Коврик у входной двери положен вверх ногами, а окна гостиной плотно зашторены. Чем отчим занимался там весь вечер? Ему показалось мало, и он притащил к нам еще какую-нибудь наивную девчонку? Губы изгибаются от отвращения, а брови сходятся к переносице. Может, ну его к черту? Вернусь домой попозже, вместе с матерью или ближе к ночи, когда они оба улягутся.
Однако меня неотвратимо тянет внутрь: собрать вещи и бежать, бежать, бежать. Едва я поворачиваю ручку и шагаю в дом, меня с ног до головы окутывает солоноватый запах крови: его ни с чем не спутаешь. Металлические нотки и противный привкус во рту, точно как в тот раз, когда отчим не рассчитал силу и двинул мне по лицу так, что у меня лопнула губа. И ведь тогда тоже никто не поверил. «Ты просто повздорила с одноклассниками, Ванда, и уже не в первый раз». Да Ларсон – святоша на фоне отчима.
Клатч я бросаю в холле неподалеку от высокой напольной вешалки и тихо, как мышка, пробираюсь вдоль гостиной в сторону лестницы. В доме царит удивительное спокойствие, будто я наконец-то одна и могу делать что вздумается. Хорошо бы, но в сказки я все-таки не верю.
Отчим просто дрыхнет, вот и все.
В нескольких шагах от лестницы я улавливаю непривычную тень в гостиной и оборачиваюсь: в широком арочном проеме отчетливо виднеется распластанное по серому дивану тело. Его тело.
Я тяжело сглатываю и подхожу чуть ближе. Точно дрыхнет, вон как рука с дивана свисает. Но чем дальше иду, тем ярче становится картина перед глазами: рука отчима действительно свисает с дивана, но она вся в крови, а его глаза широко открыты и безжизненно смотрят в потолок. Рубашки на нем нет, как и всегда, когда он проводит время дома, рот широко распахнут в немом крике.
Так я и застываю в дверном проеме, крепко прижав ладонь ко рту, чтобы меня не вывернуло наизнанку прямо здесь и сейчас. Запах крови в гостиной просто невыносим, и не удивительно: кровь на диване, на стенах и даже на полу. Голова кружится, а мозг отказывается верить, что все это взаправду. Не может быть. У отчима связи в полиции, врага он себе мог нажить только в лице меня, все остальные ему разве что в рот не заглядывают, а это…
Мне привиделось. Да, точно – просто показалось. Я плотно жмурюсь, протираю глаза ладонями, с силой надавливая на них, но, когда вновь открываю их, вокруг все та же жуткая картина. Становится только хуже. Теперь я замечаю уродливую синюю гору, торчащую у отчима изо рта, и поблескивающие тут и там иголки. В его широких ладонях, на груди, под глазом и даже над туго затянутым ремнем джинсов.
– Боже, – только и выдыхаю я, будучи не в силах сдвинуться с места. Смотрю на бездыханное тело как зачарованная и подавляю вновь и вновь подступающие к горлу приступы тошноты.
Нужно набрать девять-один-один, вызвать полицию. Он же точно мертв, правда? Подойти и потрогать отчима не решаюсь – кажется, сейчас тот вскочит с дивана прямо в таком виде и набросится на меня. Ему ведь всегда было наплевать, как и когда, лишь бы быстро, грубо и почаще.
Сдох. Он сдох, только посмотри на него. Сдох и никогда больше не сумеет к тебе прикоснуться. Ты свободна, Ванда, хватай вещи и беги отсюда.
Прислушиваться к голосу разума сейчас – все равно что идти на поводу у самых низменных желаний. Я не такая тварь, как отчим, и не могу бросить его вот так вот, когда он уже не может никому навредить. Да и мать расстроится, когда вернется домой. Черт, до чего же глупая мысль. Когда мать вернется, ей будет уже не до того. Еще подумает, чего доброго, что это я прикончила ее любимого мужа. Не зря же столько времени пыталась его оклеветать, правда? Голос матери звучит в ушах как наяву, будто она уже стоит рядом и читает мне нотации.
За телефоном. Да. Больше ничего я сделать не смогу. И я разворачиваюсь, едва не поскользнувшись на липкой крови, а в душе поднимается черная волна облегчения. Его больше нет. Питер Уилсон – мой отчим, мой ночной кошмар и мой мучитель – мертв. Никто меня не тронет, никто не будет смотреть на меня как на кусок мяса, никто не станет пробираться ночью ко мне в комнату, чтобы едва не задушить подушкой, пока трахает.
Какая же я отвратительная. Гнусная. Злобная. Но на этот раз мне вовсе не стыдно – я ненавидела отчима всеми фибрами души и готова поблагодарить того, кто так жестоко с ним расправился. Спасибо, кем бы ты ни был. Спасибо, за что бы ты ему ни мстил. Спасибо, куда бы ты ни отправился после.
– Служба спасения, что у вас случилось? – Голос оператора выводит меня из задумчивости. Я даже не заметила, как добралась до холла и достала из клатча телефон, как набрала номер.
Тошнота накатывает волнами, запах крови не дает сосредоточиться, но я отчаянно стараюсь. Еще не хватало все испортить и остаток жизни, когда в конце тоннеля едва забрезжил свет, провести в тюрьме. Впрочем, я бы не удивилась, отчим может испортить все даже после смерти.
– Я вернулась домой, а здесь… – Я шумно выдыхаю и набираю полную грудь воздуха, чтобы унять неприятные ощущения. – Здесь тело.
– Кто-то ранен? Вы в порядке?
– Нет, никто не ранен. Мне кажется, он уже мертв, но я побоялась подойти ближе. – Голос предательски дрожит, дыхание учащается, и больше всего мне хочется бросить трубку. – Пожалуйста, мне нужна полиция. Долго я здесь не протяну.
– Все в порядке, мисс?..
– Уильямс.
– Все в порядке, мисс Уильямс? Вы видели, кто это сделал? Преступник еще рядом? Вы в опасности?
Лишь сейчас до меня доходит: кто бы ни прикончил отчима, он может быть здесь до сих пор. Прятаться на втором этаже или на кухне, куда я так и не дошла. На заднем дворе или неподалеку от дома. И что мешает ему вернуться и расправиться со мной заодно? Меня прошибает холодный пот, и адрес оператору службы спасения я диктую сбивчивым голосом, ошибаюсь и исправляю сама себя несколько раз.
Руки дрожат и не слушаются, ноги словно налились свинцом, и все-таки вместо того, чтобы выбежать во двор и дождаться полицейских у соседского дома, я возвращаюсь в гостиную и бросаю еще один взгляд на ужасающую сцену. Ничего не изменилось: отчим все такой же бледный, все такой же мертвый; но уродливая куча у него во рту на этот раз приобрела отчетливые очертания. Ярко-синие бабочки на тонких иголках – покрытые пыльцой крылышки заляпаны кровью, усики поломаны.
Черт. Я отступаю на несколько шагов в сторону и опускаю глаза, чтобы наткнуться на десятки кровавых разводов на дешевом ламинате. Нет, никакие это не разводы. Стоит только отойти еще немного, как они складываются в буквы, а потом и в слова: «Никто не имеет права прикасаться к моей музе».
Что?.. Дыхание перехватывает, живот сводит спазмом, и я наконец сгибаюсь пополам, прощаясь с содержимым желудка. Боже. Боже, боже, боже. Вспоминаются те сообщения в мессенджере, что я получила совсем недавно. Глупая шутка, так ведь? Не может быть, чтобы…
Меня выворачивает три раза подряд, прежде чем я с трудом поднимаюсь на ноги и бросаюсь прочь из дома. На лице – следы от рвоты, кожа наверняка белее мела, но какая разница, что обо мне подумают? Да и на улице снова никого нет, не горят соседские окна.
Хочу. Я сказала, что хочу, чтобы мне помогли от него избавиться. Неужели я его убила? Вот так запросто, одним-единственным словом, отправленным черт знает кому? Сердце стучит в груди так часто, будто вот-вот проломит грудную клетку, и мне кажется, что я задыхаюсь.
Не может быть.
И все-таки дрожащими руками я тянусь за телефоном и открываю мессенджер. Неизвестный номер висит в самом верху списка чатов – два непрочитанных сообщения. Я не стану их читать, нет, ни в коем случае. Иначе меня сочтут сообщницей или еще что похуже. Нет.
Но палец уже скользит по экрану, словно мною управляет кто-то другой.
«Это мой тебе подарок, дорогая Ванда».
Благодетель хренов! Телефон летит на газон и тонет в здорово отросшей за последние недели траве. Боже. Мысли никак не собираются в кучу, мир перед глазами идет кругом и расплывается, и я уже не понимаю – слезы это или у меня так сильно кружится голова. Да и какая разница? Спас. Кто ты? Зачем? Я никогда не просила спасать меня. Уж точно не так.
