– И никаких телесных повреждений?
– Ни малейших. Говорю вам, девочка умерла от естественных причин!
– А когда это случилось?
– Со времени доставки прошло двое суток. Ее обнаружили на скамейке в парке. Все шли мимо, думали, просто сидит девушка. Только одна любопытная старушка решила подойти и спросить, все ли с ней в порядке – поза показалась ей неестественной… Таким образом, принимая во внимание температуру воздуха в тот день, время обнаружения и температуру тела, можно предположить, что все случилось девятого апреля между шестью и восемью вечера.
– Вы не станете возражать, если мы заберем тело?
– Да ради бога! – хмыкнул патолог. – Если не лень возиться… Кстати, родственники-то у нее имеются?
Что-то мешало Алле поверить в «естественность» причин гибели Ладогиной, и это что-то – несомненно насильственная смерть ее соседки по квартире. Случаются, конечно, удивительные совпадения, но Алла считала, что все на свете имеет свои причины, просто мы не всегда о них знаем или просто не интересуемся, а потому случайности – на самом деле закономерности, которые никто не сумел или не потрудился проанализировать.
– Думаете, Сурдина скажет больше? – полюбопытствовал Белкин, когда они с Аллой вышли на свежий, пропитанный дождем воздух.
– Надеюсь, – призналась Алла. – Потому что иначе мы в тупике! Александр, вы связывались с гражданином Крашенинниковым?
– Да, – кивнул парень, усаживаясь за руль. Алла тем временем умостилась рядом в тесном салоне «Жигулей» и пристегнула ремень. – Георгий Крашенинников не при делах!
– В смысле?
– Полгода назад у него сперли паспорт…
– Понятно! – перебила Алла. – Выходит, сделка с недвижимостью проведена по поддельным документам, и мы даже не знаем, кто продавец! Нужно опять встретиться с новыми хозяевами квартиры и взять у них описание человека, который представился ее хозяином. Еще попрошу вас заняться нотариусом: такие вещи не происходят без ведома специалиста, а даже если окажется, что его тоже ввели в заблуждение, может, мы узнаем что-то полезное?
– Будет сделано, Алла Гурьевна!
– Новый адрес прописки Ладогиной все еще неизвестен?
– Ждем информацию – похоже, у них там какой-то системный сбой случился, и все сведения за последний месяц пока получить невозможно. Ничего, прорвемся!
– Будем надеяться, – пробормотала Алла и отвернулась к окну.
По стеклу снова забарабанил надоедливый дождик, и очертания улиц, по которым они проезжали, выглядели размытыми и неясными, словно написанными серо-голубой акварелью.
* * *
Мономах влетел в офис на Малой Садовой через двадцать минут после назначенного времени: скорее всего, Горин ушел, не дождавшись.
Задержался Мономах, само собой, по уважительной причине, вот только адвокату на это, скорее всего, наплевать. Он пытался позвонить и предупредить, что опоздает, однако трубку никто не брал – видимо, душеприказчик Рукояткина мужик щепетильный и не любит иметь дело с необязательными людьми.
Малая Садовая – дорогая улица, и не каждый адвокат может себе позволить арендовать здесь контору. Она расположена в историческом центре Санкт-Петербурга, проходя между Итальянской улицей у Манежной площади и Невским проспектом напротив Екатерининского сквера, посреди которого высится памятник Екатерине Второй.
Мономаху случалось по работе бывать в доме номер один по Малой Садовой, где находится Комитет по здравоохранению, поэтому он неплохо здесь ориентировался.
Офис Бориса Горина на первом этаже он нашел сразу по скромной металлической табличке на двери. И, к его удивлению, он оказался открыт.
Секретарский стол в предбаннике пустовал, но, постучав в тяжелую металлическую дверь рядом с ним, Мономах тут же получил приглашение войти.
Адвокат Горин, поднявшийся ему навстречу из-за своего стола, оказался высоким, подтянутым мужчиной лет семидесяти, седовласым, с большой плешью посередине черепа, напоминающей монашескую тонзуру.
Мономах принялся было извиняться за опоздание, однако Горин пресек его попытку, сказав:
– Я навел о вас справки, Владимир Всеволодович, и понял, что вы человек занятой.
– Вы наводили справки?
– А как мне еще было понять, стоит ли с вами встречаться? – пожал плечами хозяин кабинета. – Я, уж простите за откровенность, вас не знаю – вот, слава богу, есть интернет – отличная штука! Я почитал о вас, о больнице, в которой вы работаете, и счел, что вы достойны доверия. Вас это оскорбляет?
– Да нет, честно говоря, – покачал головой Мономах.
– Вот и чудесно! Присаживайтесь, Владимир Всеволодович, и расскажите мне, что вам известно о моем друге Аркадии.
– Собственно, не так много, – признался Мономах. – Лишь то, что рассказал его сосед, если так можно выразиться – владелец мебельного магазина напротив, да еще Вероника Генриховна Циммерманн…
– Вы встречались с Вероникой? – удивленно вздернул брови адвокат. – И она с вами говорила?
– Ну да, а что такое?
– Знаете, молодой человек, это… Видимо, в вас что-то есть, раз Вероника согласилась с вами встречаться!
– Вероника Генриховна, по-моему, была рада, что хоть кого-то интересует, что случилось с Аркадием Андреевичем.
– И она права! – вздохнул Горин. – Я виноват перед ним.
– Почему?
– Меня не было рядом, когда он умер.
– Вы не могли знать…
– А должен был, понимаете? На то и друзья, чтобы предвидеть, предчувствовать беду… Но это все лирика! Лучше расскажите, почему вы считаете, что попугай, попавший к вам в руки, именно Капитан?
– Вот, взгляните, – сказал Мономах и, найдя в своем телефоне снимок, предусмотрительно сделанный накануне встречи, продемонстрировал собеседнику.
– Ну да, это точно такой же попугай, – согласился тот. – Однако, думается мне, такая птица в России – не единственная!
– У него на лапе кольцо с клеймом. Так я и узнал, кому он принадлежал.
– Разве там есть имя владельца? – удивился Горин.
– Нет, но по номеру можно понять, в каком питомнике ее вырастили. Если, конечно, пернатого не привезли контрабандой из-за границы, но это – не наш случай!
– Надо же! У того попугая тоже имелось на лапе кольцо с номером…
– У какого – того?
– Скажите, Владимир Всеволодович, а есть ли у Капитана какие-то особые приметы?
– Да нет вроде… Если только насчет репертуара?
– Какого репертуара?
– Ну, он любит декламировать слова из песни Бернеса – знаете, «Враги сожгли родную хату…», а еще недавно разразился «Темной ночью»…
Не успел он закончить, как Горин, внезапно побледнев, вскочил из-за стола и пулей вылетел из кабинета – от человека его возраста вряд ли стоило ожидать подобной прыти.
Может, неожиданно поплохело? Или он сказал что-то, расстроившее мужика?
Адвокат вернулся минут через пять. Выглядел он иначе, чем в начале встречи – подавленным, что ли, опустошенным. Как будто он услышал новость, которая ошеломила, оглушила его. Но ведь он и так знал о смерти Рукояткина!
– Вы здоровы, Борис Ильич? – с тревогой поинтересовался Мономах. – Вы что-то принимаете?
– Нет-нет, не в этом дело, Владимир Всеволодович, – остановил его тот. – Просто ваши слова дали мне понять, насколько я заблуждался! Должен был бы вспомнить Аркашины слова, но…
– О чем вы говорите?
– Раз вы встречались с Вероникой, значит, она посвятила вас в непростые отношения Аркадия с семьей его покойной сестры?
Мономах молча кивнул.
– Знаете, – продолжал Горин, – мой друг был ужасным оптимистом, никакие несчастья и трудности не могли его сломить! Вы в курсе, что он начинал свое дело несколько раз?
– Нет, Вероника Генриховна…
– Они тогда еще не встретились. Аркадий всегда обожал старину. Не как любитель, а как профессионал. Будучи коренным питерцем, он окончил Художественно-промышленную академию имени Штиглица, бывшее Мухинское училище, по специальности художник-реставратор.
