— Ты хочешь сказать — кто-то мог убить Гюнтера, чтобы он не проболтался?
— Да. Но все это глупости.
— Почему глупости?
— Он и так себя гробил. Немного терпения — и он бы умер сам по себе.
— Ты его оберегала.
— Но кто бы стал оберегать меня?
Я умолк.
— Я и сейчас иногда так думаю, — снова начала Бригитта. — Он выглядел бы героем, да? — Голос ее задрожал. — Гюнтер, убитый за то, что собирался пролить свет на бойню у Блеттербаха.
Она расплакалась.
— Прости, Бригитта.
Бригитта резко подняла голову, глаза ее метали молнии.
— Убирайся, Сэлинджер, убирайся и закрой за собой дверь.
Не хотелось оставлять ее одну в таком состоянии. Но я ушел. Оставил ее наедине со строем бутылок и армией демонов.
6
Снаружи вьюга все еще заметала Зибенхох снегом, забрасывала мелкими частичками льда. Километры, отделявшие меня от Клары и Аннелизе, я преодолел, обуреваемый множеством мыслей.
Не доезжая до дома, я остановился и выключил мотор. Нажал на кнопку мобильника и стал ждать, пока на другом берегу океана Майк ответит на вызов.
После седьмого гудка послышался заспанный голос:
— Сэлинджер? Ты соображаешь, на хрен, который час?
— Для тебя всегда слишком рано. Она блондинка?
— Redhead [99], сержант, — ерничал Майк.
Я услышал, как хлопнула дверь.
— Ну вот, — начал он несколько озабоченно. — Как ты там, компаньон?
— Серединка на половинку. А ты?
Серединка на половинку означало половинку дерьма, и серединка была не лучше.
— Мистер Смит собирается приколотить меня гвоздями к стенке, а у меня второй раз подряд ничего не выходит со звуковой дорожкой. Серьезно, компаньон. У тебя все хорошо? Ты принимаешь волшебные пилюльки?
— Ты откуда знаешь?
— Майк Макмеллан всегда знает все.
— Ты говорил с Аннелизе?
— Yep [100]. Мы переживаем за тебя, упрямец.
Я крепко зажмурился. Только бы не расчувствоваться.
— Я хочу попросить тебя об одолжении.
— Аннелизе говорила, что ты зациклился на истории убийства.
— Бойни, — уточнил я, не задумываясь.
— Что бы там ни было. Это правда?
— Правда.
На другом берегу океана — молчание. И какой-то звук, который я вначале не определил. Потом понял. Майк грызет начос [101].
— Твоя жена сказала, что, если я посмею тебе помогать, она меня на куски разрежет…
— Она может.
— Тебе так скверно, компаньон?
На этот раз я помолчал. Потом сказал:
— Мне нужно знать.
— Кто совершил преступление тридцать лет назад? Ты совсем обезумел?
— Я не такой идиот, — ответил я, хотя внутренний голос и твердил мне, что именно такой, особенно после откровений Бригитты. — Я просто хочу знать, способен ли я это прояснить. Рассказать историю так, как следует.
— Но очевидно, что ты…
— После Ортлеса — нет.
— Черт, Сэлинджер, ты хочешь, чтобы я помассировал твое эго? Хочешь, чтобы я сказал тебе, что ты лучший писатель из всех, какие есть? Если хочешь, я это сделаю и скажу. Сегодня же сяду в самолет и прилечу петь тебе колыбельные песенки, но знай: если настоящая проблема в этом, ты безумен, как дикий мустанг.
— Тебе не понять.
Я его обидел. Мне это стало понятно еще до того, как я закончил фразу.
— Потому что меня там не было, так? — выпалил он.
— Не поэтому.
— Ты говнюк, Сэлинджер.
— Если бы ты был на моем месте, ничего бы не случилось.
— Неправда.
Я долго над этим думал. Ночами напролет.
— Тебе бы не пришла в голову такая хрень, как спуститься в трещину. Сейчас «Горные ангелы» стали бы новым фактуалом фирмы «Макмеллан-Сэлинджер»; мистер Смит, довольный, сидел бы у себя в офисе и подсчитывал барыши, а мы с тобой… мы бы думали над следующим сезоном. Или над фильмом.
— Но мы ведь делаем фильм, — прошептал Майк: никогда я не слышал, чтобы он говорил таким упавшим тоном.
— Я его ненавижу.
Вздох.
— Я тоже. Но существует контракт.
— Знаю. А теперь раскрой хорошенько уши, — проговорил я, стараясь, чтобы голос меня не выдал, — ибо мне требуется твоя помощь.
— Выкладывай.
— Ты должен найти всю, какую возможно, информацию об одном человеке.
— О ком?
— У тебя есть бумага и ручка?
— Конечно.
— Его зовут Оскар Грюнвальд. Он занимался исследованиями в Университете Инсбрука, или что-то в этом роде. Я хочу узнать о нем все, что можно раскопать. Спусти с поводка агента ноль-ноль-семь, который дремлет в тебе.
— Сэлинджер?
— Тебе продиктовать по буквам?
— Ты уверен, что это хорошая мысль?
— Сделай это.
Молчание.
Потом голос Майка:
— История-то хоть хороша?
Я улыбнулся и впервые за целый день сказал не кривя душой:
— Она великолепна, Майк. Вот освобожусь немного и все тебе расскажу.
— Ну, тогда успехов тебе.
— Bye, man! [102]
— Компаньон?
— Слушаю.
— Будь осторожен.
7
Клара была одета в красное. В темно-красное. Кроваво-красное. Руки за спиной, лицо бледное, губы синие. Пристальный взгляд широко раскрытых глаз. Я устремился к ней, раскинув руки. Хотел, чтобы она подошла, обняла меня. Хотел ее согреть.
Хотел согреться.
— Почему ты не идешь ко мне, малышка?
— Ты его слышишь, папа?
Я ничего не слышал, так ей и сказал.
Клара склонила голову.
— Почему ты плачешь?
— Голос говорит, что придет и заберет тебя. Говорит, что на этот раз… — Клара шмыгнула носом, ее дыхание поднималось облачками пара. Было холодно. Было так холодно. — Говорит, на этот раз возьмет и меня тоже.
Я хотел подойти. Обнять ее. Утешить.
Но не мог сдвинуться с места.
На букву «б», папа.
— «Белизна»?
— На букву «б», папа.
Она стояла босая, я только сейчас это заметил. Ножки ее были не синими. Они были черными.
Как у мертвой.
— На букву «б», папа.
— Нет, малышка, нет.
Клара резко подняла голову. Глазницы ее были пусты.
Она завопила.
Это я вопил.
8
На букву «б». «Бестия».
Ателье дьявола
1
Когда я постучал в дверь Манфреда Каголя, уже наступило 5 февраля. Снежная буря осталась лишь в воспоминаниях, и хотя солнце не могло растопить лед даже в самые теплые часы, гулять на свежем воздухе было приятно.
Человек, задумавший Туристический центр, жил в одном из самых старинных и красивых домов Зибенхоха. Богатство хозяина не бросалось в глаза, а проявлялось в деталях. Изящная решетка, низенькая стенка, которая по весне, наверное, вся покроется глицинями, отделка неброская, но стоящая огромных денег. Единственная уступка тщеславию — «мерседес» последней модели под навесом с шиферной крышей, занесенной снегом.
Мне открыла женщина лет пятидесяти.
— Госпожа Каголь?
— Я экономка. А вы господин Сэлинджер?
— Он самый. Мне назначена встреча. Простите мою неловкость.
Я проследовал за ней в Stube, где уселся в кожаное кресло. Stube в доме Каголя явно относилась к другой весовой категории по сравнению с комнатой, где Макс провел детство, а печь, встроенная в стену, представляла собой шедевр кирпичной кладки. Я не эксперт, но судя по тому, как были подобраны изразцы, над печью работал незаурядный мастер. По стенам, обшитым деревянными панелями, были развешены образцы резьбы по дереву, которые, наверное, стоили целое состояние. Все в этом доме говорило о деньгах и власти.
— Простите, что заставил вас ждать, господин Сэлинджер.
