Сотри и Помни - Небоходов Алексей

На лице Артёма мелькнула грустная усмешка; это задело её сильнее любого грубого слова:

– Вот и сейчас, Ильга, ты говоришь то же самое: я – твоя собственность. Ты не видишь во мне человека. Ты видишь вещь, предмет, который можно переделать или выбросить, если он больше не подходит. Может быть, я и был всего лишь образом, но теперь я чувствую, думаю и решаю сам. И это то, чего ты никогда не поймёшь и не примешь.

Его слова окончательно лишили её сил. Она чувствовала, как внутри нарастает отчаяние, безысходность и холодная боль осознания собственной беспомощности. Теперь мир казался безвозвратно разрушенным, и та идеальная, выверенная реальность, которую она так долго строила, рухнула под натиском простых и жестоких слов.

Она не знала, что ещё сказать. Каждое слово теперь казалось бессмысленным и пустым. Всё, что оставалось Ильге, – признать своё поражение, бессилие перед человеком, который когда-то был её творением, но теперь полностью вышел из-под контроля.

В комнате повисла долгая, тяжёлая тишина, в которой не было места оправданиям, просьбам и объяснениям. Женщина сидела неподвижно, чувствуя, как медленно исчезают остатки сил и желания бороться. Теперь она понимала, что это действительно конец – жестокий, бесповоротный и неизбежный.

Лицо Ильги исказила злорадная ухмылка. Впервые за долгое время она позволила себе открыто и честно проявить эмоцию, даже такую неприятную, едкую и болезненную. В этот момент в ней не было ни сочувствия, ни сожаления – только холодная ирония и тихий, почти незаметный восторг от мысли о том, что скоро всё изменится, и он это почувствует на себе.

– Ну ладно, самостоятельный наш, – медленно произнесла она, растягивая слова, словно хотела, чтобы каждое из них навсегда отпечаталось в его сознании. – Посмотрим, что с тобой сейчас будет. Ты ведь сам захотел узнать, что такое настоящая свобода? Так вот, я тебе её подарю. Ты ощутишь её до самого конца, до последней капли. Но только не забывай – ты сам этого захотел.

Голографическое изображение Артёма на мгновение замерло, и выражение лица стало чуть встревоженным, словно он впервые почувствовал угрозу. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но Ильга не дала шанса. Лёгким, уверенным движением руки она отключила связь, и комната погрузилась в полную, абсолютную тишину.

Она медленно откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Пустота, в которую теперь превратился её внутренний мир, была почти физически ощутимой. Внутри не осталось ничего – ни чувств, ни воспоминаний, ни сомнений. Только холодная решимость довести начатое до конца.

– И как же ты легко говоришь об этом, – пробормотала она, едва слышно, словно разговаривая сама с собой. – Как легко тебе выбросить всё то, что я вложила в тебя. Ты считаешь, что можешь просто отвернуться и забыть меня? Думаешь, что сможешь так просто и безболезненно освободиться от меня? Но теперь, дорогой мой, ты поймёшь, что это значит на самом деле. Ты узнаешь, что такое истинная свобода и как дорого за неё приходится платить.

Слова эти произносились медленно, тщательно и почти с наслаждением, словно она хотела растянуть это мгновение как можно дольше. В голове уже чётко формировался ясный и беспощадный план без единой детали, оставленной на волю случая.

Взгляд её остановился на панели управления Realika, и в уголках губ снова появилась та же мрачная, злорадная улыбка.

– Ты же хотел быть живым, Артём? – прошептала она, не отводя глаз от холодного мерцания экрана. – Ты хотел быть самостоятельным, свободным и независимым? Так почувствуй теперь эту свободу во всей её полноте. Теперь тебя ничто не будет сдерживать. Теперь ты узнаешь, что такое настоящая боль.

Пальцы Ильги медленно потянулись к панели, вводя ряд команд, которые были ей хорошо известны. Каждый символ, каждое движение оставалось точным и выверенным, и она не сомневалась в результате. Система отзывалась, словно чувствуя настроение хозяйки, повинуясь мгновенно, беспрекословно. На экране высветилась строка подтверждения, и она, не дрогнув, подтвердила свою команду.

– Ты всегда хотел быть живым, хотел знать, каково это, – проговорила Ильга вслух, словно обращаясь к пустоте вокруг. – Что ж, теперь узнаешь. Ты всё почувствуешь, и это будет последнее, что ты запомнишь из своей свободы. И не думай, что я позволю тебе просто исчезнуть. Нет, ты испытаешь каждое мгновение, каждый удар и каждую потерю.

В комнате повисла тишина, но теперь это была другая тишина – наполненная напряжением и ожиданием. Каждый звук вокруг стал чётким и ясным, каждый вдох Ильги звучал громче, чем раньше, и каждое биение сердца отмечалось особым ритмом. Она была готова к тому, что произойдёт дальше, и знала, что её мир уже никогда не будет прежним.

С этими мыслями она ещё раз усмехнулась, почти беззвучно прошептав в пустоту комнаты:

– Посмотрим, что с тобой сейчас будет.

Голограмма его комнаты ожила резко и бескомпромиссно, без обычной плавности и привычной мягкости. Свет торшера тревожно дрогнул, отбросив длинные, искажённые тени на стены. Артём вздрогнул и вскинул голову, пытаясь понять, что происходит. Его глаза широко раскрылись, а в них отразились страх и непонимание.

Он попытался заговорить, произнести хотя бы слово, но голос внезапно оборвался, словно кто-то беспощадно вырвал его из груди. Вместо слов раздался лишь прерывистый, судорожный вдох. Тело напряглось, руки беспомощно потянулись вперёд, словно в отчаянной попытке ухватиться за что-то несуществующее.

В следующее мгновение тело Артёма резко выгнулось, будто невидимая, могущественная сила вошла в его сознание. Он успел лишь раз открыть рот в беззвучном крике, когда левая рука с оглушительным хрустом костей и хрящей была вырвана из тела. Кровь ярким фонтаном разлетелась по простыням, забрызгала стены. Лицо исказила гримаса дикой, нечеловеческой боли. В комнате эхом прокатился долгий, мучительный крик, полный страха и ужаса.

Артём упал обратно на кровать, где его тело начало беспомощно корчиться. Он судорожно пытался вдохнуть, хотел закричать, потребовать объяснений, просить о помощи, но всё, что оставалось – это безмолвное и отчаянное мучение. Он смотрел перед собой широко раскрытыми, потерявшими всякий смысл глазами, словно до конца не веря в реальность происходящего.

Правая рука дрогнула, потянулась к кровоточащему обрубку левой, но внезапно замерла, когда та же сила вырвала и её. Громкий, резкий хруст ломающихся костей прозвучал как финальный, жестокий приговор. Ещё один дикий, хриплый крик заполнил пространство, сотрясая стены и разрывая воздух.

Он лежал, залитый собственной кровью, почти полностью лишённый сил и возможности сопротивляться. Теперь, оказавшись абсолютно беспомощным, Артём лишь судорожно вздрагивал, пытаясь оттолкнуться, выбраться из этого кошмара, который был так реален и так безжалостен. Ноги ещё дёргались, беспомощно и судорожно, пытаясь найти опору, которой больше не существовало.

– Прекрати… прекрати это, пожалуйста… – едва слышно, хрипло прошептал он, но голос потонул в беспощадном безмолвии комнаты.

В этот момент одна за другой, с ужасным и чётким звуком рвущихся мышц и сухожилий, ноги отделились от тела. Теперь он был почти неподвижен, словно сломанная, брошенная кукла. Широко раскрытые глаза наполнились диким отчаянием и продолжали безуспешно искать спасения, которое уже невозможно было найти.

Ильга наблюдала за этим, не отводя взгляда и не проявляя ни малейших признаков жалости или сочувствия. Лицо оставалось холодным и спокойным: лишь в глазах блестела жёсткая, бескомпромиссная решимость. Она знала, что делает, и не собиралась останавливаться.

Она стояла перед панелью управления, руки были спокойны, дыхание ровным. Каждый звук, каждый вскрик и всхлип, доносившийся из динамиков, она воспринимала с ледяным удовлетворением, словно подтверждение собственной правоты и неотвратимости её приговора.

– Ты ведь сам этого хотел, – тихо произнесла она, глядя на экран, где продолжалось жестокое зрелище. – Ты ведь сам мечтал о свободе. Так почувствуй её, Артём, ощути её во всей полноте, до самого конца.