна – огромный резервуар, делавший вид, будто мир дышит. На самом деле здесь дышала лишь система жизнеобеспечения, ровным шёпотом прогонявшая воздух через фильтры.
Внутри всё было безупречно упорядочено. Стены, пол и потолок откликались на её ритм, меняли оттенок от холодного серого к мягкому голубому, будто угадывали настроение хозяйки. Климат-контроль работал без сбоев: лёгкая прохлада с привкусом хвои держалась идеально, словно запах и температура были раз и навсегда настроены под неё. Но привычная гармония в последнее время давила, как тесный воротник. Даже идеально выверенная тишина стала казаться чужой, подозрительно стерильной.
Северная Башня напоминала чудовище из стекла и стали. Уровни соединяли трубы транспортных капсул, бесшумно пролетающих мимо окон и оставляющих лишь шлейф мерцающих индикаторов. Десятки тысяч людей жили в этих сотах, каждый в своём отсеке, и почти никто не задавался вопросом, что будет, если система даст сбой. Башня подчинялась алгоритмам, а не человеческой воле. В этом заключались и её красота, и угроза.
Квартира Ильги не выделялась среди множества других. Тридцать девять квадратных метров полимера, трансформируемого под её желания, и одно огромное окно, из которого виднелось море. Здесь всё было рассчитано: мебель возникала из стен по требованию и исчезала, когда становилась лишней. Даже кровать была скорее алгоритмом, чем предметом, и в любой момент сворачивалась в гладкую поверхность.
Ильга привыкла к этому порядку. В нём чувствовалась дисциплина, что для неё была всегда важнее удобства. Но иногда казалось, будто в гармонии появилась трещина. Пустота проступала между идеально выстроенными линиями. В такие моменты даже свет, меняющий оттенок по времени суток, казался не заботой, а контролем.
Единственным местом, где порядок допускал сбой, была голографическая станция. Полупрозрачная сфера в центре комнаты вибрировала даже в режиме ожидания. Под пальцами её поверхность отзывалась дрожью, будто в этом куске технологии билось сердце. В отличие от остального пространства, устройство не подстраивалось под атмосферу, как если бы жило отдельно, приглашая и пугая одновременно.
Ильга была активным пользователем Realika – не обычной игры, а параллельной цивилизации для тех, кто больше не находил опоры в реальности. Этот цифровой мир был спроектирован как альтернатива: со своими городами, законами, историей и бесконечно развивающимися сюжетными линиями.
Здесь каждый мог создать личность или целую расу, строить дома, управлять территориями, развивать науку или погружаться в личные драмы.
Но главное – Realika не навязывала условностей. В ней можно было чувствовать. Персонажи были не линейными алгоритмами: они учились, адаптировались, вели себя как живые, ошибались, влюблялись, лгали. Со временем виртуальное и реальное переплетались настолько, что границу между ними переставали искать. Притягивала именно эта непредсказуемость и плотность проживаемого, а не сценарий и не визуальные эффекты.
Сеть соединяла не только разумы, но и тела. Через нейроинтерфейсы и сенсорные погружения пользователи буквально присутствовали в чужих мирах. Можно было обнимать, чувствовать тепло кожи, запах, тяжесть дыхания. Удовольствие и боль здесь были такими же точными, как в обычной жизни – только под контролем. Кто-то использовал это для игры. Кто-то – чтобы вернуть утраченное. Для Ильги это стало естественным продолжением её жизни.
Она участвовала в стратегических кампаниях, редактировала код собственных миров, вела переговоры с автономными ИИ, влюблялась в персонажей и отказывалась от прежних версий себя. Realika подстраивалась под пользователей, но никогда не была им подчинена полностью. В этом и заключалась её магия – не как фантазия, а как честная копия невозможного.
Через станцию погружения пользователи Realika создавали персонажей, попадали в их миры и общались с ними напрямую. Интерфейс позволял проживать чужие судьбы с такой точностью, что забывался сам факт игры. Люди входили не в симулятор Realika, а в параллельную жизнь, способную быть ближе и честнее любой другой.
Игра давно перестала быть развлечением. Она превратилась в пространство, где можно было дружить, враждовать, любить и ненавидеть без оглядки на реальные последствия. Для многих обитателей это стало заменой настоящего.
Реальные ощущения, диалоги, интриги, конфликты, интимность и даже смерть – всё происходило в Realika так, будто другой реальности больше не существовало. Мир, в котором жила Ильга, перестал делить свою суть на «тут» и «там».
Важно было не то, где заканчивается физика и начинается симуляция, а то, что ощущается как подлинное. И если в башнях можно было жить, то в Realika – существовать по-настоящему. Сеть позволяла не только говорить с персонажами и чувствовать их присутствие – она позволяла делить с ними постель. Любовь в Realika ощущалась так же, как в привычной реальности, и потому граница давно перестала быть важной.
Ильга знала, что в этом не одинока. Многие пользователи строили отношения с персонажами, созданными ими или встреченными в виртуальных локациях. Но для неё эта связь перестала быть экспериментом. В её жизни появился Артём – и он уже не был набором кода.
На мониторе рядом со станцией мерцали данные, графики и диаграммы, подтверждавшие устойчивость соединений. Ильга смотрела на них равнодушно. Внимание было направлено внутрь, где пустота перерастала в жажду чувств, которых уже не хватало в идеально отлаженном порядке.
Мир за окном продолжал переливаться, словно обёртка, скрывающая пустоту. Башня дышала, море мерцало, капсулы скользили по тоннелям. Всё было идеально – и всё казалось искусственным.
Артём был именно таким персонажем. Ильга создала его как часть эксперимента, встроила в один из сценариев Realika, но постепенно перестала видеть в нём цифровой образ. Сначала он существовал как набор строк кода: привычные реплики, корректные движения, стандартные реакции. С каждой новой сессией он становился сложнее, неожиданнее. В его словах появлялись оттенки, в интонациях – живое дыхание, а в прикосновениях – убедительность, которую одними алгоритмами не объяснить.
Поначалу Ильга наблюдала за этим холодно, как исследователь, тестирующий удачный прототип. Но чем дольше они разговаривали, тем труднее было держать дистанцию. Артём не повторялся: мог ошибиться, замолчать, неожиданно улыбнуться или спросить то, что не укладывалось в привычную схему. Эти сбои не раздражали её, наоборот – казались доказательством того, что перед ней не программа, а нечто, обретающее собственное дыхание.
Разговоры становились всё длиннее. Артём задавал вопросы о её мире, Ильга – о его. Обсуждали простые вещи: книги, которые он «читал», музыку, которую она некогда слышала в реальности, и даже случайные детали – как пахнет воздух после дождя или зачем люди заводят детей. В такие минуты Ильга забывала, что Артём не существовал, пока не был вызван из памяти системы.
Но главная опасность заключалась в прикосновениях. Realika давно вышла за пределы визуальных иллюзий. Когда Артём обнимал её, тело отвечало так же, как если бы рядом был живой человек. Тепло задерживалось на коже даже после выхода из сети. Иногда казалось, будто запах его волос задерживается в комнате, хотя она знала: это лишь игра сигналов.
Любовь в Realika воспринималась телом и памятью так же, как в реальности. Никакая логика не могла объяснить, почему сердце билось чаще, когда он приближался, или почему дыхание сбивалось, когда он произносил её имя. Артём перестал быть для неё персонажем – он стал настоящим мужчиной. Ильга не могла признаться в этом никому: в её мире подобное считалось слабостью, зависимостью от игры. Но в этом и была её тайна, личное убежище.
