«Разве ты не благодарна мне, дорогая Ванда?»
– Нет, придурок! – восклицаю я, словно он может меня услышать, и мой голос эхом отражается от стен и потолка.
Тишина, но номер я так и не набрала. Палец завис над последней цифрой, как лезвие гильотины над смертником. Что я скажу в участке? Мне пишет убийца отчима, а знаю я об этом потому, что сама ему написала? В лучшем случае они не поверят мне, как в прошлый раз. В худшем – позвонят матери или отправят меня на обследование к психотерапевту. Скажут, будто крыша от стресса поехала: сначала скандалы дома, потом убийство, а теперь еще и поступление в колледж.
Я буквально слышу их голоса: «Ах, девочка просто рассудка лишилась, ей нужно отдохнуть и поменьше зависать в интернете. Миссис Уилсон, отвезите ее к сестре в Чикаго, пусть отдохнет пару дней». Ну и дрянь.
Сбрасываю набранные цифры и плотно сжимаю губы, от нервов топая по холодному полу босиком. Полиция могла бы спасти меня, только я не хочу иметь с ними дела. Я хочу убежать и начать новую жизнь, вот и все. И там меня не достанет уже никто: ни сумасшедший с бабочками, ни мертвый отчим, ни даже мать.
Несмотря на выскакивающие снова и снова уведомления, я открываю браузер на телефоне и набираю указанный в письме из академии Белмор адрес. Форма регистрации простая, заполнить ее – дело пары минут, а записаться на экзамен в пятницу – нескольких секунд. И вот я уже одна из потенциальных студенток, что будут бродить по пафосным залам, оформленным под старину, весь следующий год. А если повезет, то ближайшие несколько лет.
И никакого больше страха. Никаких чудовищ. Никаких ночных кошмаров.
Но сегодня они останутся со мной. Точно как уведомления о непрочитанных сообщениях в мессенджере.
«Наблюдать за тобой – сплошное удовольствие, дорогая».
Муза
– Тебе письмо! – раздается с первого этажа голос матери. Недовольный и мрачный, как обычно. Кажется, если бы она могла, то кричала бы каждый раз, обращаясь ко мне. – Судя по конверту, из твоего университета. Я говорила, что тебя не примут, – вот и доказательство.
Я задергиваю занавески в комнате и едва не закатываю глаза. Не то чтобы я на полном серьезе рассчитывала поступить в академию Белмор, но чертов экзамен на прошлой неделе высосал из меня все соки. На полную выложилась, лишь бы свалить из Рокфорда, положить конец череде странных сообщений и злости матери. А еще перестать натыкаться на фотографию отчима на первом этаже каждый раз, как спускаюсь забрать с кухни ужин или выйти проветриться.
А мать будто сердцем чует, что я руку к его смерти приложила. Только вот моей вины в этом нет – он сам довел меня, сам подтолкнул к той грани, когда мне хотелось только одного: убить его или покончить с собой.
– Спасибо, мам, за непоколебимую веру в меня, – саркастически отвечаю я, когда спускаюсь по лестнице.
Она стоит у входных дверей с толстой пачкой конвертов: очередная бесполезная реклама и письма от бабули из Оклахомы, которая отказывается пользоваться электронкой или хотя бы простеньким мессенджером. Среди них выделяется только один – плотный конверт из крафтовой бумаги, без подписи и красивой восковой печати, что стояла на первом письме из Белмора.
Длинные темные волосы матери – почти как у меня – собраны в небрежный хвост, на ней старый поношенный халат, а на ногах рабочие туфли, которые она не доставала из шкафа уже несколько лет. И все, конечно же, черное. Мама держит траур по ублюдку, словно это он поднял нашу семью на ноги, а не явился на все готовенькое и жил припеваючи, помыкая матерью. Урод.
– Ой, брось, Ванда, это не твой уровень, я не представляю, на что ты рассчитывала, когда подавалась на грант. – Она качает головой и впихивает мне в руки тот самый плотный конверт. – Никуда не поступишь, будешь работать в местной забегаловке и собирать сплетни, как ты любишь.
Никогда я не собирала сплетни, да и с матерью мы могли поговорить на равных разве что несколько лет назад, когда отец был еще жив. То, что она не поверила мне, когда я рассказала, что творит ее муж, – проблема мамы, а не моя. А вместе с ней и полицейского участка, и его дружков из городского бара, и парочки мужиков из администрации. Он везде поспевал.
Когда был еще жив.
Меня так злит тон матери и ее холодный, мрачный взгляд, что первое время я не обращаю внимания на конверт. Мну его в руках с такой силой, будто это он виноват в том, насколько дерьмовая у нас семейка. Мы еще посмотрим, у кого какой уровень и кто останется гнить в Рокфорде, а кто начнет новую жизнь в Калифорнии.
– Я думала, чесать языком любил твой ненаглядный, – сухо бросаю я, поджимая губы. – Это ведь он постоянно врал и разве что задницу шерифу не вылизывал.
– Закрой рот, Ванда, – цедит мать, и голос ее подрагивает от гнева. Водянисто-карие глаза сужаются до маленьких щелочек, кажется, еще мгновение, и она даст мне пощечину. Но мама лишь выпрямляет спину и отворачивается, показывая, что говорить нам больше не о чем. – Прояви хоть каплю уважения. Хотя бы после его смерти.
Нет, мам, уважения этот лживый кусок мяса не заслужил. Только потому я и не пришла на его похороны, и только потому стоящую неподалеку на тумбочке фотографию мне хочется с силой грохнуть об пол. Чтобы стекло разлетелось вдребезги, а на лице матери отразился настоящий ужас – такой же, как на моем, когда я вернулась с выпускного и обнаружила тело отчима в гостиной.
Это я говорила с полицией. Это мне пришлось смотреть на десятки изуродованных бабочек и разлитую повсюду кровь. Это мне, в конце концов, написывает слетевший с катушек убийца.
И это ты не сдаешь его полиции, Ванда. Ты можешь, но не хочешь, так ведь? Ты думаешь, что благодарна ему.
– Иди к черту, – говорю я матери, прежде чем подняться обратно к себе на второй этаж, хотя послать хочется и собственный внутренний голос.
Если я и благодарна убийце, то лишь по одной-единственной причине: он сделал этот мир чуточку лучше, отправив Питера Уилсона на тот свет. Глядишь, после этого и Рокфорд заживет лучшей жизнью. Может, я даже вернусь сюда, когда закончу академию, потому что, в отличие от матери, искренне верю, что поступила. Я должна была.
Снизу доносится грохот посуды и грозный топот – мать наверняка все еще злится, но плевать мне хотелось на ее злость. Я закрываю на замок дверь своей комнаты и наконец-то обращаю внимание на пухлый конверт в руках: ни печати, ни почтовых марок, лишь изящным почерком написанное имя. Мое имя. Едва ли в академии Белмор принято приглашать к себе студентов подобным образом. Да и на сайте писали, что результаты экзаменов придут по электронной почте.
Внутри конверта, судя по всему, и не письмо даже – стоит надавить на него пальцами, как что-то едва слышно похрустывает, а сквозь плотную бумагу четко проступает нечто маленькое и твердое. То ли иголка, то ли скрепка. Нет, ни один университет или даже захудалый местный колледж не прислал бы мне письмо со скрепкой внутри. Еще и бумага там рассыпается, судя по звукам.
Остается всего пара вариантов, и ни один меня не устраивает: либо это Ларсон, которому и после выпускного неймется, либо четырежды проклятый благодетель. Любитель анонимных сообщений. Убийца. Молчаливая тень, наблюдающая за мной из-за угла. Или откуда он там смотрит каждый раз, когда написывает мне?
Но он не стал бы тратить время на обычные письма. Да и по почерку его могут узнать.
И все-таки мои руки дрожат, когда я вскрываю письмо канцелярским ножом. Я замираю. Тревога охватывает все тело, а сердце подскакивает к горлу – так происходит каждый раз, стоит мне подумать, что он все еще рядом. Оттого заставить себя заглянуть внутрь конверта до жути сложно.
Там может быть что угодно.
Я поддеваю плотную бумагу пальцами, и на кончиках оседает синяя пыль, будто кто-то засыпал ею весь конверт изнутри. А если это яд? Конверт выпадает у меня из рук, а его содержимое вываливается на пол: засушенная бабочка с изломанными крыльями, насаженная на длинную толстую иглу и небольшой клочок бумаги. Не с первого раза, но я замечаю застарелые багровые пятна на потускневшем металле. Грязь, пусть это будет просто грязь.
