Вдохнул. Выдохнул.
Закрыл глаза и отдался на волю потока.
Буква в сердце радуги
1
Помню боль. Потоки грязи, холод, пробирающий до костей. Мир, который скатывался в бездонную пропасть. Крики Клары до сих пор звучат у меня в ушах, так же как и внезапно наступившее молчание, напугавшее меня еще больше. Спуск завершился, не знаю как и когда. Мы приютились в расщелине скалы и молча ждали, когда чудовище заметит нас и разорвет в клочки.
Этого не случилось.
Я баюкал Клару. Баюкал Аннелизе.
Ливень ослабевал. Сначала капли стали реже, потом превратились в морось, влажную пелену, и первые лучи солнца отражались в ней, рисуя на небе радуги. Камни больше не сыпались с вершин.
Грязевые потоки мало-помалу замерли.
Потом, тысячу лет спустя, загудели насекомые. Послышались голоса зверей. Куропатка показалась из кустов, заметила нас и взлетела, хлопая крыльями.
Облака поредели. Солнце набирало силу. Огромное, прекрасное солнце.
Из ущелья Блеттербаха больше не раздавался угрюмый рев. Поток насытился смертью.
Тогда я заплакал. Не от боли. Не оттого, что меня встретил пустой взгляд Аннелизе. Не оттого, что Клара стонала во сне.
Плакал я от того, что мне довелось увидеть.
Я видел Jaekelopterus Rhenaniae.
Чудовище с клешнями, чьи глаза — два колодца тьмы. Тварь, которую Бог решил стереть с лица земли, а Блеттербах приголубил в своих недрах, словно любящая мать. Я видел монстра. Видел, на что он способен.
Но…
В отчете о вскрытии говорится другое. Никаких клешней, никакого монстра. Никакого Jaekelopterus Rhenaniae. Толстая еловая ветвь, которую яростное течение превратило в гарпун. Иными словами, насколько можно судить, на самом Блеттербахе и замкнулся круг.
Но в те ужасные минуты, когда Блеттербах понемногу успокаивался, я проклинал, плакал, безумствовал. И когда безумие взяло надо мной верх, появились призраки. Они вышли из огненно-красного вертолета. Моисей с его суровыми чертами, Измаил с ленивой грацией Фитилька, Манни, безмятежно уверенный в себе, и Кристоф, с таким видом, будто он никогда ничего не воспринимает всерьез.
И Вернер пришел вместе с ними.
Пока они мягко высвобождали Клару из моих рук, набрасывали одеяло на плечи Аннелизе и проверяли ее зрачки, я пытался им объяснить, что не хотел их смерти, что, если бы можно было вернуться назад, я бы никогда не спустился в ту трещину и лавина не убила бы их.
От них никаких слов не требовалось.
Они просто были здесь.
Правило Зеро.
2
Под скальпелем хирурга я трижды находился на пороге смерти. Лезвие ножа перерезало уж не знаю какой нерв, а сильная инфекция довершила дело. Правая нога никогда не станет такой, как прежде.
Когда Майк увидел меня после Блеттербаха, он разревелся и потом только и делал, что всхлипывал. Майк все воспринимает чересчур трагически, он в глубине души всегда был очень сентиментален. Но я ловко управляюсь с тростью, вы об этом знали?
Видели бы вы меня: впору танцевать в балете.
Фильм «В чреве Бестии» удостоился какой-то премии, чем Майк невероятно гордится. Говорит, это откроет перед нами целую вереницу дверей, но он и сам знает, что больше никогда не выйдет на экраны фильм, в титрах которого значились бы Макмеллан / Сэлинджер. Я, однако, думаю: пусть твердит об этом, это ему на пользу — и не возражаю. Как поет Боб Дилан: «The Times They Are A-Changin’» [126], и не всегда в лучшую сторону.
Истинная проблема у меня была с головой, особенно в первое время. Большая проблема. Доктор Джирарди, психиатр, которому меня препоручили, даже боялся, что мне никогда не удастся восстановить психическое равновесие. Я приложил все силы, и теперь мне лучше. Манфред помогает мне, находит, чем заняться. Он задумал открыть восстановительный центр для алкоголиков. И хочет, чтобы я ему в этом помог. Такому человеку отказать невозможно. Как говорил Богарт, думаю, это начало хорошей дружбы [127].
Аннелизе тоже пришлось нелегко.
У нее сильно повреждена рука. Даже сейчас перед дождливой погодой она принимает обезболивающие. Три раза в неделю ходит на физиотерапию. Теперь ей, как и мне, есть с чем бороться. Кошмары, тяжелые воспоминания, тревога. Часто взгляд ее затуманивается, тогда я понимаю, что она думает о Вернере, чье тело до сих пор находится в ущелье, в лабиринте пещер. Но с каждым днем она улыбается все чаще.
Как и я.
Наше лекарство — имя из пяти букв: «Клара». Ради нее в самые черные дни мы находим силы вставать с постели. Ради нее наш смех мало-помалу становится искренним. И ради нее, неловкие, как два подростка, мы занимаемся любовью по вечерам.
Клара…
Я люблю слушать ее истории. Люблю играть с ней. Бегаю по лужайкам Зибенхоха, похожий на пугало со своей тростью. Но больше всего я люблю смотреть, как она спит. Порой Клара улыбается во сне, и тогда мое сердце переполняет надежда. Ее улыбки прогоняют страх и на один шаг приближают меня к спасению. Мне нужно, чтобы Клара улыбалась. Ведь улыбка всегда сияет в конце сказок, которые начинаются с буквы «а», а заканчиваются буквой «я», то есть хеппи-эндом.
3
Эти страницы я писал для нее. Ведь однажды нам с Аннелизе придется рассказать ей правду о бойне на Блеттербахе. О том, как ее любовь спасла последних героев этой истории.
Аннелизе и Сэлинджера.
4
— Какая буква, папа?
— Улыбка в сердце радуги, маленькая моя.
Буква «я».
Сандроне Дациери
Убить Ангела
© Л. А. Карцивадзе, перевод, 2019
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019
Издательство АЗБУКА®
* * *
I am an anti-Christ
I am an anarchist
Don’t know what I want
But I know how to get it
I wanna destroy passerby
SEX PISTOLS [128]
Часть первая
Глава 1. Midnight Special [129]
Ранее
Двое заключенных, оставшихся в камере, тихо переговариваются. Первый когда-то работал на обувной фабрике. Напившись, он убил человека. Второй служил в полиции и донес на начальника. Оба уснули в тюрьме, а проснулись в Коробке.
Башмачник спит сутки напролет, полицейский почти не смыкает глаз. Если оба не спят, то заводят разговор, чтобы заглушить голоса, которые становятся все громче, а в последнее время совсем не смолкают. Временами перед глазами их полыхают ослепительно-яркие цветные вспышки – сказывается действие лекарств, которыми ежедневно пичкают заключенных, и шлемов, которые надевают им на голову. Под этими шлемами узники извиваются как ужи на раскаленной сковородке.
Во время войны отец башмачника отбывал срок в городской тюрьме. В подвалах была комната, где осужденных заставляли балансировать на доске: одно неосторожное движение – и они падали в ледяную воду. Имелся там и каменный мешок, где узник мог поместиться, только сжавшись в комок. Никто не знает, скольких пытали и убили в подземельях этого здания. Говорят, тысячи.
