Сгорая от любопытства, я еще раз проверила охранную систему, сделала себе чаю и унесла чашку в кабинет. Приготовив блокнот и ручку, открыла дневник, достала конверт, лежавший между страницами, и выложила на стол его содержимое.
Из конверта посыпались аккуратные вырезки: одни неведомо откуда, другие из «Шарлотт обсервер», «Рэли ньюс энд обсервер», «Уинстон-Салем джорнал», «Эшвилл ситизен таймс», известной также как «Голос гор», и «Чарлстон пост энд курьер». По большей части это были некрологи. И несколько очерков о выдающихся людях.
Поэт Кендалл Роллинс умер от лейкемии 12 мая 1986 года. Помимо других родственников, у него остался сын, Пол Хардин Роллинс.
Волосы у меня встали дыбом. В списке членов правления «АП» был П. Х. Роллинс. Я сделала пометку.
Роджер Ли Фэрли погиб восемь месяцев назад, когда его спортивный самолет разбился в Алабаме. Вот оно – о чем говорила миссис Векхоф. Я наскоро нацарапала имя и дату смерти – 13 февраля.
Самая старая вырезка была посвящена аварии 1959 года, в которой погиб Энтони Аллен Беркби.
Остальные имена были мне совершенно незнакомы. Я добавила их в свой список вместе с датами смерти, отложила вырезки и вернулась к дневнику.
Первая запись была сделана 17 июня 1935 года, последняя – в ноябре 2000-го. Листая страницы, я заметила, что почерк несколько раз менялся – будто записи вели разные люди. Хроники последних трех десятилетий писались плотным неразборчивым почерком, его с трудом можно было прочесть.
Возвращаясь к первой странице, я подумала, что Мартин Патрик Векхоф и впрямь был на редкость скрытным. Следующие два часа я продиралась сквозь ряды поблекших от времени строчек, то и дело поглядывая на часы, когда отвлекали мысли о Люси Кроу.
Во всем дневнике не было ни одного нормального имени. Всюду использовались то ли шифры, то ли прозвища: Омега, Ил, Хафра, Чак, Ицмана.
Я распознала букву греческого алфавита и египетского фараона. Одни слова казались смутно знакомыми, другие не вызывали ни малейших ассоциаций.
Здесь были финансовые отчеты: приход, расход, ремонт, приобретение, награды, штрафы. Были описания разных событий: ужин, деловая встреча, литературная дискуссия.
Начиная с сороковых стала появляться другая разновидность записей: списки кодовых имен вместе с группами непонятных знаков. Я пролистала несколько страниц. Одни и те же действующие лица год за годом появлялись в этих списках, потом исчезали и больше уже не встречались. Когда кто-то исчезал, его место занимал новый.
Я посчитала: ни в одном из списков ни разу не было больше восемнадцати имен.
Когда я наконец откинулась на спинку стула, чай давно остыл, а шея затекла так, словно ее подвесили на веревке и оставили сушиться на ветру. Верди спал на двухместном диване.
– Ладно. Попробуем зайти с другой стороны.
Кот потянулся, но глаза не открыл.
Пользуясь датами из вырезок, предоставленных миссис Векхоф, я перелистала дневник. Через четыре дня после аварии, в которой погиб Беркби, шел очередной список кодовых имен. Там впервые появился Синухе, зато исчез Омега. Я просмотрела следующие страницы – Омега больше нигде не упоминался.
Значит, Энтони Беркби и был Омегой?
Ухватившись за эту гипотезу, я переместилась дальше, в 1986 год.
Через пару дней после смерти Кендалла Роллинса появился очередной список. Мани заменил Пианхи.
Сердце забилось чаще, и я продолжила сверять записи с датами из вырезок.
Джон Морган умер в 1972 году. Тремя днями позже в списке появился Арригаторе. Исчез Ицмана.
Уильям Гленн Шерман умер в 1979 году. Пять дней спустя в дневнике Векхофа появляется список. Там дебютировал Ометеотль. Ро канул в прошлое.
И так было со всеми некрологами, собранными миссис Векхоф. Через несколько дней после даты смерти – новый список кодовых имен. Всякий раз одно исчезало, и появлялся новичок. Сопоставляя вырезки с записями в дневнике, я соотнесла кодовые имена с настоящими – для всех, кто расстался с жизнью после 1959 года.
Э. А. Беркби – Омега. Джон Морган – Ицмана. Уильям Гленн Шерман – Ро. Кендалл Роллинс – Пианхи.
– Но как быть с предыдущими годами?
Верди ничем не мог мне помочь.
– Что ж, изменим тактику.
Я открыла чистую страницу в своем блокноте. Всякий раз, когда в списке одно кодовое имя заменялось другим, я выписывала дату. Времени это заняло немного.
В 1943 году Ила заменил Омега. Может, именно в этом году Беркби присоединился к «АП»?
В 1949 году место Хафры занял Нармер.
Фараон умер, да здравствует фараон. Может, у них что-то наподобие масонской ложи?
Я продвигалась дальше, добавляя год для каждого списка.
1949, 1972, 1979, 1986.
Впилась взглядом в даты. Затем молнией метнулась к своему дипломату, выхватила оттуда другие заметки и сверила их с нынешними.
– Твою мать!
Взглянула на часы – двадцать минут четвертого. Черт возьми, куда подевалась Кроу?
Сказать, что я не выспалась, – все равно что утверждать, будто у Квазимодо были проблемы с осанкой. Я металась, переворачивалась с боку на бок, задремывала вполглаза, но заснуть по-настоящему так и не сумела.
Когда зазвонил телефон, я давно уже была на ногах – разбирала белье на стирку, подметала патио, обрывала сухие листья и пила кофе, чашку за чашкой.
– Получили? – чуть ли не завопила я в трубку.
– Если это шутка, объясни, в чем соль.
– Пит, я не могу сейчас занимать линию.
– У тебя есть уведомление о вызове.
– Зачем ты звонишь в семь утра?
– Мне нужно вернуться в Индиану, повторно допросить Щекотку и Царапку [393].
Я не сразу сообразила, что он имеет в виду.
– Ты о «близнецах Боббси»?
– Я понизил их в звании. Звоню сообщить, что Бойду придется какое-то время провести в приюте «Гранбар».
– А в чем дело? Здешние полотенца для него недостаточно мягкие?
– Он не хочет злоупотреблять твоим гостеприимством.
– Но ведь у «Гранбара» чудовищно высокие цены.
– Бойду известно, что я – светило юриспруденции, так что и запросы у него немаленькие.
– Ничего, я с ними как-нибудь справлюсь.
– Пес просто нравится тебе, – подколол меня Пит.
– Нет, он редкостный обалдуй, но зачем бросать деньги на ветер, если у меня осталось пять фунтов «Альпо»?
– Служащие «Гранбара» будут безутешны.
– Ничего, переживут.
– Мы приедем через час.
Я обрабатывала чистящим аэрозолем внутренности мусорного ведра, когда телефон снова зазвонил. Голос Люси Кроу звенел от бешенства.
– Судья опять отказал. Не понимаю, что происходит. Фрэнк, в общем-то, человек спокойный и рассудительный, но сегодня утром так разошелся, что я думала, его удар хватит. Не стала упорствовать – побоялась, как бы этот проныра и впрямь не помер по моей вине.
Я рассказала о том, что обнаружила в дневнике Векхофа.
– Вы могли бы посмотреть данные по пропавшим без вести в семьдесят втором и семьдесят девятом годах?
– Да, конечно.
В трубке надолго воцарилось молчание.
– Когда мы ездили глянуть на тот дом, – наконец заговорила Кроу, – я заметила, что в грязи у крыльца валяется железный прут.
– Вот как?
Орудие моего несостоявшегося преступления.
Шериф опять помолчала.
– Если в частном владении вблизи от места падения самолета обнаруживаются обломки крушения – при условии, что операция по сбору обломков еще не завершена, – я имею право войти туда без ордера.
– Понимаю.
– Только по поводу непосредственно крушения. Например, для поиска уцелевших, которые могли отползти от места аварии. И быть может, умерли под стеной того дома.
– Или во внутреннем дворе.
– Если во время осмотра будет обнаружено что-то подозрительное, мне понадобится ордер по всем правилам.
– Да, конечно.
– Двоих пассажиров вроде бы до сих пор не нашли?
– Верно.
– Как по-вашему, этот прут может считаться обломком крушения?
