Сотри и Помни - Небоходов Алексей

Сегодня она ждала его, как ждут свидания. Время подходило к привычному часу, когда Артём должен был появиться. Она уже чувствовала лёгкое напряжение внутри, предвкушение, которое всегда старалась скрывать даже от самой себя. Но вместо ожидаемого сигнала пришла усталость. Суставы пальцев ныли, она разминала их, выгибая кисти, и слушала хруст. В этом движении было нечто человеческое и беспорядочное – знак, что тело отказывалось быть идеально подчинённым режиму.

Она подняла взгляд на стены. Те реагировали на её внутреннее состояние, сменяя оттенок, но теперь это казалось вторжением. Система, которая должна была помогать, выглядела как шпион. Даже свет, мягко скользивший по поверхностям, воспринимался не как забота, а как надзор. В такие моменты хотелось выключить всё, погрузить комнату в темноту и остаться без свидетелей. Но выключить систему было невозможно: башня не терпела отключений.

Чтобы отвлечься, Ильга повернулась к панели. На прозрачной поверхности загорелся поток уведомлений. Строки данных расползались в строгие ряды, формируя картины её жизни. Системные отчёты, сводки из исследовательских отделов, приглашения на конференции – всё выглядело одинаково правильным и одинаково ненужным. Она двигала пальцами быстро и чётко, удаляя, сортируя, архивируя. В этом процессе всегда было что-то успокаивающее. Каждый жест возвращал порядок, каждое удалённое сообщение было знаком: хаос побеждён.

Она знала, что именно так работает её психика: внешний порядок возвращает внутренний. Но чем дольше она смотрела на ровные линии текста, тем сильнее ощущала, что это всего лишь маска. За строками данных зияла пустота, которую невозможно скрыть никакими графиками. Даже цифры и диаграммы, выстроенные в идеальные фигуры, не могли заглушить одиночество.

Тишина модуля усиливалась. Казалось, будто система нарочно делает воздух гуще, чтобы она слышала собственное дыхание. Каждый вдох казался слишком громким, а сердце билось так, будто стучало о стеклянные стены башни. Она попыталась сосредоточиться, переключиться на цифры, но мысли всё равно возвращались к Артёму. Где он? Почему не вышел на связь? Что может удержать его в мире, где всё существует только по её желанию?

Она раз за разом проводила пальцем по экрану, убирая сообщения, пока в конце потока не всплыло то, чего она никогда прежде не видела. Среди ровных строк возник значок – серый, пустой, без имени и подписи. Он был не похож ни на одно системное уведомление.

Прямоугольник мерцал в стороне, словно чужак в идеально упорядоченной структуре. На его месте должно было быть фото или хотя бы символ, но там зияла пустота.

Ильга замерла. Внутри всё сжалось, как перед ударом. Этот значок не мог быть случайностью. Он был похож на трещину в стекле, на сбой, который угрожал всей её тщательно выстроенной реальности. Дыхание сбилось, плечи окаменели. Это был вызов – прямой вызов её упорядоченному миру.

Открыв сообщение, Ильга увидела комнату Артёма, так знакомую, что сердце на мгновение расслабилось от привычного узнавания. Те же слегка помятые белые простыни, разбросанная по полу одежда, книги, сваленные стопками на углу стола, и привычный сумрак, рассеянный светом старого торшера в углу. Но сейчас вся эта картина была наполнена незнакомой и жестокой жизнью, которая вдруг стала ей совершенно чужой.

На кровати был Артём. Он был полностью обнажён, тело двигалось резко и страстно, в ритме, казавшемся ей чужим и почти диким. Эта пластика, наполненная первобытной жадностью, резко контрастировала с тем, каким она его знала – нежным, медлительным, внимательным. Теперь каждый жест становился быстрым, точным, отданным не чувству, а инстинкту. Обычно открытое и доверчивое лицо искажалось от наслаждения, ставшего болезненным и грубым. Глаза были закрыты, дыхание сбивалось, тело изгибалось в отклике на каждое движение той, кто сейчас была над ним.

Лейна, такая же обнажённая, двигалась с холодной точностью. Когда-то она была фоном в пространстве Realika – молчаливым, почти пустым фрагментом интерфейса. Теперь каждый её жест выглядел не просто уверенным, а расчётливо властным. Она не смотрела на Артёма, она смотрела сквозь него, будто заранее знала, как управлять этой сценой. В её движениях читалась не страсть, а уверенность человека, привыкшего владеть.

Они были единым телом – в этом и было самое страшное. Всё происходящее казалось отрепетированным, знакомым, многократно повторённым. Не было смущения, робости, пауз – только абсолютная согласованность. Артём не просто принимал её движения – он жадно встречал их, подстраивался, отвечал, растворялся в них. Именно эта согласованность, эта безупречная телесная естественность и стала тем ножом, который вонзился в грудь Ильги без предупреждения.

Она смотрела, почти не дыша, пока внутри стремительно нарастало ощущение утраты. Пустота, которая всё это время жила на краю сознания, теперь стремительно поглощала её. Сцена, на которую смотрела Ильга, стала болезненным и ярким подтверждением того, что всё, во что она верила, оказалось иллюзией.

Когда-то Артём был просто образом, набором данных, придуманным ею в редкие минуты тоски по чему-то живому и настоящему. Постепенно, шаг за шагом, она создала ему целый мир, настолько реалистичный, что сама забывала, насколько он был виртуален. В его прошлом был Санкт-Петербург – город, который Ильга наделила особым светом. В её воображении он жил в квартире на Васильевском острове, где сквозняк из старых окон перемешивался с ароматом кофе и мокрой брусчатки. В детстве он бегал по дворам, прятался под арками, рисовал на стенах мелом. Он рос обычным земным парнем, с чётким пониманием того, что жизнь – это простые вещи: чтение книг на подоконнике, походы на блошиные рынки, вечерние прогулки по мостам, работа, семья, друзья. Всё это казалось таким живым, что порой даже она начинала верить, будто он действительно где-то там, в выдуманной программистами Земле, живёт без неё.

В её воображении Артём был реставратором антикварной мебели. Работал в небольшой мастерской недалеко от Обводного канала, где старые деревянные шкафы и кресла оживали под его руками. Часто задерживался допоздна, возился с замками, полировал бронзовые ручки, вбирая тишину и запах лака с пылью. В его квартире всё говорило о любви к вещам с историей: полка со старыми чернильницами, лампа тридцатых годов, которую починил сам, кресло с вмятиной, которую не стал выправлять – «так честнее». Артём любил кофе, и кухня всегда была наполнена терпким ароматом свежемолотых зёрен. Он обожал ходить пешком в дождь и не любил зонты, предпочитал мокнуть до нитки: так казалось искреннее.

Эти детали делали его живым и настоящим в глазах Ильги. Постепенно, раз за разом, она выстраивала его историю с такой точностью и теплотой, что он будто забывал, что воспоминания были лишь программным кодом. Он оставался трогателен в простых мечтах – о доме у моря, о семье, о маленькой дочке, которую назовёт в честь бабушки. Именно за эту простую человечность Ильга его полюбила.

Теперь же, глядя на экран, она видела, как весь её тщательно построенный мир стремительно и жестоко рушится. Артём, тот самый Артём, которого она сотворила, жил сейчас совсем другую жизнь. Всё, что было важно ей, оказалось ненужным ему. Он был не просто с другой женщиной – он был счастлив с ней, беззаботно и искренне. Именно эта простая, почти банальная искренность предательства была невыносима.

Реальность, на которую она опиралась, вдруг стала бессмысленной и холодной. Её жизнь, её труд, все часы, потраченные на создание образа Артёма, теперь казались пустыми и глупыми. Обида наполнила грудь так быстро и так сильно, что Ильга почти задохнулась. Было невыносимо признать, что она сама создала человека, способного её предать.

Сердце билось болезненно и резко. На мгновение комната словно сузилась, стены подступили ближе, а воздух стал тяжелее и гуще. Она чувствовала себя запертой, пойманной в ловушку собственных иллюзий. Панель в руках казалась тяжёлой, холодной и чужой, словно обвиняла в случившемся.