— Взгляд образованного человека.
— Именно. И я верю, что была причина, по которой Бог решил уничтожить тех бестий.
Мне почудилось, будто кухня стала темнее и теснее. Приступ клаустрофобии.
Верена взглянула на часы, висевшие над раковиной, и глаза у нее округлились.
— Уже поздно, Сэлинджер, тебе пора идти. Не хочу, чтобы Макс тебя застал здесь.
— Спасибо за рассказ.
— Не благодари меня.
— Ну, тогда надеюсь, эта бутылка стоит тех денег, что я за нее заплатил.
Верена, казалось, почувствовала облегчение оттого, что я пошутил. Допрос закончился.
— Я дам тебе знать.
Мы встали.
— Сэлинджер?
— Нет, я не стану говорить об этом с Максом.
Верена успокоилась. Не совсем, но достаточно, чтобы исчезла морщинка между бровями.
Она пожала мне руку.
— Он хороший человек. Не причиняй ему боли.
Я подбирал слова, чтобы распрощаться, но тут хлопнула дверь, и послышались усталые шаги Макса.
— Сэлинджер? — изумился он, увидев меня. — Какими судьбами?
Верена показала бутылку бургундского.
— Он мне рассказал о неуплаченном штрафе, господин шериф.
Макс хохотнул:
— Не стоило.
— Я уже почти местный, — сказал я в шутку. — Так или иначе, уже поздно: я рассчитывал выпить стаканчик в хорошей компании, но Аннелизе будет волноваться.
Макс глянул на наручные часы.
— Не так уж и поздно. Будет жаль, если ты уйдешь, не промочив горло. — Он широким шагом прошел через прихожую. — Вот возьму штопор, и…
Он не закончил фразу. Застыл в дверях кухни. Я увидел, как Верена шагнула к нему, но остановилась, зажав себе рот рукой.
Макс обернулся и проговорил сдавленно, ледяным тоном:
— Что это значит?
Он показывал на фотографию и телеграмму лежавшие на столе.
— Это я, Макс: нечаянно зацепила рамку, и…
— Херня, — отрубил Макс, буравя меня взглядом. — Куча херни.
— Макс, это моя вина.
— Чья же еще?
— Я хотел поговорить с тобой. За этим и пришел.
— Но тебя, — вмешалась Верена, заговорила быстро, почти глотая слова, — тебя не было, и я подумала, будет лучше, если с ним поговорю я.
— Это моя вина, Макс, — повторил я, повышая голос. — Верена вовсе не собиралась…
Макс угрожающе надвинулся на меня.
— Не собиралась — что?
— Рассказывать.
Макс весь трясся.
— А Верена знает, почему тебя так интересует эта история?
— Что ты хочешь этим сказать?
Макс презрительно расхохотался:
— То, что ты собрался срубить немного бабла.
Я окаменел.
— Этот подонок сказал тебе, — обернулся Макс к супруге, — что он собирается нажиться, сняв кино о бойне на Блеттербахе? Милости просим, господин режиссер. Забирайте наших мертвецов, раскладывайте их перед публикой со всего света. Плюйте на их могилы. Не этим ли ты зарабатываешь себе на жизнь, Сэлинджер?
— То, что пишут в газетах, — ложь. Я это докажу, когда выйдет документальный фильм об Ортлесе. И могу тебя заверить, я не имею ни малейшего намерения делать какой бы то ни было фильм из истории Курта, Эви и Маркуса.
Макс сделал еще шаг по направлению ко мне.
— Не смей произносить их имена.
— Мне лучше уйти, Макс. Извини за беспокойство. И спасибо за чай, Верена.
Я не успел повернуться к двери: Макс схватил меня за ворот и прижал к стене. Деревянное распятие упало на пол и разлетелось на куски.
Верена вскрикнула.
— Только попробуй еще показаться здесь, — прорычал Командир Крюн, — и я устрою тебе такое — мало не покажется. Точно говорю. И если у тебя есть хоть немного смазки в башке, проклятый мудак, ты вообще уберешься отсюда. Нам в Зибенхохе шакалы не нужны.
Я схватил его за руки, пытаясь высвободиться. Но хватка у него была железная, мне удалось только глотнуть немного кислорода и пролепетать:
— Я не шакал, Макс.
Он меня отпустил.
Я жадно ловил воздух ртом.
Макс меня ударил. Сильный, точный удар правой, в скулу. Взрыв, мелькание огней — и я осел на пол. Когда я поднял голову, Макс возвышался надо мной.
— Это тебе задаток. А теперь исчезни, если не хочешь получить еще.
Корчась от боли, я схватил куртку и выбежал вон.
3
К счастью, Клара уже спала.
Я вошел, стараясь не шуметь. Снял ботинки, шапку и куртку. Дом был погружен во тьму, но я мог ориентироваться и не зажигая свет.
Добравшись до ванной, я сполоснул лицо. Половина физиономии приобрела цвет баклажана.
— Сэлинджер…
Внутри у меня все перевернулось.
Аннелизе вышла растрепанная, встревоженная. Без косметики она мне показалась такой красивой. Она взяла мое лицо обеими руками, рассмотрела синяк.
— Кто тебя так отделал?
— Успокойся, ничего страшного.
— Тот же самый тип? Из бара «Лили»?
— Это только выглядит скверно. — Я изобразил пару дурацких гримас, пытаясь ее успокоить.
От боли слезы выступили на глазах.
— На этот раз он так легко не отделается. Я звоню карабинерам.
Я ее остановил.
— Оставь, пожалуйста.
— Что происходит, Сэлинджер?
Она не разозлилась. Она испугалась.
— Это Макс.
— Командир Крюн? — Аннелизе была в шоке. — По пьяни?
— Нет, не по пьяни, и я в каком-то смысле это заслужил.
Аннелизе отстранилась.
Уверен, она подспудно догадывалась о том, что я затеваю. Часами сижу в своем кабинетике перед компьютером. Вдруг срываюсь с места и уезжаю. Знаки, которые ее разум не мог не зафиксировать. Просто она не хотела в этом признаться самой себе. Но теперь было невозможно что-либо отрицать.
— Над чем ты работаешь?
Голос ровный, бесцветный. Лучше бы она кричала.
— Ни над чем.
Аннелизе надавила пальцем на синяк.
— Больно?
— Черт, да, — дернулся я.
— Мне еще больнее от твоей лжи. Я хочу услышать правду. Сейчас. Немедленно. И постарайся говорить убедительно.
— Может, пройдем на кухню? Мне нужно чего-нибудь выпить.
Аннелизе повернулась и, не говоря ни слова, исчезла в коридоре, погруженном в темноту. Я последовал за ней. По дороге заглянул в спальню Клары. Дочка спала на боку, свернувшись калачиком. Я поправил одеяло. Потом спустился в кухню.
Аннелизе уже поставила бутылку пива на стол.
— Говори.
— Прежде всего, я хочу, чтобы ты знала: это не работа.
— Не работа?
— Нет. Просто способ взбодриться, не дать мозгу закоснеть.
— Для этого нужно, чтобы половина деревни бросалась на тебя с кулаками?
— А это издержки.
— Я — тоже издержки?
Я заметил, что у нее дрожит голос. Попытался взять ее за руки. Но успел только коснуться их. Они были ледяные. Аннелизе отдернула руки, сложила их на животе.
Я пустился объяснять, старательно избегая слова «наваждение».
— Так что это не работа, — заключил я. — Мне это нужно, чтобы…
— …чтобы — что?
— Чтобы не сойти с ума. — Я склонил голову. — Я должен был раньше поговорить с тобой.
— Так вот о чем ты думаешь? Что должен был поговорить со мной раньше?
— Я…
— Ты обещал. Год отдыха. Целый год. А на самом деле? Сколько ты продержался? Месяц?
Я промолчал. Она была права.
«Б», «брехун».
— Боже, ты как ребенок. Ввязываешься во что-то очертя голову, не думая о последствиях. Ты даже не в состоянии…
— Аннелизе.
— Ни слова больше. Ты обещал. Ты солгал мне. И что ты скажешь Кларе завтра утром? Что нечаянно натолкнулся на кулак?
— Придумаю какую-нибудь забавную историю.
— Этим ты все время и занят, правда? Придумываешь истории. Мне бы следовало уйти от тебя, Сэлинджер. Забрать ребенка и уйти. Ты опасен.
Эти слова повергли меня в шок.
Внутри у меня все сжалось. Боль исчезла.
— Ты это не серьезно, Аннелизе.
— Серьезно.
— Я совершил ошибку, — признался я, — и сам это знаю. Я лгал всем. Тебе, Вернеру. Всем. Но такого я не заслуживаю.
— Ты заслуживаешь худшего, Сэлинджер.
Я пытался приводить какие-то доводы в свою защиту, но Аннелизе была права. Я выказал себя дурным мужем и еще худшим отцом.
