Мономах насторожился. Он-то полагал, что самая тяжелая часть разговора миновала.
— Владимир, вы же знаете, где я работаю, верно?
Мономах кивнул.
— Я все думал, говорить вам или нет, и пришел к выводу, что должен это сделать. Вот, взгляните. — И Кайсаров протянул ему сложенный вчетверо листок. Прочитав первые строчки, Мономах вскинул глаза на отца Алсу и спросил удивленно:
— Что это такое?
— Вы же видите, написано: «Жалоба».
— Но она подписана Суворовой!
— Пациентка умерла, но бумага-то осталась. Я обязан отреагировать!
— Не понимаю… она пишет, что я не принимаю никаких мер, но я же сделал все от меня зависящее, чтобы ей помочь!
— Вы заменили сломанный эндопротез?
— Не было квот. Но я договорился о сестринском уходе на период после операции. Суворовой не пришлось бы покидать больницу, и она стала бы первой, кому установили протез, как только появится квота. Не удалять поврежденную конструкцию было нельзя, могло начаться заражение крови…
— От чего она умерла?
— Инфаркт.
— Во время операции?
— Нет, после. Ночью, в реанимации.
— Как насчет результатов вскрытия?
Мономах сделал глубокий вдох.
— Вскрытия не было.
— Как это?
— Причина смерти очевидна, родственники вскрытия не требовали…
— Ну знаете, это же ни в какие ворота! — развел руками Кайсаров. — Если все всплывет, непременно возникнет вопрос о вскрытии. Раз оно не состоялось, в этом можно усмотреть умысел!
— Какой умысел?
— Сокрытие обстоятельств смерти. Дело в том, Владимир, что это — не единственный документ, который я получил за последнее время. Существует еще один, в котором вас обвиняют в нецелевом расходовании средств, поступающих от различных благотворителей в ваше отделение.
— И кто же, с позволения сказать, автор данного, гм, послания?
— Простите, но этого я не могу раскрыть. Скажу лишь, что этот человек — ваш коллега.
— Даже в суде обвиняемому дают возможность узнать, кто выдвигает обвинения!
— Но мы не в суде, а вы — не обвиняемый. Кто предупрежден, тот вооружен, так ведь?
— Я не совсем понимаю, Азат Гошгарович, зачем вы все это мне рассказываете!
— Понимаете, Владимир, я могу дать документам ход, а могу положить «под сукно». Они полежат, скажем, полгода, а потом, по причине потери актуальности, затеряются в ворохе бумаг, ежедневно поступающих в Комитет. Тем более что эта ваша Суворова мертва и не станет закидывать нас повторными жалобами. Неужели вам нужны долгие и нудные разбирательства с визитами всяких комиссий, нарушением нормальной работы отделения… Особенно с учетом того, что врачей ТОН обвиняют в смерти знаменитого адвоката?
— И что же я должен сделать? — нахмурившись, поинтересовался Мономах.
— Вы умный человек, — пожал плечами Кайсаров. — Вы все отлично понимаете!
Мономах посидел с минуту молча, потом допил содержимое своего бокала и вытащил портмоне.
— За мой счет! — махнул рукой отец Алсу.
— Спасибо, откажусь: не люблю оставаться в долгу. Что касается второго вашего предложения, то, боюсь, мы и тут не договоримся. Наши с Алсу отношения — только наше с ней дело. Если вас что-то не устраивает, разговаривайте с дочерью. А бумаги эти… ну делайте с ними, что должны!
С этими словами Мономах положил на стол купюру, поднялся и направился в сторону выхода, оставив озадаченного собеседника одного.
* * *
Алла потерла веки и встала: пятая точка гудела, а перед глазами мелькали разноцветные мухи. Она просматривала записи с камер наблюдения больницы часа два, но ничего интересного не обнаружила. На главном и черном выходах Малинкина не засветилась. В палатах камеры не предусмотрены, а в коридорах, как выяснилось, висели муляжи. Для чего? По объяснениям охранников, для устрашения и предупреждения тех, кто пожелает учинить беспорядок. Главврач распорядился установить их после участившихся нападений на медработников. Камеры, что расположены на лестницах и у лифтов, работали через одну. И как, спрашивается, медсестра оказалась в багажнике машины? Вышла она из больницы одна или с кем-то? Ответов на эти вопросы записи не давали. Опера уже проверяли их, но Алла решила, что они могли не заметить того, на что обратит внимание ее опытный глаз. Ахметов и Шеин опросили охранников, но ни один не смог сообщить ничего полезного. Конечно, Ольга работала в больнице два года и знала все входы и выходы! Она смогла бы незаметно исчезнуть, но оставалось неясным, почему она сделала это так неожиданно, оставив вещи в ординаторской. Все можно объяснить, если предположить, что медсестру убили в больнице. Но как же тогда ее удалось незаметно вынести наружу? В палате не было беспорядка — Алла специально опросила тех, кто обнаружил тело Гальперина. Значило ли это, что убийца успел прибраться, или Малинкина все же умерла не в палате? Теперь бесполезно проверять помещение: его сто раз вычистили и разместили там другого пациента! Если бы о насильственной смерти адвоката стало известно раньше, Алла не позволили бы трогать место преступления, но кто ж знал?!
Следовало позвонить Князеву и выяснить насчет планшетного компьютера Гальперина: похоже, без него и частного детектива, к которому тот обращался, дело зайдет в тупик. Набрав номер зава ТОН, она долго слушала длинные гудки. Потом раздался его голос:
— Слушаю.
— Владимир Всеволодович, это Суркова, следователь…
— Я помню, кто вы. Как раз собирался вам звонить, но, кажется, потерял номер.
Алле почудилось, что речь Мономаха звучит немного необычно, словно он намеренно растягивает слова.
— А зачем вы хотели мне позвонить? — спросила она. — Вы дома?
— Я на втором этаже.
— На ка… погодите, вы здесь, что ли?
— Ну да. В баре.
— Я сейчас спущусь!
Алла кинулась в ванную. Перед тем, как усесться за просмотр записей, она вымыла голову, но волосы еще не высохли. Она причесалась и нанесла на губы и веки легкий макияж. Затем вернулась в комнату и выбрала одежду самых «жизнерадостных» цветов, какие у нее имелись — серый хлопковый свитер и темно-синюю юбку. Взглянув в зеркало, она вдруг спросила себя, к чему ухищрения, ведь встреча обещает быть чисто деловой? С другой стороны, в баре ведь люди… Схватив с тумбочки ключ, Алла выскочила в коридор.
В помещении было накурено, и в воздухе висела густая сизая дымка. Глаза защипало: Алла терпеть не могла табак и ненавидела курильщиков, искренне полагающих, что наносят вред только себе. Мономах оказался единственным из посетителей, сидящим у стойки бара. Подойдя, она увидела перед ним наполовину пустую бутылку коньяка «Страна камней». Князев не производил впечатления сильно пьющего человека, хотя она слышала, что хирурги, несмотря на то, что их деятельность связана с работой руками, частенько злоупотребляют.
— Вы быстро, — отметил он.
— Вы потеряли мою визитку? — спросила Алла, с трудом вскарабкиваясь на стул и пытаясь умостить растолстевший зад на маленьком неудобном сиденье.
— Потерял. Но потом вспомнил, что подвозил вас. Номера квартиры, правда, не знал, но решил, что поспрошаю «аборигенов»: в этом доме не так много жилых помещений, и кто-то наверняка знает даму из СК.
— Узнали?
— Что?
— Ну номер квартиры?
— Ага.
— Почему не поднялись?
Он не ответил, теребя в руках стакан.
— Тогда я спрошу, — сказала она, отчаявшись дождаться ответа. — Это касается вещей покойного Гальперина. У него был планшетный компьютер. Говорят, адвокат с ним не расставался.
— Не видел.
— Кто собирал вещи?
— Кто-то из медсестер… нет, погодите — санитарка наша, тетя Глаша. Она собрала все в пакет и принесла мне, но я не рассматривал, что внутри…
— А кто из родственников забрал пакет?
— Невестка, кажется.
— Дарья Гальперина? Когда это произошло?
— В день смерти. Там такая толпа набежала — вдова, ее адвокат, душеприказчик, невестка, водитель…
— Водитель тоже пришел?
