Еще немного, моя дорогая, совсем чуть-чуть. Хочу посмотреть, как ты злишься по-настоящему.
– Вы знали?! – переходит на крик она. Всплескивает руками, но так и не отходит от меня. – Вы знали, но додумались только письмо в академию написать?! Вы могли бы пойти в полицию и спасти меня! Спасти раньше, чем… чем…
Кажется, еще мгновение, и на глаза Ванды навернутся слезы, но она лишь хмурится и остервенело трет лицо длинным рукавом халата. И тогда я поднимаюсь с кресла и привлекаю ее к себе – медленно и осторожно, как если бы работал с одним из любимых ножей. Сейчас не время раскрываться и спешить. Моя милая муза должна довериться мне, убедиться в том, что я никогда ее не трону.
Никогда до тех пор, пока она не узнает, кто такой Рид Эллиот на самом деле.
– Ты зарываешься, Ванда, – говорю я с кривой усмешкой, как и положено профессору Эллиоту. Твари. – Но сегодня, так и быть, я тебя прощаю. Или думаешь, что я всесильный благодетель и должен был решить все твои проблемы разом? По доброте душевной?
Мне нравится, как она вздрагивает при слове «благодетель» и как расширяются в ужасе ее глаза, стоит мне закончить предложение. Ванда быстро выпутывается из моих объятий и отскакивает на несколько шагов назад, словно прикосновение обожгло ее не хуже поднесенной к коже зажигалки.
– Так и знала, что вы ничем не лучшего него, – бросает она со злостью и смотрит на меня волком. Пронзительно и с таким отчаянием, будто готова прямо сейчас броситься и разорвать меня на части. – И что хотите за свою «помощь»? Я о ней никогда не просила!
В пару шагов преодолев расстояние между нами, я крепко беру Ванду за подбородок и заставляю заглянуть мне в глаза. Одно властное, жесткое прикосновение, и всякое сопротивление тает, как кубик льда на солнце. Пропадает напряжение в ее лице, опускаются руки и лишь губы все так же плотно сжаты.
Вандой и впрямь очень легко манипулировать.
– Ты даже не представляешь, чего я на самом деле хочу, – выдыхаю я ей в губы. Нас отделяет друг от друга всего четверть дюйма. – И не догадываешься, на что я пошел, чтобы спасти тебя по-настоящему. Или ты не так безнадежна, моя милая муза?
Она хватается за мое запястье, дергается и пытается вырваться, но не может сдвинуться с места. Нет, дорогая, теперь я не отпущу тебя, даже если ты хорошо попросишь. Я и так потратил кучу времени, чтобы загнать тебя в мое логово. И открылся тебе слишком рано.
Но что я могу поделать, если ты так хороша? Почти идеальна. Почти.
– Нет, – отчаянно шепчет она в ответ. – Пожалуйста, не надо. Я сделаю что угодно, я никому не скажу, только не надо. Я…
– Ты прекрасна, Ванда, – довольно ухмыляюсь я, почти касаясь ее губ своими. – И станешь только прекраснее.
– Пожалуйста!
Я провожу тыльной стороной ладони по ее острой скуле, чувствуя под пальцами крупную дрожь и удивительное тепло. Надо же, а ведь за годы я почти отвык от этого ощущения. Обычно мои музы слишком уж холодные.
Но не Ванда. Нет.
Одно движение, и из внутреннего кармана накинутого поверх водолазки пиджака я достаю небольшой стеклянный кубик. Внутри, поблескивая пыльцой на крыльях, покоится ярко-синяя бабочка – экземпляр такой же уникальный, как моя милая муза.
– Ты и правда никому не скажешь, дорогая Ванда, – говорю я и оставляю короткий, болезненный укус на ее нижней губе. Солоноватый привкус крови оседает на языке, и я на секунду прикрываю глаза от удовольствия. – Потому что иначе у нас с тобой будет совсем другой разговор. И ты наверняка догадываешься какой.
В страхе кивнув, она облизывает губы и замирает на мгновение. Смотрит на меня с долей удивления и стискивает в руках стеклянный кубик, будто драгоценное сокровище. Не ломай комедию, моя милая, я прекрасно знаю, что ты попытаешься его выбросить. А потом спрячешь там же, где остальные мои подарки. Потому что ты тоже не можешь избавиться от мыслей обо мне.
– А ведь я спас тебя, – говорю я напоследок, застегивая верхние пуговицы ее халата. Воротник безнадежно испорчен парой пятен крови. Какая жалость. – И в глубине души ты мне благодарна, правда? Ты ненавидела его.
Так же, как будешь ненавидеть меня. Но мы это исправим, дорогая Ванда. И очень скоро.
– Больной ублюдок, – выдыхает она гневно, но не смеет и двинуться лишний раз. Хоть какая-то польза от крысы вроде Уилсона: он отлично выдрессировал мою милую музу. – Я буду молчать, только если ты меня не тронешь.
– О, это мы еще посмотрим. Рано или поздно, дорогая Ванда, ты попросишь меня об этом сама.
И ее терпение лопается, как воздушный шарик, даже хлопок на месте – это Ванда вылетает из комнаты, со всей силы грохнув дверью. Ее не волнует ни близость комендантского часа, ни разъяренный Генри Тейлор где-то в стенах общежития студентов, ни красноречивая рана на губе.
Маленькая темпераментная стерва. Послушная. Правильная. Прекрасная.
Мне даже немного жаль, что мы не поиграли в кошки-мышки подольше. Сумела бы она вытерпеть, если бы заботливый профессор, подаривший ей путевку в жизнь, обратился мной в момент ее слабости? Когда она уже привыкла бы к нему? Может быть. Но мы никогда уже об этом не узнаем.
В жизни моей дорогой Ванды есть только кошмар. Кошмар по имени Рид Эллиот.
Глава 4. Кошки-мышки
Муза
Нет. Дыхание сбивается, полы халата развеваются за спиной, а сердце бьется в груди со скоростью и мощью отбойного молотка. На лбу выступил холодный пот, и волосы то и дело липнут к коже. Кто увидит меня сейчас – сочтет за растрепанное и до смерти перепуганное привидение. Как там говорят? В каждом старом замке обитают призраки, так почему бы мне не быть одним из них? Только я вовсе не собиралась умирать, пусть и подобралась к смерти непозволительно близко.
Я сворачиваю к парадным дверям второго жилого корпуса и пулей вылетаю на улицу. Понятия не имею, сколько сейчас времени и наступил ли уже комендантский час, но мне, честно говоря, глубоко насрать. Пусть меня поймают, пусть исключат из академии спустя пару недель обучения – так будет даже лучше, не желаю еще раз запутаться в отвратительно-липких сетях очередного паука.
В памяти всплывает пристальный и полный нездорового желания, даже жестокости взгляд профессора Эллиота. Горящие зеленые глаза и спадающие на лицо светлые волосы, делающие его похожим на оскалившегося перед броском хищника. И плевать, что пауки не скалятся. У этого просто нет жвал, чтобы угрожающе ими клацать, поэтому он клацнул меня зубами. Я невольно касаюсь саднящей губы кончиками пальцев и вздрагиваю всем телом. Тогда, стоя в его комнате, я не могла толком пошевелиться и убежать в ту же секунду, когда он произнес слово «муза».
Меня будто парализовало страхом и воспоминаниями о доме. И о том, что случилось с отчимом в день моего выпускного. Если профессор – боже, могу ли я так его называть? – способен столь жестоко расправиться с человеком, а потом написывать мне, словно так и надо, то что еще он может? Да он, черт побери, регулярно убивает девушек в Лос-Анджелесе! Чем я от них отличаюсь? Стоит хоть слово поперек сказать, двинуться не так, как ему хочется, и мне конец. А потом меня найдут такой же, как и остальных, – с перерезанной глоткой и полным ртом поганых бабочек. Боже.
Лучше бы я как следует поцапалась с Тейлором и никогда, никогда, никогда не встречалась с Ридом Эллиотом в его комнате. Не слышала его вкрадчивый шепот и не чувствовала, как по коже бегут мурашки – страха и извращенной, странной благодарности. Он ведь и впрямь меня спас, помог выйти в люди. Только ради чего? Чтобы убить одним темным вечером?
Остановившись посреди внутреннего двора и облокотившись на высокий фонарный столб, я глубоко вдыхаю свежий вечерний воздух. Даже не думай подыгрывать ему, Ванда, ты прекрасно знаешь, чем все закончится. Им нужно одно и то же – неважно, твоему поганому отчиму или слетевшему с катушек убийце, который притворяется преподавателем в Белморе. Все хотят от тебя только одного – твое тело. Сломанное, бесполезное, угловатое. Понимаешь?
