– В чем дело? – недоуменно спросил детектив. – Что-то случилось?
– Надо позвонить… Ой, Мариша, можешь говорить сейчас? – Она уже обращалась к кому-то на другом конце линии, напрочь забыв о его существовании.
Дмитрию оставалось лишь тихо вздохнуть и оставить ее в покое.
* * *
Идя по коридору по направлению к бывшему кабинету Муратова, Мономах примерно представлял, о чем пойдет речь: очевидно, его беседа с завпластической хирургии, вопреки их с Гурновым надеждам, не осталась приватной. Что, в принципе, следовало предполагать: Каморин пришел в ужас от одной мысли о том, что закупаемые его отделением грудные импланты могут быть ненадлежащего качества.
Он признал, что обе Протасенко делали пластику у него, причем с разницей всего в несколько недель, однако на просьбу Мономаха предоставить несколько образцов для исследования отреагировал как-то неопределенно.
Мономах решил, что ему требуется время, чтобы воспринять такую серьезную информацию – ан нет, он побежал жаловаться к Нелидовой!
– Ну, Володя, ты даешь! – с порога накинулась на него и.о. главврача, не забыв поплотнее прикрыть дверь, чтобы у их беседы не возникло ненужных свидетелей. – Да как тебе такое в голову пришло – что импланты в отделении Каморина заражены мелиоидозом?!
– Не забывай, – ответил он, – что одна пациентка умерла, а вторая едва жива, и все это из-за инфекции, которую обе подхватили…
– Неизвестно где! – поспешила закончить за него Нелидова. – Вы с Гурновым понятия не имеете, откуда взялась эта гадость! А теперь представь на минутку, что твои предположения, ни на чем, напоминаю, не основанные, стали известны широкой публике!
– А они стали известны? – удивился Мономах. – Неужели Каморин еще кому-то разболтал?
– Нет, разумеется, но каким-то образом несколько пациенток оказались в курсе вашего с ним разговора и поспешили «слиться», хотя их готовили к операциям – буквально из-под ножа сбежали!
– Может, оно и к лучшему? – предположил Мономах. – Сейчас в моде естественность…
– Ты, пожалуйста, так не шути! – взорвалась и.о. – Может, забыл, что отделение Каморина хозрасчетное, и оно вносит в бюджет больницы огромное количество денег – наряду с твоим, тактаровским и челюстно-лицевой хирургией!
– Хорошо, что ты предлагаешь?
– Я не просто предлагаю, Володя, я требую, чтобы ты прекратил это свое «расследование»! Оно ставит под угрозу…
– Бабки, да?
– Да, если хочешь! Но не только в деньгах дело: ты хоть представляешь, что произойдет, если весть о «зараженных имплантах» просочится наружу? Да нас же проверками замучают!
– А тебя не беспокоит, что источник заражения может находиться в нашей больнице? – поинтересовался Мономах.
«Надо же, как меняются люди», – думал он, задавая этот вопрос.
Когда требовалось убрать Муратова, Нелидова была готова на все, чтобы изобличить его махинации – даже подставить под удар больницу и наплевать на ее престиж. Что ж, тогда их интересы совпали, а теперь вот, похоже, разошлись.
Этого следовало ожидать: никогда нельзя спать с начальством!
– Ну почему, почему ты так думаешь?! Никто же не умер, кроме Протасенко!
– А вот неизвестно!
– Что это значит?
– Как мы можем быть уверены, что других жертв нет?
– Ты… ты что, предлагаешь спрашивать у всех пациентов Каморина: «Простите, а нет ли у вас, случайно, мелиоидоза?!»
– Если есть, можешь не сомневаться – спрашивать не придется: свидетельства о смерти все расскажут.
– Ну да, конечно, ведь никто на свете не способен установить правильный диагноз, кроме твоего Гурнова! – саркастически скривилась Нелидова.
– Можешь сколько угодно издеваться, но ты и сама знаешь, что Иван – высококвалифицированный специалист, и даже он с большим трудом сумел найти причину смерти младшей Протасенко. Для этого потребовалось мыслить, оторвавшись от шаблонов, потому что предположить мелиоидоз в наших условиях…
– Ладно, ладно! – примирительно вытянула руки Нелидова. – Согласна, что Гурнов – гений, но это ничего не меняет: я требую, чтобы вы с ним прекратили донимать Каморина. Ты меня услышал?
Выйдя из кабинета начальства, Мономах вытащил из кармана халата телефон, уже добрых двадцать минут беспомощно вибрировавший в попытке заставить хозяина прислушаться к его безмолвным мольбам.
– Иван, богатым будешь! – сказал он в трубку. Хотя, Гурнов и так весьма состоятелен благодаря щедрости покойного тестя, оставившего все свое состояние зятю, скрасившему морфином его последние часы. – Чего тебе?
– Фи, как невежливо! – отозвался на другом конце линии патолог. – Что, потрепало тебя начальство?
– Откуда знаешь?
– Ну, Мономах, не заставляй меня раскрывать сеть моих агентов! Значит, Каморин, едва поговорил с тобой, побег ябедничать к Нелидовой?
– Только не говори «я же тебя предупреждал», ладно?
– Не буду. Хотя – я же тебя предупреждал!
– Гурнов!
– Не пойму, зачем он это сделал: гораздо проще было бы решить дело один на один, не ставя в известность нашу и.о.!
– Похоже, кто-то из пациенток пронюхал про зараженные импланты и поднял кипиш… Не представляю, как они узнали, ведь у нашего разговора не было свидетелей!
– В больничке даже стены и унитазы – ушастые, – вздохнул в трубку Гурнов. – Прежде чем говорить кому-то что-то, нужно предварительно сбрызнуть дихлофосом каждый подозрительный угол и поглядеть, что вылезет! Так что будем делать?
– Нелидова настаивает, чтобы ничего.
– Это само собой, но мы же всегда действуем супротив начальства, верно? Так что, есть у тебя план, мистер Фикс? [22]
– Даже не знаю…
– Не верю, как говорил Станиславский! Чтобы у тебя – да не было плана, как натянуть Нелидовой и Каморину нос?
– Ладно, есть одна задумка… Но это опасно, потому что совершенно противозаконно!
– Обожаю, когда ты так говоришь. Когда грабим банк?
– Не думаю, что это необходимо. Но ты, как обладатель обширной «агентурной сети», можешь оказаться полезен!
– Жаль, ты не видишь: я весь превратился в одно большое ухо и слушаю тебя очень внимательно!
– Сможешь узнать фамилии пациентов Каморина… ну, скажем, за последние три месяца?
* * *
Анатолий Верещагин не производил впечатления человека, проведшего за решеткой четыре с лишним года – ничем не примечательный мужик с невыразительным лицом, похожий на обыкновенного работягу.
Тем не менее шесть лет просто так не дают. И все же он вышел по УДО, а это также означало, что его преступление имело смягчающие обстоятельства, позволившие пересмотреть дело. Или, по меньшей мере, что у него был отличный адвокат.
На Дамира он глядел настороженно, но встревоженным не выглядел.
Дамир молчал, пытаясь настроиться на нужную волну. Антон подсмеивался над этой его особенностью, уверенный, что подозреваемого следует брать нахрапом, не давая ему возможности опомниться. Но Дамир считал излишнюю торопливость и напористость скорее недостатком: именно по этой причине ему не нравился Дмитрий Негойда. И именно поэтому последний и Шеин были хорошими друзьями.
– Расскажите, за что срок мотали, – произнес наконец Ахметов, решив, что пришло время.
– А то вы не знаете? – ответил вопросом на вопрос Верещагин.
В его тоне было ровно столько сарказма и недоверия, сколько необходимо, дабы его не сочли грубым.
– Знаю, – согласился Дамир. – И поэтому удивляюсь, как вы могли рассчитывать, что опека передаст детей вам!
– А-а, так вот оно, в чем дело! – протянул допрашиваемый и, к удивлению опера, заметно расслабился.
– Я-то все думаю-гадаю, зачем понадобился человеку из Комитета! – продолжал Верещагин. – Значит, дело в бабах из опеки? Что, накатали на меня заяву? Так я раскаиваюсь – пьяный был, себя не помнил!
– Когда не помнили – когда угрозы строчили или когда убивали?
Верещагин резко спал с лица и подался вперед.
