Внутри царил полумрак.
— Здесь нет электричества, — пояснил Макс, зажигая керосиновую лампу. — Есть генератор, но я его приберегаю на крайний случай. Если хочешь, сварю кофе.
При свете дом казался не таким зловещим. На каминной полке стояла фотография, вся в пятнах сырости.
— Маленький Макс и фрау Крюн, — сказал Макс, пока заваривал мокко. — Располагайся.
Кроме стола и пары стульев, в комнате, Stube — так называли в Альто-Адидже громадные, многофункциональные помещения (кухня, спальня, гостиная, все вокруг изразцовой печи, которая и давала имя комнате: самая настоящая Stube), — находилось два металлических картотечных шкафа.
Командир Крюн перехватил мой взгляд.
— Тридцать лет расследования. Перекрестные свидетельские показания. Собранные доказательства. Ложные следы. Возможные подозреваемые. Тридцать лет трудов, обратившихся в ничто. Тридцать выброшенных лет.
— Большущий пирог с начинкой из воздуха.
Макс поднял бровь.
— Ты говорил с Луисом?
— Его манеру ни с чем не спутаешь.
— Но вот что даже Луис не осмеливается сказать: жертвы Блеттербаха — не только Курт, Эви и Маркус. Это и Гюнтер, и Ханнес. Верена. Бригитта. Манфред. Вернер. И я.
Я глядел на огонь в камине. Следил, как искры, которые Клара называла «чертенятами», взвиваются вверх и гаснут на стенах, почерневших за долгие годы от дыма и пламени.
Макс вздохнул:
— Я закрывал глаза и слышал голос Курта. Или как Эви ходит по комнате, или как смеется Маркус. А когда открывал глаза, видел их. Они укоряли меня. Говорили: ты остался в живых.
Меня пробрала дрожь.
Ты остался в живых.
Я закурил сигарету.
— Я остался один. С кем я мог поговорить? Верена бы не поняла. Вернер уехал, Ханнес… сотворил этот ужас со своей женой. Оставался Гюнтер. Он хотел знать. И он пил. Я тоже хотел знать. Хотел найти сукина сына, который приговорил меня к одиночеству, и стереть его с лица земли. Именно так. Я решил, что повешу его на первом попавшемся дереве. Время шло. Гюнтер попал в аварию. Я женился. Командир Губнер умер. Верена не хотела, чтобы я занял его место, а я вот хотел стать Командиром Крюном. Я себя видел салтнером в Зибенхохе: знаешь, кто это?
Я никогда раньше не слышал этого слова.
— В былые времена в каждой деревне был свой салтнер, — объяснил Макс. — Его выбирали из самых сильных молодых мужчин, чтобы он охранял виноградники и скот. Это был почетный пост. Все должны были ему доверять: если хоть кто-то голосовал против, парня отвергали. Слишком многое было на кону. Если бы салтнер захотел, он мог бы стакнуться с бандитами и наложить лапу на весь урожай, обрекая общину на верную смерть. Я себя ощущал салтнером.
Я бросил сигарету в огонь, не докурив и до половины.
У меня кружилась голова.
— Салтнер защищает свой народ, — отметил я, — и ты хотел сделать то же для обитателей Зибенхоха.
— Это я и делал все годы, но теперь… — Голос его прервался. — Те, кто погиб там, внизу, были моими лучшими друзьями, Сэлинджер, людьми, которых я любил. Но если бы я мог повернуть время вспять, я бы забрал Верену и уехал отсюда, не обернувшись ни разу. К черту салтнера. К черту Эви, Маркуса и Курта. Звучит жестоко? Но это не так. Уверен, выслушав все, ты сам поймешь, что дело того не стоило.
— Ты можешь уехать в любой момент. Что тебя держит в Зибенхохе?
Макс ответил не сразу.
— Бойня на Блеттербахе стала смыслом моей жизни. — Его массивное лицо исказила горькая гримаса. — Наваждение, от которого я пытаюсь спасти тебя. Если бы тридцать лет назад кто-нибудь показал мне содержимое этих архивов, если бы кто-нибудь предостерег меня… возможно, все бы пошло по-другому. Для меня и для Верены.
Я припомнил слова его жены. Тоску и боль, звучавшие в них.
Подумал об Аннелизе. О Кларе. Представил, как она растет рядом с отцом, все более отчужденным, погруженным в недуг.
Возвращайся к нам.
— Рассказывай.
Макс поднялся. Картотечный шкаф распахнулся с грохотом.
— Начнем с официального следствия, — сказал он.
— Его проводили карабинеры из Больцано.
— Капитан Альфьери и судебный следователь по назначению. Каттанео. Судебного следователя я так и не увидел. Просто голос по телефону. Капитан Альфьери был мужик хороший, но его, очевидно, ждали другие дела. С точки зрения следствия бойня на Блеттербахе представляла собой огромный чирей в заднице. Начиная со сцены преступления.
Он показал мне пухлую оранжевую папку величиной со словарь. Пальцами выбил по ней дробь.
— Это окончательный отчет криминалистов. Там больше четырехсот страниц. Пришлось попросить врача из Альдино прояснить некоторые места. Напрасный труд. Никаких органических следов, никаких отпечатков пальцев, вообще ничего. Ливень и грязевые потоки смыли все, — заключил он, ставя папку на место. — К тому же криминалисты прекратили делать анализы, когда и судебный следователь, и Альфьери поняли, что не получится никого арестовать по обвинению в этом убийстве.
— Но ты, — вмешался я, — ты хотел найти этого ублюдка.
— Я был настойчив. Крайне настойчив. Но это было все равно что биться головой о стену. Никто больше и слышать не хотел о Блеттербахе. Я дошел до того, что прибил капитана Альфьери.
— Луис рассказывал, что были подозреваемые…
— Мы к этому подходим. Но сначала я хочу показать тебе кое-что.
Он вытащил папку. Перевернул ее не открывая и подтолкнул ко мне.
— Сцена преступления. Открывай. Смотри.
Первая фотография — удар в лицо. Следующие не лучше. Большинство — черно-белые, цветных немного. Все, переворачивающие душу.
— Боже…
Макс осторожно отобрал их у меня. Потом, как заправский фокусник, стал показывать одну за другой.
— Вот палатка. Курт выбрал это место…
Мне пришли на память объяснения Вернера: «Чтобы палатку не сорвало ветром».
— Хочешь чего-нибудь выпить? Ты совсем побледнел.
Я жестом успокоил его.
— Чей это рюкзак?
— Маркуса. Как видишь, он порван. Мы решили, что Маркус, защищаясь, швырнул его в нападавшего. Он единственный пытался бежать. Смотри сюда.
Очередная фотография.
Очередной ужас.
— Это сапоги Маркуса. На трупе не было обуви. Одет был в свитер, и все. Также и Курт. На Курте вообще только майка. Видишь, вот тут? Меховой спальный мешок. Наверное, когда на них напали, они как раз легли спать. — Макс прервался на миг. — Этот мешок опознал я. Мой подарок. Здесь не видно, но с той стороны вышиты инициалы.
Он постучал по снимку.
Потом еще фотография. И еще. Еще.
— Курт. Курт. Курт.
Каждый раз, произнося имя друга, он метал на стол очередной снимок.
— Патологоанатом заявил, что убийца нанес ему раны, но не прикончил сразу. Возможно, Курт первым отреагировал, и убийца не хотел, чтобы остальные сбежали. Есть и другой вариант: он хотел наказать Курта за его храбрость. Сделать его беспомощным: пусть смотрит, что будет дальше. Изранил его, потом убил Эви, преследовал Маркуса, вернулся…
— Преследовал?
— Маркусу удалось бежать. Но недалеко.
Я уставился на фотографии, разложенные на столе.
Показал раны на теле Курта:
— Его пытали?
— Судмедэксперт уверял, что, когда убийца вернулся, Курт уже был мертв. Эти удары нанесены после смерти. Убийца вымещал злобу, уродуя труп.
— Похоже, будто именно Курт был намеченной жертвой? — предположил я.
Макс кивнул, слегка улыбнувшись.
— Я тоже так подумал, Сэлинджер. Потом решил, что намеченной жертвой была Эви. Потом — что Маркус. Адская карусель.
Он умолк, пристально глядя на меня.
— Фотографии Эви — они такие…
Я кивнул:
— Давай выкладывай.
— Эви.
Кажется, я завопил. Выбежал во двор, зарылся лицом в снег. Выблевал все, что съел за обедом. Потом опять вопил, это я четко помню.
Макс поднял меня, снова завел в дом Крюнов. Усадил у огня. Хлестнул по щекам, раз, другой. Я перевел дыхание.
— Прости меня, Макс.
