Бригитта швырнула в меня бокал. Я отпрянул в последнюю секунду, но тут она набросилась на меня. От нее разило спиртным и потом. Но сил было мало. Годы злоупотреблений подорвали организм. Я быстро овладел ситуацией. Схватил ее, усадил на диван. Я выпустил ее руки. Бригитта скорчилась в позе зародыша, закуталась в одеяло. Кинула взгляд, полный ненависти.
— Давай бутылку, кусок дерьма. Уж попользуюсь, раз такое дело.
Да простит мне Бог, но, протягивая ей «Четыре розы», я улыбался.
4
Двух глотков оказалось достаточно, чтобы успокоить ее. После четырех всякая боль прошла, веки отяжелели, челюсть отвисла. Я вырвал бутылку у нее из рук.
— Отдай.
— Ты ненавидела Эви, правда?
— Отдай бутылку.
Я вернул ей выпивку, но следил, чтобы она не переусердствовала. Она не нужна мне пьяная в стельку. Я позволил ей сделать глоток, потом снова забрал бутылку.
— Как ты это понял?
— В этом твоем альбоме — не достижения Эви. А пропащая жизнь Бригитты.
— Ты настоящий джентльмен, Сэлинджер, — проговорила она с сарказмом.
— А ты путаешься с братом погибшего жениха.
Бригитта пристально на меня взглянула:
— Ни хрена ты не понял, Сэлинджер.
— Тогда просвети меня.
— Давай сюда бутылку.
Я дал. Закурил «Мальборо».
— Я не всегда ее ненавидела, — начала Бригитта, не сводя глаз с прозрачной жидкости. — Она была моей лучшей подругой. Нам было хорошо вместе. Мы дополняли друг друга. Она — день, я — ночь. Мы придумали великий план.
Бурбон потек у нее по подбородку. Небрежным жестом она смахнула капли.
— В тот год, когда она оканчивала школу, мы только и делали, что говорили об этом. Наш, только наш секрет: это было здорово. Мы были готовы броситься навстречу приключениям, мы себя чувствовали особенными. Сообщницами. Мы копили деньги. Все было готово. Мы хотели уехать. Убраться отсюда. Вместе, вдвоем.
— А Маркус?
— Он бы приехал к нам в свой восемнадцатый день рождения.
— Куда вы собирались уехать?
— В Милан. Столица моды, в газетах об этом только и писали. Я бы пошла в модельный бизнес, а Эви училась бы на геолога.
— Эви оставила бы мать одну?
— Ее мать была спившейся шлюхой, Сэлинджер. Выбора не было. И потом, Эви говорила, что, окончив институт, пойдет работать и поместит ее в клинику. Милая Эви, она всегда находила выход из положения, — заключила она с горечью.
— Она в самом деле в это верила или просто оправдывала себя?
— В самом деле верила. Она грезила с открытыми глазами, но никогда не лгала. Но знаешь, от этого было еще хуже. Я потом поняла. А тогда мы были воодушевлены, счастливы. Потом она встретила Курта и влюбилась.
— А ты оказалась не у дел.
— У тебя хорошая память, Сэлинджер, — подмигнула Бригитта, наливая себе еще бурбона.
— Такая работа.
— Когда она уехала, я возненавидела ее. Всеми силами души. Меня бросили, понимаешь? Она сказала, будет мне писать, будет звонить каждый день. И вначале, в первый год по крайней мере, так оно и было. А потом… это не могло долго длиться. У нее был Курт, была новая жизнь в Инсбруке, а я…
— А ты?
— Я сорвалась с тормозов. Стала шлюшкой Бригиттой. На всякие толки плевать хотела. Пила вволю, трахалась со всеми, у кого стояло. Была обижена, зла на весь мир. Работу в Альдино потеряла, но нашла другую, более денежную. Ночной клуб в Больцано. Вертела задом на сцене, терла сиськами по рожам этих маньяков и напивалась в стельку. Мне причиталось десять процентов от стоимости заказанного, а чаевые мы, девушки, клали в общий котел и в конце недели делили. — Она помолчала. — Еще причиталось за дополнительные услуги, но это уже лично мне.
— Дополнительные услуги?
— Я занималась проституцией. С восемьдесят четвертого подсела на кокаин. Волшебный порошок прогонял дурные воспоминания, и я просто искрилась энергией. Ни боли, ни сожалений. Одна эйфория.
— Кокаин дорогой.
— Еще какой дорогой.
Бригитта закрыла глаза. Скривилась, почувствовав, как обжигающий глоток бурбона проходит по горлу и опускается в желудок.
— Когда Эви умерла, я была счастлива. Мою лучшую подругу разрубили на куски, а что сделала я? Взяла машину и спустилась в Больцано. Так нанюхалась кокаина, что чудом не угодила на кладбище. Даром раздавала порошок всем, кто хотел. В какой-то момент очнулась голая на полу, рядом — пять мужиков как минимум, которые напивались и трахали меня. Потом кто-то дал мне еще дорожку, и больше я ничего не помню.
— А Гюнтер?
— Гюнтер — ангел. Это он снял меня с кокаина.
— Но не с алкоголя.
Бригитта помотала головой:
— Ты ошибаешься. Первые месяцы я жила в аду. Хотела моего волшебного порошка. Хотела напиться. Гюнтер выжидал. День и ночь сидел со мной взаперти, здесь, в этом доме, и сторожил меня. Уходя, запирал меня на ключ. Я бы убила его, если бы могла, но где-то в глубине души понимала, зачем Гюнтер это делает. Понимала, что это мой шанс изменить жизнь. Стать…
— Лучшей?
— Нормальной, Сэлинджер. И на какое-то время у меня вышло.
Бригитта закусила губу до крови. Почувствовав это, вытерла рот рукой и несколько минут рассматривала красные пятна на пальцах.
— Гюнтер начал расследовать гибель Эви.
— Он тебе об этом сказал?
— Нет, я сама поняла. И стала смотреть на него по-другому. Не как на мужчину, который подобрал меня с панели и позволил начать новую жизнь. Спасителя в сверкающих доспехах. Гюнтер перешел в стан врага. Превратился…
— В фотографию из альбома пропащей жизни Бригитты?
— Эви, — проговорила она с презрением. — Эви и снова Эви. Но она была мертва. Мертва, похоронена. Эту говнюшку закопали на три метра в землю. Вместе с паскудой Куртом, который ее у меня увел. Но даже мертвая, она продолжала меня мучить. Представляешь? Просто какое-то проклятие. Гюнтер все твердил, как несправедливо то, что случилось. Часами рассуждал, кто мог их убить, и как, и когда, и… на хрен! — завопила она. — На хрен! Оставался один способ привязать Гюнтера к себе.
— Споить его.
Бригитта кивнула.
Ярость на ее лице сменилась отчаянием.
Она закрыла лицо руками:
— Бог никогда мне этого не простит, правда, Сэлинджер?
— Ты никого не убивала.
Я слушал глухие рыдания Бригитты; краска с ее лица стекала на подбородок. Я закурил, чувствуя, как ломит затылок.
И вдруг до меня дошло, что я делаю. Я осознал, что, используя демона, завладевшего ею, заставляю сломленную женщину выставлять напоказ ее боль. Я увидел вещи в их истинном свете, по крайней мере, на несколько мгновений. Клара в больнице, а я, вместо того чтобы находиться рядом с ней и с моей женой, терзаю одну из жертв этой скверной истории. Именно так: терзаю.
Полный отвращения к себе, я погасил сигарету и подошел к дивану.
Погладил Бригитту по голове. Отобрал у нее бутылку.
Она этого даже не заметила. Все плакала, плакала и скулила, как раненое животное. Я грохнул бутылку о стену. Она разбилась на тысячу осколков, которые разлетелись по всей комнате.
Бригитта подняла на меня взгляд.
— Прости, — вырвалось у меня.
— Я это заслужила.
Мне неудержимо захотелось ее обнять. Она, наверное, заметила это и покачала головой.
— Не надо меня утешать, Сэлинджер.
— Дело в том, что…
Бригитта кивнула:
— У тебя по глазам видно. Ты в ярости. Почему?
— Моя дочь. Моя жена. — Я задергал руками, осознав, что не в состоянии выразить в словах смятение, царившее в моей голове. — Эта история, — произнес я наконец. — Я…
Язык не слушался меня.
— Я не шлюха, Сэлинджер. Не в том смысле, какой ты подразумеваешь.
Я уставился на нее в недоумении.
Бригитта указала на входную дверь.
— Манфред. Мы не любовники.
— Я видел, как он приходил сюда. И подумал…
— Плохо подумал.
— Я не мог понять, откуда у тебя деньги, чтобы…
— …чтобы пить? — печально заключила Бригитта.
